Помимо этого европейцы играли на площадке бо́льших размеров – 61 метр в длину и 30 в ширину, в то время как в НХЛ она составляла 61 на 26 метров. Таким образом, у технически одаренных игроков было больше пространства, чтобы продемонстрировать свое мастерство. В Северной же Америке хоккей – очень контактный вид спорта, где огромную роль играют физика и грубая сила.
В бывшем Советском Союзе хоккей развивался отдельно от Северной Америки. После Второй мировой войны тренеру Анатолию Тарасову было поручено создать хоккейную школу мирового уровня в стране без хоккейных традиций.
Тарасов создал интересный сплав, взяв элементы из шахмат, балета и традиционного русского вида спорта бенди, известного также как хоккей с мячом – игры на льду, где две команды по одиннадцать человек в коньках передавали друг другу клюшками круглый мячик, пытаясь обыграть вратаря и забросить его в ворота. Бенди играется на прямоугольном поле размером с футбольное – этот вид спорта до сих пор популярен в России, а также в Скандинавии и некоторых регионах Великобритании.
Когда Советский Союз начал принимать участие в международных хоккейных турнирах в пятидесятые, то первые игроки сборной пришли как раз из бенди.
Как не стесняется говорить Игорь Ларионов, корнями российский хоккей уходит в Россию, а не в Канаду. И до тех пор, пока он и другие советские игроки не начали приезжать в Северную Америку, советский и канадский хоккей были в принципе разными видами спорта. Советскому хоккею были присущи широкие атаки, отсутствие каких-то шаблонов, креативность и нацеленность на ворота, где боевой единицей считалась пятерка. Североамериканский хоккей был попроще – сыграл в тело, бросил по воротам, забил. Пятерка игроков была разбита на две единицы: тройка нападения и пара защитников, которые менялись по ходу игры согласно прихоти и интуиции тренера.
Приехавших в НХЛ европейцев многие считали робкими по сравнению со среднестатистическими канадцами. По крайней мере, так было до тех пор, пока в Детройт не прибыл Владимир Константинов и не разубедил в этом весь спортивный мир.
Однако российский хоккей, придуманный Тарасовым и изучаемый по сей день, зиждился на воображении, изобретательности и мастерстве владения шайбой, которое было практически инстинктивным. Но как пять человек могли за счет коллективных действий пройти от одного конца площадки до другого, обыграв при этом пятерых соперников, чтобы создать голевой момент – да так, чтобы другая команда при этом ни разу шайбы не коснулась? Объясняет Игорь Ларионов.
– Когда мы выходили на лед, шайба всегда была у нас на крюке, и все постоянно катили в свободные зоны, так что у тебя всегда имелось два, а то и три варианта, куда сделать передачу, – делится он. – Зачем отдавать сопернику шайбу? В этом нет никакого смысла. Абсолютно. Их вратарь остановит ее за воротами, а тебе потом еще секунд тридцать придется потратить на то, чтобы погнаться за ней и попытаться ее отобрать.
Как говорят русские, которые изобрели собственный хоккейный стиль, лучше попытаться сыграть комбинационно. Это значительно проще, когда все звено мыслит одинаково. И как неоднократно говорили все представители Русской пятерки, это практически записано на подкорку, когда все они заканчивали одну школу – Центрального спортивного клуба армии из Советского Союза. Эта школа подарила миру несколько лучших игроков, когда-либо державших в руках клюшку, включая Ларионова и Славу Фетисова.
– На Игоря и Славу всегда можно было положиться, – делится Сергей Федоров. – Я вот сейчас вспоминаю, как они играли в нападении и обороне. Они прекрасно друг друга понимали. Ничто для них не представляло опасности. У них было потрясающее взаимопонимание. Я уже много раз это говорил и никогда не перестану повторять: мне невероятно повезло попасть молодым игроком в ЦСКА и своими глазами увидеть, как они работали день за днем по два, а то и четыре часа подряд на тренировке. Именно поэтому, наверное, я и стал таким игроком.
Федоров был представителем нового поколения великолепных советских хоккеистов, равно как Владимир Константинов и Слава Козлов, которые тоже благодарили судьбу за то, что она свела их вместе с легендарными соотечественниками в Детройте.
