— Я молчать не буду, — сказала Марта, и действительно так и было.

— Водитель грузовика Доне и я вообще не были виноваты, по крайней мере, в том, что мы не смогли приспособиться к переходу, во всяком случае, я-то точно, да и Доне тоже, и хотя он умудрялся перевозить товары и людей туда-сюда на своем грузовике, этого было явно недостаточно.

А я помню, что в коммунистическую эпоху мы были сильнее женщин во всех отношениях, хотя и не знали, в какую эпоху мы живем. Я эту фазу развития общества пропустил, потому что был молод, и меня не интересовало ничего, кроме ее сексуальной составляющей. Лишь намного позже, оказавшись в демократической фазе, я начал анализировать фазу коммунистическую и часто говорил самому себе, что в то время Марта, естественно, была бы меньше макового зерна, во всяком случае, если бы вдруг не стала активным членом партии. Я напрасно говорил ей, что меня растоптало новое время, с которым я не могу справиться. Напрасно.

— Она заперла спальню — навсегда.

Я повернулся к Божо и Веде, чтобы увидеть выражения их лиц в связи с моей исповедью. Я хотел прочитать на них поддержку, эмпатию, симпатию или апатию. Меня в этот момент мучили угрызения совести, какие чувствует каждый человек после того, как он исповедался и вдруг осознал, что сказал слишком много и все сказанное может послужить причиной насмешек, направленных против него. Но я хотел, чтобы меня жалели, утешали и обнимали, и все это как выражение низшей формы человеческого самодовольства. Я хотел увидеть в их, пусть и пьяных глазах, что они на моей стороне и что, как и сейчас, именно я был невинно пострадавшим, а не какая-то там особа, хотя я полностью осознавал, что не только в моем случае, но и в других ситуациях, подобных моей, большинство под влиянием современной цивилизационной моды встанет на защиту женского достоинства. Чем больше я размышлял, найду ли я в их глазах одобрение моего случая, тем больше осознавал, что этого не только не произойдет, но более того, как уже бывало много раз прежде, меня обвинят в совершении преступлений психологического характера, направленных против неповинных женских существ. И наконец, почему Веда и Божо должны мне верить? Разве я сам не поднял вопрос о доверии и недоверии? Мы все еще были незнакомцами друг для друга и, вероятно, таковыми и останемся даже в узилищах, в которые нас ввергнут после поимки.

Конечно, больше всего меня беспокоило то, как эти двое, Божо и Веда перешептывались друг с другом и, казалось, понимали друг друга с помощью таинственных знаков, иногда с одного взгляда. У меня не было другого выбора, кроме как отнести их сообщения, явно направленные против меня, к категории заговоров против личности.

Надежда все же не покидала меня, поэтому я подумал, что, когда я обернусь, я все-таки увижу, как они, открыв рты и затаив дыхание внимают моему признанию, по поводу которого я уже чувствовал угрызения совести, и которое уже казалось мне таким жалким, что повторить его я бы не осмелился.

Но когда я обернулся, то увидел, что позади меня никого нет!

Я понял, что Веда и Божо выслушали лишь начало моей исповеди, прерывая ее краткими замечаниями, но последнюю и самую важную часть моего повествования я рассказывал сам себе, что я исповедовался только себе и что меня никто не слушал.

В панике я обшарил взглядом весь магазин, но не увидел ни следа Веды и Божо и не услышал их голосов.

Они исчезли! Именно это я сказал себе. На том месте, где они сидели, осталась только полупустая бутылка, которую я решил опорожнить в случае, если я так и не смогу их найти.

Исчезновение двух взрослых человек в таком маленьком пространстве казалось мне невозможным, если только они заранее что-то не спланировали, не нашли какой-то выход, через который они сбежали и теперь уже находились на свободе, оставив меня здесь взаперти в качестве единственной жертвы заговора. В первый момент я предположил, что им, должно быть, удалось во время моего полупьяного транса открыть дверь, выйти и забыть обо мне. Да, они казались мне людьми, способными поступить именно так.

Но вопрос был в том, как они это сделали, каким образом, ведь я давно уже рассмотрел все возможные варианты побега, и все напрасно. Как они смогли?..

