— Нет! — сжатые в ниточку губы и упрямо вздёрнутый подбородок эмпатки говорили сами за себя. — Я не доверяю местным лекарям. Мне и так хорошо. Я привыкла.

— Хельга, нельзя так! Вспомни, что говорила бабушка! Дар — это часть тебя! Когда ты душишь себя саму, то неизбежны резкие всплески. Чем больше себя гнобишь, тем меньше контролируешь дар.

Аста держала кузину за руки, заглядывая в глаза. Она очень хотела помочь Хельге, но в данном конкретном случае спасание утопающей было в руках самой утопающей.

— Нет и ещё раз нет! Блокиратор прекрасно справляется, а в экстренных случаях я себя контролирую.

Увидев сквозь стену снегопада опекуна Асты, Хельга умолкла. И хоть они общались на датском, девушка не желала выяснять отношения при посторонних.

— Хорошо, — сдалась Аста. — но пообещай хотя бы подумать!

Эмпатка кивнула, не поднимая взгляда, и отвернулась.

В лечебнице нас ждал приятный сюрприз. Совместными стараниями Подорожниковых Эрик Исбьерн не просто выжил, но и пришёл в себя. Не передать словами, какой он испытал шок, когда понял, где находится. Там же в лечебнице состоялось знакомство Асты с дядей. Девочка изменила своё отношение к оборотню и решила принять клятву верности. Пока они проводили все процедуры тут же на больничной койке, Светлана принесла амулет для Тэймэй, ну а мне выставили ни разу не скромный счёт за лечение. Торговаться я не стал, выписав чек от своего имени, но от внимания Асты это не укрылось.

— Вы не должны платить за лечение моих людей, — хмурилась девочка, старательно выговаривая слова. — Я смогу вам возместить траты. Со временем.

Сомнения в её голосе были оправданы. Кроме формального статуса правительницы, недавно вышедшего из состава Дании княжества Рюген, и нескольких подписанных документов на руках, Аста не имела средств к существованию. Меньше всего хотелось девочке жить в долг на правах приживалки. Гордость не позволяла ей просить, но и как разрешить ситуацию она не знала в силу возраста и отсутствия опыта.

— Аста, мы с вами подписывали соглашение об опекунстве, — принялся я спокойно разъяснять девочке нюансы наших взаимоотношений. — В нём были прописаны некоторые обязательства с моей стороны, в том числе расходы на ваше содержание, обучение и некоторые другие статьи. Я отношу лечение Эрика как раз к прочим расходам. Также в соглашении прописано, что вы, по желанию, можете возместить мне эти траты по достижению совершеннолетия. Со своей стороны, я не собираюсь требовать деньги у ребёнка. Мне достаточно, если между нашими родами установятся дружеские отношения. Ну, а чтобы вы не терзались чувством неполноценности, отмечу, что функционирование логистического центра близ Рюгена в перспективе полностью окупит любые затраты, ну если вы только не захотите однажды выкупить у Кристиана Блавалена Гренландию, к примеру.

— Вы так спокойно говорите об этом, будто владеете миллионами, — удивилась княгиня Исбьерн моей шутке. — Другие аристократы удавились бы за лишний золотой, но вы…

— Есть вещи важнее денег, Аста. Для меня это собственные моральные принципы.

Подопечная кивнула мне и снова вернулась к дяде, пересказывать историю, участником которой Эрик невольно стал, убив Ханса. Я, честно говоря, так и не понял, как у Исбьернов сочеталось правило «Не убей члена семьи» с правилом «Да воздастся за предательство в той же мере», но раз Эрик жив, то, выходит, его действия вполне устроили Белого Медведя.

С дочерью Густава Ильдера же ситуация обстояла не так радужно, как с Эриком.

Борис Сергеевич отвёл меня в сторону и честно сообщил, что у малышки случай неизученный. С порога решить проблему не удалось. Но хотя бы есть свидетельства магов жизни и смерти, что душа ещё находится в теле девочки, а, значит, ещё есть, кого спасать.

— Вы Густаву сообщали об этом?

— Да, не вижу смысла врать отцу, — пожал плечами Подорожников. — А ещё я честно сообщил ему, что иностранного ментатора в сердце Кремля вряд ли будут рады видеть. Слишком большой риск. Ко мне уже наведывались люди Медведева. Да и я, признаться, устаю от постоянных проверок ментального воздействия перед любым походом к императорской семье.

