– Десять рублей! Вот, вы посмотрите сюда в мои книги: вы видите, какой ужасный расход? Ведь вы, кажется, секретарь! Вы, кажется, знаете, что у меня тысяча векселей. Мне к пятнадцатому июля нужно пять тысяч уплатить за одну бумагу! Вот вам книга… вот, смотрите: «Попову за бумагу 5162 рубля». Шутка ли сказать? А вы пристаете с какими-то десятью рублями!
– Но… но вы вчера получили, кажется, Петр Степанович. Помните, за казенное объявление… двести рублей. Может быть…
Секретарь путался и краснел всё больше и больше. Веснушкин же по привычке начинал входить в свою роль.
– Что? Двести рублей? – патетически воскликнул он. – Господь с вами! А по вчерашнему векселю за краску кто уплатил? Вы? Вот, если не верите, я вам покажу портмоне… где это оно…
Петр Степанович запустил руку сначала в один внутренний карман пиджака, нащупал там новый кошелек с деньгами, осторожно выпустил его, затем переложил руку в другой карман с другой стороны пиджака, вытащил оттуда старое потертое портмоне и сказал со вздохом:
– Вот вам, Никита Иванович. Смотрите: всего семьдесят пять копеек. Да еще фальшивый двугривенный. Вот что мне осталось от вчерашних двухсот рублей! Ах ты, Господи… как всё это мне тяжело! Прямо хоть закрывай газету, прямо хоть закрывай. И в своей же редакционной семье вместо поддержки, вместо участия – встречаешь одно недоверие, одно холодное официальное отношение… Будто наше дело не идейное дело, а какой-то департамент с какими-то чиновниками. – А еще молодежь! Еще молодые идейные работники! Неужели я, старик, должен учить вас этому?
Никита Иванович покраснел еще больше, как-то безнадежно махнул рукой, и произнес:
– Ну, не будем об этом говорить, Петр Степанович. А как с этим самым артистом или борцом, что ли… Пригласить его?
– Хорошо, пригласите. А насчет жалования я посмотрю; может быть завтра получим за новый типографский заказ, тогда я уплачу вам и товарищам за полмесяца. Передайте, кстати, им об этом.
Никита Иванович кивнул головой и вышел из кабинета. Он уже два раза слышал упоминание об ожидаемом типографском заказе. А между тем в приемной ждет портной, которому нужно опять отказывать и объяснять…
Никита Иванович глубоко вздохнул и отправился приглашать к редактору незнакомого посетителя. Тот сидел, развалившись на стуле, курил сигару и с достоинством кивнул головой секретарю на приглашение отправиться к редактору в кабинет.
Петр Степанович принял незнакомца любезно и попросил сесть.
– Благодарю, – с достоинством ответил вошедший. – Позвольте представиться: Кедрович, Михаил Львович. Наверно, слышали?
Веснушкин поднапряг память, поморщил лоб, и наконец смущенно заметил:
– Простите, но что – то не помню. Знаете, у меня память, вообще, не того…
Посетитель добродушно рассмеялся.
– О, не думайте, пожалуйста, что я обидчив и так самолюбив, – проговорил он, – где там упомнить фамилии всех выдающихся столичных журналистов. Не угодно ли? – предложил он портсигар Веснушкину, – рекомендую вам мои сигары: один знакомый адмирал каждый год с Цейлона привозит. Удивительный сорт.
– Благодарю, но я не курю… – почтительно пробормотал Веснушкин, – знаете, раньше курил, да бросил. Вредно, говорят, для здоровья.
Гость добродушно рассмеялся.
– Что вы! – воскликнул он, – это мнение о табаке, Петр Степанович, превратно, совершенно превратно! У меня, знаете, в Сухуме, на Кавказе, есть табачная плантация. Ну, небольшая, правда, в 14 десятин, но все-таки тысчонок десять ежегодно я с нее получаю. Так, знаете, как табаковод, я, конечно, интересовался всесторонне табаком и даже, будучи два года заграницей, опрашивал знаменитых врачей о действии табака на организм. И представьте: и профессор Эрлих, и знаменитый Дуайен, например, мне прямо сказали, что это всеобщий предрассудок: табак вовсе не вреден, а скорее полезен, так как способствует дезинтеграции вещества и репродукции ассимиляции.
