Оказалось, что Арно-Амори рассудил вполне здраво. В тот же день духовенство повело крестоносную армию к Минерву мимо полуразрушенной цитадели, распевая Те Deum и неся большое распятие, которое должно было быть помещено на башне церкви. Лидеры еретической общины не пытались скрывать свои убеждения. Арно-Амори и Симон переходили от одного дома совершенных к другому в безуспешных попытках убедить их раскаяться. "Зачем проповедовать нам? — отвечали легату мужчины-совершенные. — Нам нет дела до вашей веры, мы отрицаем Римскую Церковь". Женщины-совершенные были настроены еще более пренебрежительно. Троих из них уговорила вернуться в лоно Церкви Матильда де Гарланд, мать крестоносца Бушара де Марли, который в то время томился в камере в Кабаре. Остальных, около 140 человек, отвели на поляну за пределами деревни и сожгли на огромном костре. Лишь немногие из них оказали сопротивление. Было видно, как многие с радостью бросались в пламя, принимая мученичество и конец власти плоти с тем же энтузиазмом, что и герои ранней христианской Церкви. Но никто из простых еретиков не захотел разделить судьбу совершенных, и все благодарностью приняли милость Церкви.
Аутодафе совершенных Минерва положило достойный конец долгой осаде, которая озлобила обе стороны и ожесточила религиозные противоречия. Из других горных городов все больше катаров бежало в относительно безопасную Тулузу, а для армии крестоносцев кампания приобрела еще большую жестокость священной войны. Все чаще стали появляться сообщения о чудесном вмешательстве Бога. Стервятники больше не летали над армией, земля давала свои плоды, когда крестоносцы были голодны, а высохшие реки превращались в потоки, когда они испытывали жажду. Господь направлял ядра их осадных машин и отражал арбалетные болты их врагов. На беленых стенах тулузских церквей появлялись серебряные кресты.
Подчинение большей части владений Транкавелей вновь вывело Тулузское графство на передний план, поскольку Арно-Амори никак не мог смириться со своим поражением шестимесячной давности. Раймунд VI был озабочен тем, чтобы его примирение с Церковью было официально признано. Он считал, что буллы Иннокентия III дают ему на это право, и знал, что без этого его графство всегда будет под угрозой. В мае он принял Арно-Амори в Тулузе и передал ему свой укрепленный дворец у южных ворот, замок Нарбоне, что даже его католические союзники сочли ненужным унижением. Тем не менее, Арно-Амори отказал ему в формальном примирении, которого граф добивался, сославшись на то, что его коллега, Федисий, находился в Риме. Когда, в середине июня Федисий вернулся в Лангедок, казалось, ничто не мешало признанию ортодоксальности Раймунда. Но Федисий был "человеком умным и дальновидным, он посвятил этому вопросу все свое сердце и разум в надежде найти какое-нибудь юридически приемлемое оправдание для отклонения просьб графа". На тайном совещании легатов было решено, что примирение с Раймундом означало бы связать себе руки и позволить ему воспользоваться своим собственным двуличием. Просматривая буллу, Федисий обратил внимание на фразу Иннокентия в которой говорилось, что до примирения графа с Церковью от него "ожидается повиновение инструкциям легатов". Граф получил много указаний, рассуждал он и не все из них были выполнены. Например, в его владениях все еще оставались еретики, а на дорогах взимали плату за проезд. Можно ли удовлетворить графскую просьбу, пока эти вопросы остаются нерешенными? Было ясно, что следует избегать излишней спешки, так как Иннокентий, несомненно, сочтет ее неправосудной. Поэтому они созвали Собор в Сен-Жиле и пригласили самого Раймунда предстать перед ним.
Собор начал работу в начале июля 1210 года, и Раймунд явился со своими юридическими советниками, ожидая примирения. Затем последовал циничный фарс. Аббат Сито поднялся и объявил, что не возражает против примирения графа с Церковью. Но Федисий зачитал отрывок из папской буллы, требующий от Раймунда принять указания легатов. Он заявил, что никакие доказательства не могут быть заслушаны по вопросам ереси графа или его соучастия в убийстве Пьера де Кастельно, пока не будут выполнены эти требования. Раймунду был зачитан их перечень, в том числе немедленный роспуск иностранных войск, которые составляли гарнизоны немногих оставшихся у него крепостей. Раймунд энергично протестовал, заявив, что выполнение требований легатов будут стоить ему потерей графства. В конце концов он разразился слезами, слезами вины и гнева, как ханжески предположил Федисий. Но это были не позорные слезы, за три столетия до того, как культ мужественности эпохи Возрождения сделал проявление чувств презренным.