М-да, как-то мы со Светой не подумали об этой стороне вопроса, по доброте душевной предлагая помощь.

— Я попробую решить вопрос.

Густав Ильдер как раз общался со Светланой. Лицо его было напряжённым, под глазами залегли тени, а взгляд выдавал всю глубину разочарования.

— Я рискнул всем ради поездки сюда, а вы не можете помочь, — ментатор не смотрел на лекарку, разглядывая дочь сквозь стекло палаты. Девочка лежала в окружении самых разных медицинских артефактов, считывающих её показатели.

— Я предупреждала, что мы не гарантируем моментальное излечение и излечение вообще. Случай неизученный, нужно время, — со всей деликатностью поясняла Светлана, не чувствуя за собой вины. Она действительно не обещала чуда.

— То же самое мне последние три года говорили на родине. Слова. Лишь слова. — Опущенная голова, тихий надтреснутый голос и сгорбленная фигура. Густав даже не смотрел на свою собеседницу. — Теперь нам некуда даже вернуться. Меня считают предателем.

В душе ментатора бушевал ураган, где он винил всех вокруг в сложившейся ситуации. И этот ураган стал прорываться наружу. Первая волна силы была слабым подобием, прощупыванием защиты всех окружающих. Она принюхивалась, отмечала самых сильных и самых слабых для последующего дозированного влияния. Вторая волна выплеснулась следом, вызывая на подкорке ноющую головную боль, будто кто-то решил ввинтить штопор в макушку. Ну и третья волна показала всю силу ментатора. Она, словно цунами, набирала силу, расходясь по больнице.

Люди падали, закрывая руками голову, кто-то истошно кричал. Слышался писк медицинских приборов, где-то заискрили артефакты, а давление всё нарастало. Сила Густава уплотнялась, буквально создавая вокруг него щит. Я рванулся к нему, чтобы ударом вырубить, но щит невидимой стеной встал между нами. Пришлось выпустить ему навстречу комарих. Нужна была кровь и как можно больше, чтобы взять под контроль ментатора. Но, сколько бы крови они не приносили, эффект был околонулевой. Батарейкой для выброса силы стали эмоции убитого горем отца, а их я контролировать не мог.

Было ощущение, что с меня снимали скальп, а череп раскалывали молотком на миллионы осколков. Больно. Часть нервных окончаний пришлось просто отключить, но ощущение пресса на разуме не исчезло, а наоборот только усилилось. Сила словно увеличила натиск, почуяв сопротивление. Я оглянулся и увидел на полу в углу Хельгу, накрывшую своим телом Асту. Они забились под диванчик и не высовывались. Я рванул к ним. Дёрнув за руку эмпатку для привлечения внимания, я попытался жестами показать, чтобы она сняла блокиратор и успокоила Густава, но девушка лишь испуганными глазами смотрела на меня, закрывая собой Асту.

— Скажи ей, пусть транслирует ему любовь! — прокричал я Асте. — Ему больно, очень! Нужно унять боль и отчаяние!

Прокричать пришлось несколько раз, прежде чем девочка сквозь слёзы поняла, что я от неё хочу. Дальше она что-то говорила кузине, но та испуганно отнекивалась.

— Он убьёт всех! Он убьёт Асту!

Я жестами показал взрыв головы и ткнул пальцем в Асту. Теперь до Хельги дошло. Не знаю, как именно она так была зациклена на этом ребёнке, но, видимо, ради неё готова была на многое.

Дрожащими руками сняв блокиратор, Хельга смотрела на Густава, закусив губу от напряжения. Она ничего не делала, лишь смотрела, но я видел в её глазах такой океан боли, что отшатнулся. Не могла юная девушка носить в себе такие эмоции. Но всё же носила. Из этой боли мягкими едва заметными толчками пробивалось другое чувство, всепоглощающая нежность. Она незаметно проникала сквозь давление дара Густава и убаюкивала. На смену ей пришла любовь, чистая и незамутнённая, любовь матери к своему ребёнку. Всепоглощающее чувство возносило ввысь, отзываясь радостью и тревогой в сердце.