– В молодости я следил за ними по телевизору, смотрел, как играет их звено, – рассказывает Козлов о знаменитой Зеленой пятерке из ЦСКА. – Они прославили российский и советский хоккей. Так что мне очень повезло выступать с такими партнерами в одном звене в «Детройте».
Козлов говорит о пятерке, где Ларионов играл в центре, по его краям выходили Сергей Макаров и Владимир Крутов, а в обороне с ними выступали Слава Фетисов и Алексей Касатонов. Однако Козлов понимал, что в «Детройте» у россиян также была уникальная возможность поработать со Скотти Боуменом и его тренерским штабом.
– Самая главная наша привилегия заключалась в том, что тренеры не трогали нас и не пытались научить играть в хоккей, – рассказывает Козлов. – Мы были сами по себе и все обсуждали друг с другом. Меня на самом деле тренировали другие хоккеисты. Я менял свою игру не потому, что мне что-то тренеры сказали, а из-за советов других игроков. Я делал все, что мне говорили старшие товарищи. Нам позволялось больше, чем остальным. Но в нашей пятерке все были мастера своего дела, так что мы могли себе это позволить.
В словах Козлова нет никакой бравады. Тщеславие, надменность, самовозвышение – называйте как угодно, но в его ДНК этого просто не было. Как и все члены Русской пятерки, он был заслуженным мастером спорта в Советском Союзе. У него даже была соответствующая медаль. Рассказывая о том, что тренеры давали им играть в свой хоккей и старались не мешать, Козлов лишь подтверждает слова Скотти Боумена.
Ларионов последним из пятерых перешел в «Ред Уингз». Но, возможно, именно его переход стал ключевым. Его считали этаким рубильником – именно благодаря ему заиграла Русская пятерка. На льду он действовал так, будто выходил на гигантскую шахматную доску – всегда думал на три, четыре и даже пять шагов вперед, как и все великие игроки.
– В креативности и импровизации все дело в дроблении на составляющие, – объясняет Боумен. – Начинаешь с «5 на 5». Так что надо обыграть одного соперника, чтобы превратить это в «5 на 4». И так ты взламываешь любую оборону. Получаешь при этом удовольствие, потому что все работает как надо. Потом превращаешь ситуацию в «4 на 3», потом «3 на 2», всегда сохраняя при этом преимущество. Для этого надо постоянно быть в движении. Так мы и играем. Иногда нужно сделать пять-шесть коротких передач, чтобы добиться результата. Все работает. У нас потрясающее взаимопонимание, поэтому мы наслаждаемся каждой минутой.
И оборона непременно дает сбой. А то и два. За этим следует хаос, и у русских появляется серьезное преимущество. Тогда-то и начинается самое интересное.
– Внезапно кто-то – а это может быть любой из нашей пятерки – убегает «в ноль», – продолжает Ларионов. – Вот сколько раз так убегал Константинов? А ведь он – защитник, понимаете? А он пару раз за матч так убегал. В те времена это было немыслимо.
Периодически игроки из-за этого за живот от смеха хватались – если момент был подходящий, вспоминает Шэнахен.
– В какой-то момент Константинов будто ниоткуда улетает «в ноль», убирает шайбу на неудобную сторону крюка и забивает, – рассказывает Брендан. – А мы сидим и думаем: «Как он там вообще оказался?» Или видишь, что Константинов и Фетисов вместе катят, сидишь и смеешься: «Да-да, это оба наших защитника выходят “2 в 1”». Пусть русские и не всегда забивали. Но они всегда контролировали шайбу.
Если что-то и не нравилось русским, равно как болельщикам и прессе, которые обожали наблюдать за их игрой, так это то, что они не так часто выходили на лед вместе. Ларионов зачастую выступал в тройке вместе с двумя габаритными крайними нападающими – Шэнахеном и Мартином Лапойнтом. Федоров чаще выходил в центре сочетания, где слева располагался Слава Козлов, а на другом краю был Даг Браун – на тот момент единственный американец в составе «Ред Уингз». Более того, Браун так часто играл с четверкой русских до прихода Ларионова, что его частенько называли Даг Браунов.
