Во Франции были такие же большие и процветающие города, как на Юге. Однако Франция не была городским обществом в том же смысле, что и Лангедок, поскольку разделение между городом и деревней на севере было если не абсолютным, то уж точно четко определенным. Городские порядки почти не проникали в сельскую местность. В городах Юга, напротив, жили не только буржуа, но и городские рыцари и местные дворяне. В Тулузе рыцарские семьи владели частью стен и контролировали консульство до 1202 года. Знатные тулузские семьи, такие как Баррави и Мауран, строили собственные башни, подобно тому, как это делали их коллеги в Италии. Этот процесс происходил и в обратном направлении. Богатые буржуа становились рыцарями в Нарбоне и, вероятно, в Тулузе. Они обычно вкладывали свои состояния в земельные владения за пределами города, что было небезызвестно на севере, но, конечно, встречалось крайне редко. Возвышение тулузской семьи Капденье иллюстрирует как изменчивость южного общества, так и взаимодействие между городом и деревней, что придало цивилизации Лангедока ее особый характер. Бернард де Капденье родился в одноименной деревне, примерно в десяти милях от Тулузы, и переехал в город в 1161 году. Он умер в 1198 году, оставив несколько арендованных домов своему сыну Понсу. Понс стал консулом в 1202 году, сколотил значительное состояние на спекуляции землей и, наконец, удалился в свои поместья за городом. Таким образом, через два поколения Капденье вернулись в сельскую местность, откуда они вышли. Завещание Понса, датированное 1229 годом, включало 10.000 солей только на благотворительность, часть которого была использована для покупки участка, на котором сейчас стоит доминиканская церковь.

Богатство Юга отражалось во вкусе к роскоши и утонченности, который был присущ отнюдь не только высшей знати. На улицах каждого города, утверждал один моралист, можно было увидеть женщин, склонившихся под тяжестью палантинов, накидок и меховых уборов. Они слишком часто моются и слишком долго укладывают волосы. Другой считал, что они наносят на лицо столько краски, что ее не хватает для росписи статуй святых. Наставления по вежливости с запретами на грубые манеры за столом, хамский разговор и неприятный запах изо рта, являются отражением целого мира деликатности и утонченности, созданного обществом, в котором доминировали женщины. Если судить по предостережениям тогдашних проповедников, подобные жеманства не были неизвестны на севере. Путешественники с Юга, однако, находили дворы северных правителей слишком мрачными по сравнению с дворами своей страны. Гасконский трубадур Бертран де Борн жаловался на грубость двора Ричарда Львиное Сердце в Аржантане. Он находил женщин замкнутыми, духи резкими, а смех сдержанным. Гостя не осыпали щедрыми подарками, а охота была единственным доступным развлечением. Похоже, что Бертрану де Борну больше всего в Аржантане не хватало вычурных жестов и культа бессмысленной экстравагантности. И то, и другое было характерно для жизни аристократов Юга. Слова провансальского трубадура "Светлость — это щедрость", "дарить, чтобы было приятно " могли бы стать их девизом[1]. Возможно, Эбль II де Вентадур на самом деле не рубил, как утверждали его поклонники, телегу с ценным воском топором, чтобы произвести впечатление на своих гостей. Великолепные церемонии, проведенные Раймундом V в Бокере в 1174 году, были, конечно, менее экстравагантными, чем представляют причудливые сообщения о том, что ради показухи были зарезаны дорогие лошади, а золотые монеты посеяны в землю. Но эти истории легко прижились в обществе самоуверенных личностей, которые очень ценили богатство, делая вид, что совершенно равнодушны к нему.

Центром придворной жизни в Лангедоке был не двор графов Тулузы, а более мелкие сеньориальные дворы Каркассе и Лораге. Мирпуа, Кабаре, Ломбез и Минерв были теми местами, которые с любовью вспоминались в песнях трубадуров. Именно в Каркассе трубадур Раймунд де Мираваль отправил обедневшего друга в поисках покровительства. "В Каркассоне ты найдешь Пьера Роже, сеньора де Кабаре, и если он не сделает тебе роскошный подарок, я удвою твое содержание. Затем езжай к Оливье, сеньору де Сесак, который наверняка подарит вам прекрасную легкую мантию. Никто не держит двор лучше, чем сеньор де Минерв, и он должен подарить тебе по меньшей мере лошадь и модную одежду. Ты не покинешь двор Бертрана де Сесак с пустыми руками… а сеньор Аймерик обязательно отправит тебя в путь на оседланной лошади". На основании таких рассказов вполне можно предположить, что трубадуры были королями южного общества. Но за некоторыми известными исключениями это было очень далеко от истины. Лучшие из них были талантливыми любителями, чья слава была обеспечена не только пением, но и социальным положением. К этому классу принадлежали Вильгельм IX Аквитанский и Бертран де Борн; умение сочинять и хорошо петь были достижениями, которые стали характерны для людей их положения. Очень немногие трубадуры сколотили состояние пением, большинство из них оправдывали щедрость своих покровителей и другими способами. Раймбаут де Вакейрас, певший для Бонифация де Монферрата, был также его соратником по оружию и политическим доверенным лицом. Раймунд де Мираваль оказывал те же услуги Раймунду VI Тулузскому. Пистолета стал успешным торговцем. Фолькет Марсельский стал епископом. В тени этих трубадуров существовала пестрая компания странствующих аккомпаниаторов и артистов, которые отнюдь не вызывали всеобщего восхищения; "подлые, вероломные, развратные, пьяные, лживые посетители кабаков", как описывал их один современник. Другой причислял их к нищим, жонглерам и проституткам — к нежелательным членам общества.

Придворная любовь и война были общими темами трубадуров и жонглеров Лангедока XII века. Песни Бернарда де Вентадура о войне и героизме обеспечили ему место в "Преисподней" Данте, вместе с Магометом и разжигателями раскола и раздоров. По словам его современного биографа, "он хотел бы, чтобы между отцом и сыном, братом и братом была вечная война. А если бы был заключен мир или перемирие, он бы пел о позоре и бесчестии, которое оно на них навлекло". Идеализируя свои собственные представления о "придворной любви", трубадуры затронули еще один ответный аккорд в светском обществе малых матриархальных дворов. Интерпретация любовных песен трубадуров вызвала большое количество пролитых учеными чернил. Предположение о том, что они изобрели литературную тему прелюбодеяния, является излишне пренебрежительным по отношению к претензиям "Илиады". Однако несомненно то, что они были одними из первых, кто выразил эту тему в идиоме, которая была понятна средневековой аудитории. Использование юридической и религиозной терминологии является заметной особенностью их песен. "Я ваш вассал, преданный вашей службе, ваш вассал по присяге и покорности", ― пел Бернард де Вентадур. Любовник — вассал своей дамы, а она в свою очередь обязана ему своей защитой. Природа этой защиты была описана в грубых выражениях некоторыми из ранних трубадуров. Очевидно, что некоторые трубадуры действительно питали плотские желания и иногда их удовлетворяли. Но это не так важно, поскольку суть придворной любви заключалась в том, что это была любовь разочарованная, "наслаждение страданием", описанное Кретьеном де Труа. "Я люблю любовью столь совершенной, что часто плачу, находя в своем горе своего рода экстаз", ― писал один из них. Постоянно повторяющейся темой была любовь, разочарованная социальной дистанцией. Другой темой была идеализация целомудрия и поклонение фрустрации, которые возвышали человека, испытавшего их, над простыми смертными. Вот почему трубадур Маркабрюн с горечью осуждал супружескую неверность и почему от многих его современников звучит упрек в моральном вырождении, которое они видели в своих покровителях.