По окончании периода благодати те, чьи имена были донесены инквизитору, представали перед трибуналом в виде объявлений, зачитываемых по три воскресенья подряд с кафедры приходских церквей. В это время ничто не могло помешать подозреваемому скрыться, кроме угрозы отлучения от Церкви. Но отлучение от Церкви влекло за собой конфискацию имущества. Те, кто обладал богатством и наследниками, которые должны были его унаследовать, обычно являлись по первому требованию и были главной целью инквизиторов. Судебный процесс не был публичным и проходил тайно, в присутствии обвиняемого, инквизитора и нотариуса. Теоретически инквизитор разрешал обвиняемому иметь официального защитника, но советы Валанса и Альби фактически отстранили адвокатов от дел инквизиции, постановив, что они должны рассматриваться как соучастники и нести наказание вместе со своими клиентами. Поэтому адвокаты на процессах присутствовали редко, и разве что для того, чтобы убедить своего клиента признаться. В ходе своей деятельности инквизиторы приобрели значительные знания о тонкостях еретической догмы, и им часто удавалось заманить подозреваемых в ловушку, чтобы заставить их признать свои заблуждения, тем более что ложь была отвратительна как для катаров, так и для вальденсов, даже на допросе в инквизиции. Могли применяться и пытки, но они использовались редко, во всяком случае, в первые годы, и пыточным дел мастерам было специально предписано не подвергать опасности жизнь подследственных. Только если ни один из этих методов не помогал добиться признания, можно было прибегнуть к показаниям свидетелей. Имена свидетелей и характер их показаний от обвиняемых скрывались на том основании, что, по решению Собора в Нарбоне, любой другой подход угрожал бы их жизни. Собор предписал инквизиторам тщательно проверять благонадежность свидетелей, прежде чем полагаться на их показания; но в принципе, как было заявлено, они могут быть лжесвидетелями, преступниками, отлученными от Церкви или другими еретиками, и привлекаться только по усмотрению трибунала. Исключение составляли только "смертельные" враги, список которых обвиняемый должен был составить заранее. На практике свидетели часто были шпионами или агентами-провокаторами, постоянно работавшими на инквизицию. Чаще же всего доказательства состояли из признаний других еретиков. Раймунд Грос, совершенный с двадцатидвухлетним стажем, сдавшийся инквизиции Тулузы в апреле 1236 года, вероятно, был ответственен за самую большую череду осуждений, которые когда-либо выносил трибунал инквизиции. Его откровения, на запись которых ушло несколько дней, привели к смерти или пожизненному заключению по меньшей мере нескольких видных тулузских катаров и бегству многих других. Там, где нельзя было принять меры немедленно, такие признания тщательно подшивались в постоянно пополняющийся архив инквизиции. Неудивительно, что целью большинства серьезных бунтов против инквизиции было уничтожение документов трибунала. В 1246 году клерк и посыльный были схвачены и убиты, когда несли инквизиторские книги записей по улицам Нарбона, а сами книги были сожжены. И это не было единичным случаем.
