– Я давно, знаете, мечтала открыть какой-нибудь новый психологический закон, или определить точно, что такое душа. Ведь в этой области, как говорит Петр Леонидович, так мало сделано!

Она подала Никитину руку и тот, подержав ее в своей несколько дольше, чем требовалось, ласково-заискивающе сказал:

– Вы будете молодцом психологом, увидите. Итак – в воскресенье, в семь часов? Да?

– Да. Вы ждите у входа в гимназию, непременно.

Она с кокетливой улыбкой посмотрела на Никитина, вытащила со смехом из его руки свою и быстро скользнула в ворота. Никитин с улыбкой следил за удалявшейся фигурой Елизаветы Григорьевны и думал:

– Лучшего объекта для наблюдения, или, как говорят немцы, – Versuchsperson[12]мне найти было бы трудно. Посмотрим, как теперь пойдет работа.

Он, весело напевая в полголоса какой-то мотив, двинулся в обратный путь; было около одиннадцати часов, когда он подходил к дому Коренева.

Между тем, в ожидании Никитина Коренев сидел на диване рядом с Ниной Алексеевной и, держа в руке книгу, говорил:

– Запомните: эта греческая буква называется «фи». Обыкновенно ею обозначают углы в тригонометрии, а в учении о функциях – обозначают функции. А вот этот знак – длинный, похожий на удлиненное французское S – это знак интеграла. Запомните? Это очень важный символ в нашей науке.

– Запомню… конечно.

Нина Алексеевна застенчиво вскидывала на Коренева глаза: в них выражалась одновременно почтительность ученицы и вместе с тем доверчивая нежность.

– А вы меня научите дифференциальному исчислению?.. – вдруг прервала она его, отодвигая книгу и держа его за руку, – хорошо?

– О да, – спокойно отвечал тот, беря ее руку и целуя ее, – хотя это и трудновато для вас, окончивших женскую гимназию, но мы попробуем. Ну, а это что? – продолжал он, придвигая книгу и желая возобновить прерванное занятие.

– Ничего… – смеясь отвечала она, отталкивая книгу, – я не хочу больше. Посидим так…

– Ну, хорошо, – несколько недовольным тоном ответил Коренев, кладя книгу на стол, – только вот что: вы у меня должны знать хорошо тригонометрию и аналитическую геометрию на плоскости; я буду с вами заниматься. Когда же вы сдадите мне экзамен по обоим предметам, тогда мы поженимся. Согласны?

– Николай Андреевич!

Она вскрикнула, точно он своими словами причинил ей сильную боль, и закрыла лицо руками. Коренев удивленно смотрел на нее.

– Что с вами? – спросил он наконец.

– Оставьте… как это вы так грубо… Не говорите мне этого!..

– Чего? Про свадьбу? – удивился еще более Коренев. – Я ведь говорю про законный брак, Нина Алексеевна.

Она нагнулась головой к коленам и еще более закрыла лицо руками. Видно было только, как румянец залил яркой краской ее щеки.

– Довольно. Оставьте об этом! – воскликнула она глухо, – прошу вас!

Он недоумевающе посмотрел на нее, покачал головой и ответил после некоторого раздумья:

– Я вижу, что вы еще не решили, – согласиться ли принять мое предложение или нет. Правда?

– Оставьте…

– Ну, что же. Вы подумайте, если так. Я предполагал, что если вы меня целовали, то уже ео ipso согласны быть моей женой. Ну, ну, не поднимайте сердито руки! Я и не говорил поэтому пока ничего. А теперь я должен вас прямо спросить: согласны ли вы выйти за меня или нет? Я, конечно, мог бы и не спрашивать теперь вас об этом: действительно, это немножко рано; но у меня сейчас спешная работа, я пишу диссертацию, поймите, что я много времени не могу ни на что терять. Вы опять качаете головой? Ах, как с женщинами трудно разговаривать! Хорошо же, хорошо, я перестану… Ну, ну… не сердитесь же, ах, Боже мой!

В это время раздался стук в дверь, и в комнату вошел Никитин.

В воскресенье в семь часов вечера Елизавета Григорьевна подходила к зданию частной женской гимназии Кушинской. Сергей Егорович был уже тут; он медленно прогуливался по тротуару от одного угла до другого и внимательно разглядывал проходящую публику.

– Вы очень аккуратны, – с улыбкой проговорил он, увидев Елизавету Григорьевну и здороваясь с ней. – Мне, наверно, легко будет при помощи приборов определить ваш характер.

