– Заметь, в чем хитрость, – наставлял почтмейстера Мармеладов. – На мизинцах у рыжего самые маленькие наперстки, но именно ими он отвешивает наиболее дорогие специи. Хитер, мошенник!

Третий торговец – невзрачный сгорбленный старичок с черной бородой, – носил на шее объемистый ящик, на манер коробейников. На него сыщик и указал своей тростью.

– Этот? – удивился Ершов. – Но почему? Что в нем такого особенного?

Ничего особенного в торговце не было. Серый сюртук, неприметный на вид. Черная борода чуть серебрится сединой. На левом запястье браслет из кожаных ремешков с блестящим полумесяцем. Даже издали видно, что это не золото, обычная латунь. Туфли – бесспорно выдающиеся, с загнутыми носами, но даже они никак не объясняют выбора Мармеладова.

– Из всех троих этот менее всего похож на описание, надиктованное свидетелями. Обычно, когда хотят отвести подозрение, выбирают полную свою противоположность. Каков был Дубровский? Молодой высокий блондин с чистым лицом. Кавказец молодой и высокий, да не блондин, к тому же усат. Рыжий тоже частично подходит под описание. Он бреется и, судя по роже, тот еще разбойник. Но в остальном не похож. А сгорбленный старик – это тот на кого мы бы вообще не подумали. Стало быть, он и есть Мехмет-бей.

– Как-то все это… Неубедительно! – продолжал сомневаться кавалергард. – Сплошные допущения, а не доказательства.

Наутро к адъютанту вернулся прежний апломб. То ли успехи в любовных баталиях, а может похвала начальства, – за доклад спозаранку, в котором он приписал себе большую часть заслуг Мармеладова, – окрылили юношу. Впору было бы парить гордым орлом, однако кавалергард имел внутреннее родство совсем с другой птицей: сейчас он снова ходил индюком, раздуваясь от важности.

– Желаете доказательств? Извольте, – сыщик заметил перемену в поведении Ершова и улыбнулся. – Вы смотрите на старика-торговца не меньше, чем я. Скажите, что самое интересное в его ящике? Только не оборачивайтесь резко, а то ненужное внимание привлечете.

Платон наморщил лоб, силясь припомнить.

– Ящик как ящик. Обыкновенный, обтянут кожей.

– А заметили ли вы, что внутри он разделен на ячейки? – спросил Мармеладов.

Адъютант бросил беглый взгляд на коробейника. Кивнул.

– И наверняка обнаружили, как и я, что в каждую ячейку втиснуты свертки, сделанные в виде конуса, с защипом на конце…

Ершов снова присмотрелся к торговцу и опять подтвердил правоту сыщика.

– Стало быть, вы увидели, что бумага, из которой сделаны свертки, плотная и слегка желтоватая…

В этот раз кавалергард разглядывал товар старика не меньше минуты. Потом, все еще не понимая Мармеладова, грубовато спросил:

– И?..

– Совсем такая же бумага, как в письме, которое похититель отправил обер-полицмейстеру.

Ершов ахнул и побледнел.

– Достаточно ли вам этого доказательства? – без тени злорадства поинтересовался Мармеладов. – А впрочем, есть и еще одно. Я приехал сюда первым рейсом конки, попутно побеседовал с кондуктором, кучером и, что важнее всего, с форейтором Ерёмкой. Именно он вспомнил, как некий прохожий угостил лошадку сахаром, почесал за ухом и пошел себе дальше. А через минуту Бурка стала взбрыкивать и ржать. Так вот, на прохожего Еремей смотрел мельком, опознать вряд ли сможет. Но запомнил накрепко, что у того была длинная черная борода.

«Ощипал индюка, выпотрошил и в суп бросил!» – одобрительно подумал Митя.

Кавалергард вспыхнул, но ответ сдержал. Было заметно, что осерчал на сыщика, который прилюдно выставил его в глупом свете, хотя еще больше злился на себя. Развернулся на каблуках и молча двинулся прочь. Мармеладов удержал его за плечо, шепнул несколько слов и направился в противоположную сторону. Там толстяк в кафтане цвета гороховой каши ловко вырезал из деревянных чурбачков головы различных зверей. Одни только головы, но так натурально, что покупали их охотно. На большой колоде, поставленной вместо стола, раззявил пасть в беззвучном реве медведь, а вот лось – раскидистые рога, пожалуй, с ладонь. Мастер отбросил последнюю стружку и положил рядом с ними ушастого зайчишку.