Доля обвинительных приговоров, которые выносились при такой процедуре, естественно, была высокой. Приговор инквизитора нельзя было обжаловать, за исключением редких и необычайно вопиющих случаев, но только у Папы. После вынесения приговора оставалось только наложить епитимью. Диапазон наказаний был определен Григорием IX в его булле Excommunicamus от 1231 года, но отдельным инквизиторам была оставлена широкая свобода действий. Выдающиеся еретики редко избегали менее чем пожизненного заключения, хотя это могло быть одиночное заключение в кандалах на хлебе и воде (известное как murus strictus) или так называемое murus largus, при котором условия были несколько менее жестокими. В 1243 году Собор в Нарбоне уже жаловался на малую вместимость и ограниченное количество существующих тюрем, а также на нехватку камня и раствора для строительства новых. Несмотря на это, подавляющее большинство осужденных не попадали в тюрьму, а подвергались менее строгим, хотя и неприятным наказаниям. Они платили штрафы, отправлялись в покаянные паломничества, которые могли длиться несколько месяцев, или носили на спине шафрановые кресты. Они теряли все свои гражданские права и могли быть обязаны жить в любом месте, назначенном трибуналом или графом Тулузы. За строгими наказаниями обычно следовала конфискация имущества осужденных, доходы от которого, после вычета расходов инквизиторов, поступали в доход государства. В некоторых районах Лангедока эти конфискации привели к радикальному перераспределению земли. Например, в небольшом городке Сен-Феликс, менее чем за десять лет в пользу государства было распродано 165 акров его территории, а в других бесчисленных небольших сельскохозяйственных сообществах отсутствие безопасности, порожденное быстрыми социальными изменениями, негативные последствия религиозных преследований лишь усугубило.
Теоретически наказания инквизицией не налагались, а добровольно принимались раскаявшимся еретиком для его собственного духовного блага. Различие было тонким. Неспособность выполнить предписанную епитимью рассматривалась как свидетельство рецидива ереси; а рецидив, наряду с упорным отказом отречься от заблуждения, считался выводом еретика из-под защиты Церкви. Такого человека отлучали от Церкви и отдавали в руки светской власти с лицемерной молитвой о том, чтобы его избавили от смерти. Если в последний момент осужденный не отрекался, его обычно сжигали заживо. Однако эта процедура была более мягкой, чем самосуд, который практиковал Симон де Монфорт, и ее жертв, вполне возможно, было меньше. Бернард Ги, инквизитор XIV века, имевший репутацию исключительного сурового человека, передал в руки светской власти 139 из 930 подследственных, которых он осудил между 1207 и 1324 годами. Невозможно оценить число тех, кто был казнен за полвека после Парижского договора. Но вряд ли оно превысило 5.000 человек.
Именно упорство инквизиции, а не ее жестокие наказания, сломили Церковь катаров за эти пятьдесят лет. Ее защитники и покровители, которые часто были знатными людьми, привязанными богатством и статусом к своим домам, были более уязвимы, чем сами еретики. Немногие из них остались после 1230-х годов. Их исчезновение осложнило жизнь более скромным еретикам, которые стали проводить свои собрания в лесах по ночам и вести бродячую жизнь, которая, должно быть, напомнила некоторым из них худшие времена крестового похода Симона де Монфора. Арнод де Ламот, чье бегство от крестоносцев мы уже описали, была вынуждена возобновить свои скитания в 1229 году. Вскоре после заключения Парижского договора она бежала из Тулузы вместе со своей сестрой и немощной матерью и укрылась в Ланте в двенадцати милях от города, где у ее тулузского покровителя Аламана де Руа был дом. К 1234 году сам Аламан уже попал под подозрение инквизиции, и Арнод поступила мудро, поселившись в маленькой деревянной хижине неподалеку от города, куда единоверцы приносили ей еду и топливо. Через две недели она переселилась в подвал соседней фермы. Здесь умерла ее сестра, вероятно, от дизентерии. Арнод и ее мать похоронили ее в лесу, а затем навсегда покинули этот район. В течение трех лет она жила в хижинах и пещерах, полагаясь на сочувствующих, которые приносили ей еду, давали ей приют и провожали по ночам от одного убежища к другому. В 1237 году она вернулась к относительно комфортной жизни в череде небольших городов и деревень, но по-прежнему меняла свое место жительства каждые несколько недель и принимала тщательно продуманные меры предосторожности против обнаружения. Но в 1243 году на службу, которую она проводила в лесу неподалеку от Ланте, нагрянули офицеры графа Тулузского и Арнода была арестована инквизицией. В ее признаниях было названы более сотни имен еретиков, которые поклонялись вместе с ней, помогали или укрывали ее в течение тридцати лет существования в бегах.