Настойчивость Церкви в требовании распустить наемников Раймунда была продиктована чем-то большим, чем желание оставить его замки без гарнизонов. В провинции, где банды феодалов-разбойников были слабы, а феодальные армии редки, это, несомненно, имело бы эффект. Но рассуждения Церкви были больше похожи на рассуждения тех англичан XVIII века, которые не доверяли постоянной армии, потому что она "склонна к тирании". Церковь освятила феодальные узы и тем самым невольно ослабила их. Обязанность вассала сражаться за своего господина была сдержана другими обязательствами более духовного характера, правилами, которые предписывали надлежащее обращение с мирным населением, уважение к церковной собственности и соблюдение перемирия в святые дни. Именно эти правила имел в виду биограф Святого Бернарда, когда описывал его отца как человека "древнего и законного рыцарства, ведущего войну по святому закону"[16]. Правила XII века были близки к Женевской конвенции, и если они довольно часто нарушались, то их никогда нельзя было полностью игнорировать, как это однажды обнаружил Филипп Август, когда некоторые из его вассалов отказались вторгнуться во владения Ричарда Львиное Сердце, когда тот находился за морем возглавляя Третий крестовый поход. Церковь мудро отказалась точно определить, что она подразумевает под понятием "справедливая война". Но она подозревала, что государь, который обходится без услуг вассалов, нанимая вместо них наемников, знает, что его война несправедлива. На деле эти подозрения часто оправдывались. Наемники были людьми низкого происхождения, которые делали то, за что им платили и сражались как в справедливых, так и в несправедливых войнах. Их жадность и жестокость были печально известны. Тем не менее, Генрих II Английский использовал армию, полностью состоящую из наемников, и тем самым убедительно продемонстрировал, что древние правила больше не имеют смысла. Однако военная необходимость не влияла на взгляды Церкви, которая продолжала считать феодальную армию гарантией добродетели на войне. Даже суровый реалист Жуанвиль, писавший почти век спустя о крестовом походе Людовика IX, считал, что отряд Ги де Мовуазена отличился в битве при Мансуре потому, что состоял исключительно из его родственников и вассалов.
После унижения в Сен-Жиле граф вернулся в Тулузу по долине реки Од, проезжая мимо очевидных признаков усиления хватки Симона в провинции. Две крупные крепости, Вентажу и Монреаль, сдались при известии о падении Минерва. Базовый лагерь Симона в Пеннотье, к северо-западу от Каркассона, был заполнен свежими крестоносцами из Иль-де-Франс, и поступали сообщения о большом контингенте бретонцев, направлявшихся на юг. В замке, в комнатах, украшенных шелковыми коврами, новый виконт создал собственный двор, поддерживаемый его женой и родственниками, а также баронами его нового княжества.
В конце июля было решено атаковать Терм, единственную оставшуюся вражескую крепость к югу от реки Од. Для этого нужно было оставить в покое Кабаре, чтобы разобраться с ним в последнюю очередь, — решение, которое, возможно, имело смысл с точки зрения логистики, но о котором крестоносцы почти успели пожалеть. Симон немедленно отправился к Терму, отдав приказ своему громоздкому осадному обозу следовать за ним. Осадные машины в разобранном виде были уложены гарнизоном Каркассона на телеги и оставлены за стенами на берегу реки Од. Небольшой отряд должен был сопровождать их до Терма. Это быстро стало известно Пьеру-Роже де Кабаре от шпионов, которых он поставил наблюдать за передвижениями крестоносцев. В середине ночи осадный обоз был атакован рыцарским отрядом, которым командовал лично Пьер-Роже. Его приближение было замечено со стен, и гарнизон отогнал врагов. Но незадолго до рассвета они вернулись и уже начали рубить машины топорами и поджигать их привезенными тюками соломы, когда была поднята тревога. С рассветом на галечном берегу реки, вокруг телег, произошло небольшое сражение, в котором крестоносцы под началом командира гарнизона Гийома де Контра, постепенно одержали верх, нанеся налетчикам большие потери. Сам Пьер-Роже оказался прижат к реке, пока его люди спасались бегством, и спас свою жизнь только тем, что прикинулся крестоносцем и проскакал через ряды солдат гарнизона с криком: "Монфор! Монфор!".