– Маа-ам, купи-и-и! – захныкала девочка, уцепившись за юбку миловидной дамы лет двадцати пяти.

– Да на что тебе? – отмахнулась та.

– А я платьице сошью, соломой набью и будет куколка, – маленькая рукодельница захлопала в ладоши от предвкушения. – Маа-ам, ну купи-и за-ай-ку-у-у!

Дети точно знают, какую ноту нужно выскуливать протяжно, чтобы это раздражало взрослых до крайности, но при этом, одновременно вызывало жалость и желание потрафить капризу. Мать выдержала несколько секунд, но после дрогнула. Торг с толстяком проходил быстро и без особых неожиданностей:

– Семь копеек? Не многовато ли просишь?

– Да в самый раз.

– Продай за пятак.

– Может и вовсе за так?! Два алтына.

– Ладно, получи.

Мастер смахнул монетки в карман фартука и протянул девочке зайца. Та схватила игрушку двумя руками, прижала крепко к груди. Погладила, как живого, по длинным ушам. Через несколько шагов вдруг сунула пальчик в рот и зарыдала.

– Заноза-а-а!

Мать обернулась к резчику и завопила, на краткий миг перекрывая постоянный рыночный гам:

– Чтоб тебе пусто было, халабруй!

Мастер лишь усмехнулся, подхватывая с земли очередной чурбачок и зажимая его между колен.

– Метит Бог жадину-то, – прошептал он и тут же, повернув голову к Мармеладову, спросил уже в полный голос. – А вы чего изволите, барин? Медведя за двугривенный отдам, а сохатого, уж извините, за четвертак, не меньше. Могу для палки вашей приспособить, вместо оголовья.

Сыщик повертел трость в руках, но вежливо отказался.

– Нет, любезный, меня из всего удивительного мира животных интересуют лишь чудовища. В человеческом облике.

– Ты, барин, шутки шутишь, – насупился толстяк, – а мне некогда тут с тобой. Детей кормить надобно!

– Отчего же шутки… Вон, видишь бородача? Сумеешь его голову изобразить, заплачу рубль. – Мармеладов положил монету на чурбак и сказал удивленному резчику. – А если исполнишь все тихо, чтоб тот не заподозрил, получишь два.

– Сделаем, барин! Приходите через полчаса, все будет в лучшем виде.

Мармеладов и Митя успели съесть пару расстегаев, купленных у торговца вразнос. Теперь же прогуливались по площади, стараясь не терять из виду Мехмет-бея. А тот, похоже, ничего не замечал – спокойно топтался на небольшом пятачке, вежливо беседовал с покупателями.

– Ну и на кой черт тебе сдалась его голова? – поинтересовался почтмейстер у приятеля.

– Представь, что на охоте ты подстрелил тигра. Неужто его голову не повесишь на стену?

– Трофеем похвастать решил? Не похоже на тебя.

– Нет, тут иное, – сыщик говорил серьезным голосом, хотя глаза его улыбались. – Просто на тигра тебе удастся поохотиться лишь раз в жизни, два от силы. А после, глядя на голову побежденного врага, ты будешь вспоминать и переживать заново самые захватывающие моменты этой охоты. Вот и со шпионами расклад похожий. Когда еще нам повезет такого победить.

– Так это надо еще победить, – проворчал Митя. – Пока что мы не выяснили главного: где похищенная девочка?

– А вот тут ты прав. Дело нам досталось заковыристое, куда запутаннее прежних расследований. И враг, который один опаснее целой банды бомбистов. Хотя насчет главного тут бы наш юный кавалергард с тобою поспорил. Для него важнее всего уберечь государственные секреты от посягательств турецкого шпиона. И если ради этого придется пожертвовать жизнью Анастасии, боюсь, рука у Платона не дрогнет.

– Да уж, эти штабные герои… – процедил Митя сквозь зубы, презрительно, но вместе с тем печально. – Для таких как Ершов, смерть всего лишь статистика. Погибнет эскадрон, он просто фигурку с карты смахнет и даже не вздрогнет. Вот вчера мы столько покойников видели, а сегодня он про них даже не вспоминает. Бодрый и свежий, чуть не приплясывает. Я в его годы совсем не так бы реагировал…

– А как, позволь спросить, реагировал бы?