Веснушкин с удивлением поглядел на посетителя. – Как он научно выражается!.. И как умно! Вот, наверно, человек, который чрезвычайно полезен для всякой газеты!.. – думал Веснушкин, внимательно разглядывая Кедровича. – Правда, он, кажется, и любит прихвастнуть немного, но это для газеты совсем невредно… И почему, в самом деле, такие дельные и серьезные люди систематически не работают в ежедневной печати, а вместо них большей частью в газеты попадают какие-то бедняки студенты со своими несбыточными идеями, студенты, которых нужно всё время сдерживать, чтобы не попасть под 129 статью за ниспровержение существующего строя путем газетных статей?
Редактор вздохнул, предупредительно придвинул гостю пепельницу и заметил:
– Да, знаете, много есть таких вопросов, по которым существуют различные мнения. Вот хотя бы возьмем нашу литературу. Или вообще искусство. Ну, как тут быть? Кто прав: декадентыи или их противники? Бывает часто, что приносит мне рукопись декадент, пустишь это ее нижним фельетоном, не разберешь, что автор там понаписал. А через некоторое время противник тоже несет статью. Ну, конечно, где там разобраться: напечатаешь и это. А читатели недовольны: нет, говорят, у вас определенного взгляда на искусство. Как будто я должен быть художником, что ли? Нет, знаете, откровенно говоря, тяжело теперь издавать газету. Читатель капризен, изменчив, требователен, а чего он требует – не разберешь. На что хороший материал убийства или пожары – так, представьте, и те не интересуют: прямо какой-то дикий век настал, честное слово!
– О да, Петр Степанович, – ответил Кедрович, – публика – это сфинкс, как сказал Гоголь. Ее нужно разгадать и это – половина успеха. Я, вот, в Петербурге редактировал некоторое время газету «Петербургский Курьер». Так я знаю, например, как зорко нужно следить за читателем. Читатель, так сказать, должен у нас быть всегда на ладони. О, если бы не петербургская администрация, то я сейчас стоял бы во главе крупнейшего столичного органа в качестве издателя. Могу смело сказать, что русскую читающую публику я отлично знаю.
Веснушкин с интересом придвинул к столу свое кресло.
– Ах, если бы я тоже хорошо знал эту публику! – страстно воскликнул он. – Я бы готов был иначе повести газету! Поверите ли: я уже шестой год подыскиваю себе направление, но ни на одном не могу остановиться. Простите, – вдруг переменил он тон, вставая с места, – я пошлю швейцара за сельтерской водой. – Петр Степанович нажал копку звонка и продолжал: – а вы почему собственно жалуетесь на петербургскую администрацию? Можно полюбопытствовать?
Гость горько улыбнулся, придав слегка презрительное выражение своему лицу.
– Охотно скажу вам, Петр Степанович, – ответил он, – меня, видите ли, выслали из Петербурга на три года без права въезда обратно.
– Неужели? Как это ужасно! – Петр Степанович сделал сочувственное выражение лица и затем повернулся к двери, которую приоткрыл пришедший на звонок швейцар. – Василий, принеси-ка сифон сельтерской, холодной только! Вот, разменяй три рубля. Ну-с, виноват… – обратился Веснушкин к гостю, пряча свое новое портмоне в карман, – вы говорили, кажется, насчет высылки из Петербурга? Так это, наверно, расстроило все ваши планы? Не так ли?
– Совершенно. Два года уже я путешествую. Был один год в своем имении в Крыму, затем…
– На Кавказе, кажется, – поспешил поправить собеседника Веснушкин.
– На Кавказе? Вы это про плантацию? Нет, там я не живу, туда так только – заезжаю иногда. А в Крыму у меня дача. Между Алуштой и Феодосией. Так сначала жил я там, затем путешествовал по Европе. И, знаете, страшно скучно без работы: мы, литераторы, как пьяницы: без чернил, как без алкоголя, наш организм не может долго прожить.
– Это верно, совершенно верно. Вот тоже и я…
Веснушкин поглядел осторожно на свой начатый ответ Каценельсону и быстро прикрыл пустую страницу газетным листом. Затем он осторожно спросил:
– А вас почему это выслали? По политической причине, наверное?
– Ну, да, конечно. Видите ли, петербургский градоначальник про меня несколько раз докладывал премьеру, что пока я нахожусь в Петербурге, до тех пор он не ручается за спокойствие столицы. Очевидно, мое хлесткое перо пришлось им не по вкусу. Хо-хо! Про меня еще покойный Плеве говорил: «его деятельность – это бесконечный горящий бикфордов шнур. Нужно его обрезать!» И, вот, только Столыпину удалось совершить то, чего не решался сделать Плеве: он, как видите, действительно обрезал шнур моей деятельности.