Они вошли в здание через боковую дверь, ключ от которой Никитин носил в кармане, и, пройдя маленький темный коридор, достигли психологического кабинета.

– Пожалуйте, – торжественно проговорил Никитин, пропуская свою даму вперед, – вот здесь первая наша комната, где мы производим общие работы над исследованием ассоциаций, утомления, а также определяем разностный порог чувствительности в слуховых и мускульных ощущениях.

Елизавета Григорьевна молчала, с любопытством оглядываясь кругом. Затем, подойдя к письменному столу, она с улыбкой заметила:

– А это вы пили здесь чай? Смотрите, стакан стоит.

Никитин рассмеялся.

– Да, это я, – отвечал он, – я люблю здесь заниматься по вечерам: никто не мешает, да и обстановка очень располагает к научной работе.

– Счастливый вы! Как бы я хотела быть на вашем месте.

Елизавета Григорьевна вздохнула и с завистью посмотрела на Сергея Егоровича. Тот продолжал снисходительно улыбаться и предложил своей даме пройти в следующую комнату.

– Ах, – воскликнула она, – какие курьезные обои здесь, в этом помещении! Почему они такие черные, Сергей Егорович?

– Это – комната для определения психологических реакций, – стал объяснять Никитин, – вы ведь проходили курс психологии в прошлом году, – помните, что такое реакции?

– Ах, не экзаменуйте меня, ради Бога! – воскликнула с неудовольствием Елизавета Григорьевна, – я вам, кажется, уже говорила, что быстро всё забываю.

– Так вот, видите ли… – дидактически проговорил Никитин, – мы здесь сажаем на стул испытуемого субъекта и кладем его руку на эту кнопку. А там, около стены, путем электрических проводов, производим световые сигналы, на появление которых испытуемый должен реагировать нажатием кнопки. Путем хроноскопа, соединенного здесь с приборами в общую систему, мы узнаем время реакций, то есть то время, которое нужно испытуемому субъекту для восприятия сигнала и нажатия кнопки.

– Вот курьезно, – рассмеялась Елизавета Григорьевна в ответ на объяснения Никитина, – и вы много занимаетесь этим?

– Да, этот род опытов производится часто.

– Комично! А обои-то почему черные, вы мне так и не сказали?

– А это нарочно, чтобы посторонний свет не отражался от стен и не мешал опытам. Вы попробуйте рукой, видите, какие они шероховатые: все лучи поглощаются ими.

Она беспечно потрогала стену, оглядела комнату сверху до низу и снова заметила:

– Ну, знаете, я здесь не хотела бы жить. Не то гроб какой-то, не то катафалк. Идемте лучше дальше. Покажите что-нибудь поинтереснее.

Они прошли в третью комнату, где Никитин стал показывать орган с деревянными трубами, возле которого стоял стол с различного размера медными резонаторами системы Гельмгольца. Елизавету Григорьевну заинтересовали опыты с этими резонаторами, так как Никитин для пробы приложил ей к уху один из них, а сам взял низкую ноту на органе; Елизавета Григорьевна ясно услышала высокий гармонический звук, отвечающий на густую дрожащую ноту органа.

– Очень интересно, – проговорила она, положив резонатор на стол и подходя к органу. – А ну – ка пустите меня, я попробую сыграть что – нибудь.

Она села, надавила меха и взяла аккорд. Затем ей захотелось заиграть в быстром темпе концертный кекуок, но орган не повиновался: ноты выходили сиплыми, кричащими, а некоторые клавиши отвечали вместо густого, свойственного им звука, тонким и резким неожиданным взвизгиванием.

– Не выходит, – встала со вздохом Елизавета Григорьевна со стула. – Ну, идемте в первую комнату, – добавила она, повернувшись на каблуке башмака вокруг себя и промурлыкав какой-то мотив, – там свободнее дышится, да и кроме того я не разглядела хорошо инструментов.

Они отправились обратно. Войдя в кабинет, в котором он обыкновенно работал, Никитин усадил за стол Елизавету Григорьевну, а сам сел недалеко от нее; свой стул он поставил аккуратно таким образом, чтобы ножки его упирались в проведенную заранее на полу белую линию; параллельно с этой линией на расстоянии полуметра друг от друга было начерчено еще несколько таких же белых линий в сторону стула, на котором расположилась Елизавета Григорьевна. Никитин поглядел как бы мимоходом на пол, удостоверился в том, что его и ее стулья стоят ровно на расстоянии двух метров, и придвинул к себе стоявший на столе аппарат.