Марта перестала со мной разговаривать, когда мне исполнилось тридцать лет.

Это стало ожидаемым эпилогом предшествующих событий, которые подтвердили тот факт, что что-то, похоже, не клеится, и чем дальше, тем больше.

За несколько месяцев с помощью метода постепенного исключения при общении со мной фраз и введения вместо них разрастающейся тишины Марте удалось создать вокруг себя непроницаемую стену томительного, тяжелого молчания, на первый взгляд, не понятно чем вызванного, но при тщательном рассмотрении оказавшимся глубоко социально, общественно и психологически мотивированным.

Вначале, когда я еще не вполне осознавал это, она перестала употреблять речевые обороты, указывавшие на какую-либо близость, родственность, чувство семейной принадлежности и общности, и заменила их более краткими словосочетаниями, чаще такими, которые отдаляли нас как собеседников друг от друга.

Исчезли фразы, способные вызвать непринужденный смех, фразы, граничащие с легкой непристойностью, и те фразы с флером вульгарности, которые не обижают и не унижают людей, а только подчеркивают близость между ними.

Я думал, что такое состояние было лишь определенным этапом ее жизни, и ожидал возвращения к тому, к чему привык, но скоро с определенным беспокойством осознал, что Марта перестала использовать и другие, совсем короткие, простые предложения, необходимые в повседневном общении для поддержания совместного существования.

И вскоре, как и следовало ожидать, она совсем перестала пользоваться развернутыми фразами, заменив их отдельными словами.

Кто-нибудь, кроме меня, заметил это?

Конечно, нет. В маленьких тесных, камерных компаниях, в которых мы иногда оказывались, она, к моему удивлению, редко, но с удовольствием снова использовала роскошные распространенные предложения, вызывающие интерес у собеседников, вкусные, сочные, иной раз весьма смелые выражения, что усиливало симпатию к ней и делало ее центром всеобщего внимания. А когда мы оставались одни, таких речей не было! Вопреки моим попыткам разговорить Марту, все сводилось с ее стороны к словам, становившимся все короче и малозначительнее, все неопределеннее и оторваннее от сути разговора, который я собирался с ней вести, все более пустым и неважным.

Наконец, когда я осознал, что на самом деле происходит, было уже слишком поздно — Марта общалась со мной, используя лишь междометия и обрывки слов.

В общем, если короче, то перед тем, как Марта совсем перестала со мной разговаривать, ее лексикон сократился до да и нет.

Тут уж я действительно забеспокоился и начал анализировать причины и последствия случившегося, насчет чего она, конечно, не могла мне дать никаких пояснений из-за малого числа слов, которые она использовала Это означало, что дело зашло уже слишком далеко. Должен признать, что при первичном анализе произошедшего я в качестве причины этого прискорбного события не рассматривал ни себя, ни свой социальный статус, ни, уж тем более, сложившиеся вокруг общественно-политические обстоятельства, а также окружающую среду, к которой я принадлежал. Но это было совершенно неправильно. Вскоре мои исследования показали, очень, должен признать, меня тем самым удивив, что решение Марты больше не разговаривать со мной было вызвано причинами социального характера, и я до сих пор убежден, что это действительно так, если не полностью, то хотя бы частично.

А потом наступил болезненный период полного молчания, однако при этом мы делали вид, что ничего не происходит.

Утром я читал газеты и пил кофе, который перед тем сам и готовил, и время от времени уголком правого глаза следил за ее движениями, когда она, только что приняв душ и обмотавшись махровой простыней, с тюрбаном из полотенца на голове проходила мимо, как будто меня не было, а потом сушила волосы тут же посреди комнаты, я про себя восклицал, поосторожнее с волосами, а она в ответ, вероятнее всего, про себя ругала меня за это. Затем я вставал, а она садилась, потом я садился, а она вставала.

Мы делали вид, будто ничего странного не происходит: она стригла ногти на ногах, я надевал мятую рубашку, она часами разговаривала по телефону, я делал телевизор погромче, она включала миксер крутиться вхолостую, я стучал пальцами по столу будто бы в такт какой-то музыке. Другими словами, мы прибегали к давно известным действиям, которые могут помочь озлобить и вывести из себя партнера противоположного пола, используя мелочи, изобретенные цивилизацией именно с этой целью.

При этом мы, как и прежде, ждали, что произойдет нечто, что внезапно изменит нас, сделает нас лучше, вежливее и нежнее, нечто, что сначала вернет в обиход обычные добрые слова, потом предложения — сначала простые, демонстрирующие желание двигаться по пути сближения, затем распространенные, в которых кроется возможность примирения, а потом и сложные, с помощью которых мы, наконец, сумели бы договориться сходить куда-нибудь поужинать — как будто ничего не случилось.

Но шли дни, а позитивных изменений не было и в помине.

Более того, она уходила, когда я возвращался, а я уходил, когда приходила она.

Так продолжалось до той ночи, когда она, Марта, вернулась около полуночи, а я вышел из дома и отправился в неизвестном направлении.

Улицы города. Обычно они пугают, особенно если человек бредет по ним после полуночи без определенной цели. Какие-то люди маячат на перекрестках, прячутся в темных подъездах высоких зданий, передвигаются в мрачных транспортных средствах, снующих туда-сюда. Кажется, что у всех этих людей сомнительное прошлое и еще более сомнительное будущее.

Только добропорядочные семейства мирно спят в это время.

Я пытался увидеть себя со стороны, сверху, как будто за мной наблюдает какой-то другой человек, чье-то чужое око, объективное и беспристрастное, потому что где-то вычитал, что таким способом человек может увидеть себя не только таким, какой он есть, но и таким, каким он не должен быть.

И я увидел полускрюченного человека с руками, глубоко засунутыми в карманы, с помятым лицом и нахмуренными бровями. Так, со стороны, я выглядел: словно алкоголик, ищущий место для ночлега у магазинной витрины, где дует теплым воздухом от кондиционера. Я увидел человека, которого легко можно было принять за бездомного, роющегося в мусорных баках, увидел одиночку посреди людских джунглей, мертвого индивидуума в сообществе живых, мертвеца, лежащего на тротуаре, про которого все думают, что это просто очередной пропащий пьянчуга.

Я немыслимо испугался увиденного, сразу же выпрямился и поменял выражение лица, нацепив на себя полуулыбку. Чтобы, если не для себя, то по крайней мере для других, выглядеть хоть немного пристойнее и веселее. Но в таком состоянии я продержался недолго и заметил, что все больше и больше избегал многолюдных улиц и сворачивал в проулки, где почти не было прохожих. Там, в этих темных углах, как ни странно, ко мне возвращались хорошее настроение и уверенность в себе. Я шел выпрямившись и с загадочной улыбкой на лице, укрытый защитным колпаком ночи. Только там, вдали от людей, я становился похож на человека.

Время от времени я останавливался перед витриной магазина, но не для того, чтобы посмотреть, что там внутри, а просто чтобы скоротать время. Чье время? Какое время?