Я молниеносно обежал взглядом весь магазин, заглянул за стеллажи, за стеклянные внутренние витрины… тщательно осмотрел все темные углы, вдруг они там, мертвецки пьяные… но их не увидел. У меня по коже поползли мурашки от мысли, что все это дело с магазином теперь повисло на мне одном. Может быть, позже, когда меня поймают, я смогу уйти от ответственности, предъявив справку с моим диагнозом. Но об этом потом.

Я еще раз посмотрел на монитор и, удостоверившись, что перед входом в магазин никого нет, встал с кресла, быстро прошел на другую сторону, к другой ширме, и тихонько направился к двери, за которой находилась лестница на верхний этаж, где мы трое встретились. Проходя мимо стеклянной двери в магазин, я несколько раз подпрыгнул, чтобы убедиться, что она все еще сломана и не открывается и что у тех двоих не было возможности выйти через нее. То есть, конечно, если у них не было ключа? Но тогда зачем?..

Я перестал думать об этом варианте и в два прыжка оказался перед дверью, ведущей в туалет, моей единственной надеждой выяснить, как и через какой секретный проход они могли попытаться сбежать. Я встал на четвереньки.

Не раздумывая долго, я, стоя на четвереньках, открыл дверь и просунул голову внутрь.

Они были внутри — Веда и Божо.

Я мог предположить всякое: и что найду их смертельно пьяными, лежащими на лестнице; и что могу обнаружить их отравленными и мертвыми; и что найду их утопившимися; и что найду их застрявшими задницами в маленьком окне туалета; и что они уже выбрались через секретный коридор, о котором я и понятия не имею; и что они вдвоем нападут на меня и задушат… и что угодно еще. Только одного я не мог предположить, мне и в голову не пришло, что такое можно увидеть. А увидел я вот что.

Оба были голые. Божо сидел на полу, прислонившись спиной к холодной стене, с вытянутыми вперед ногами и головой, сладострастно задранной к потолку. Веда сидела на нем верхом, расставив ноги и задрав рубашку. В руках она держала сигарету, с которой не расставалась, а нижней частью тела медленно двигалась то налево, то направо, время от времени затягиваясь сигаретой и слушая стоны Божо.

Парик у нее опять сполз, на этот раз набок, и она выглядела как падшая женщина не первой молодости, зарабатывающая себе на кусок хлеба с кем придется. Вокруг них были разбросаны штаны, сумка, рубаха Божо, галстук, носки, бумажник и много чего еще. Полный хаос.

Они видели, как я вошел, но даже глазом не повели, ни малейшего смущения не прочитал я на их раскрасневшихся лицах, ни стыда, ни совести. Они видели, как я вошел, но продолжали, как будто меня здесь не было. Она протянула сигарету Божо, он глубоко затянулся и вернул ей.

Я мог не заходить и вернуться на свое рабочее место, то есть на свой наблюдательный пост, но я не сделал этого по той простой причине, что в тот момент мне нужно было получить ответы на очень неясные вопросы, вертевшиеся у меня в голове. Я вошел, закрыл за собой дверь, встал рядом с ними на корточки, посмотрел им в глаза и прошептал: «Дорогая Веда и дорогой Божо, если я не ошибаюсь, вы занимались или все еще занимаетесь сексом».

— Ты ошибаешься, дорогой Оливер, — сказала Веда.

— Ты ошибаешься, — повторил Божо.

— Дорогая Веда и дорогой Божо, положение ваших тел, их внешний вид, то, как вы дышите, и то факт, что вы курите в качестве замены отдыха после тяжелой работы, дает мне право твердо стоять на своем.

Я был явно более чем пьян, и они оба были более чем пьяны. Мы все трое были более чем наиболее.

Пахло потом и дымом с привкусом ванили. Ваниль медленно поднималась по лестнице вместе с дневным светом, постепенно проникавшим через высокое окно между этажами. Бедра Веды были слишком толстыми и тяжелыми для Божо, так что я задался вопросом, как Божо выдерживает ее вес и не боится быть раздавленным?