— Мой господин прибыл, — шепнул ему на ухо Гаскойн, и Майлз почувствовал, как бешено забилось сердце.

В следующее мгновение в комнату вошли два вельможи, сопровождаемые толпой дворян, оруженосцев и пажей. Один из этих двоих был иерархом церкви, другой, несомненно, графом Хаусом.

Это был высокий мужчина, еще более рослый, чем отец Майлза. Тонкое лицо, кустистые брови, ястребиный нос. Верхняя губа чисто выбрита, но с подбородка почти до пояса свисала волнистая, стального цвета борода. Он был одет в плащ для верховой езды из черного бархата, отороченный мехом выдры и расшитый серебряными ястребами — знаком рода Бьюмонтов. Из-под плаща посверкивала тонкая, как рубаха, кольчуга. На ногах были кожаные дорожные сапоги, зашнурованные до самых колен и защищавшие его алое трико от пыли и грязи. Вокруг ворота колыхалось золотое, изукрашенное эмалью ожерелье, с которого свисал роскошный бриллиантовый брелок, и на руке графа сидел великолепный северный сокол.

Майлз не мог оторвать взгляда от всего этого блеска, очнуться заставил голос Гаскойна, шепнувшего ему на ухо:

— Вот мой господин, иди вперед и передай ему свое письмо.

Не помня себя, на негнущихся ногах, Майлз подошел к графу. Сердце чудом удерживалось в груди, в ушах стоял гул. Когда он приблизился, вельможа на мгновение остановился и удивленно посмотрел на него. Майлз, точно во сне, преклонил колени и передал письмо. Граф повертел пакет в руке, поочередно поглядывая то на курьера, то на письмо.

— Кто ты? — спросил он, — и что за дело привело тебя ко мне?

— Меня зовут Майлз Фолворт, — чуть слышно произнес юноша, — и я пришел искать у вас службы.

Граф быстро сдвинул густые брови и бросил на юношу острый взгляд.

— Фолворт? Я не знаю никакого Фолворта!

— Письмо все вам объяснит, — сказал Майлз, — оно от одного близкого вам человека.

Граф взял письмо и, передавая его стоящему рядом дворянину, приказал сломать печать.

— Ты можешь встать, — сказал он Майлзу, — нет нужды более стоять на коленях.

Взяв в руки свиток и развернув его во всю немалую длину, граф заметно поскучнел. Затем он стал его читать минуту или две, перескакивая со строки на строку. Наконец он свернул письмо и бросил его в висящую на плече сумку.

— Вот так-то, ваше преосвященство, — сказал он прелату, — все мы, кому посчастливилось возвыситься в этом мире, обречены страдать от назойливых просителей. Вот один из них, мы встречались с ним когда-то, теперь же он полагает, что это дает ему право докучать мне своими заботами о сыне. Однако во имя мира и согласия придется взять малого.

Он оглянулся вокруг и, увидев Гаскойна, кивком подозвал его.

— Отведи этого парня на кухню, — сказал он, — и проследи, чтобы его накормили, а затем проводи к сэру Джемсу Ли, чтобы его имя занесли в служивый регистр. Да, вот еще… — добавил он, — передай сэру Джемсу, пусть зачислит его в оруженосцы. Он слишком неотесан, чтобы служить в замке пажом.

В своей грубошерстной куртке Майлз и впрямь казался деревенским увальнем в компании изящных господ. Вокруг раздавался негромкий смех, но Майлз был настолько смущен, что не мог сообразить, над чем потешается свита хозяина замка. Потом чья-то рука потянула его назад — это был Гаскойн. Тут все пришло в движение, слуги расступились и вслед за свитой поспешили к дверям. Майлз, Боумэн и молодой оруженосец остались в холле одни.

Гаскойн выглядел очень расстроенным и обиженным.

— Чума его побери! — воскликнул он. — Я мог бы наслаждаться прогулкой, а меня заставляют возиться с тобой. Я не желаю тебе зла, друг, но лучше бы ты приехал попозже или подождал до завтра.

— От меня одни неприятности, — сокрушенно сказал Майлз. — Лучше бы мне вовсе не приезжать сюда.

Его убитый вид немного смягчил Гаскойна.

— Ничего, — сказал оруженосец. — Это не твоя вина, скоро все исправится. Так что пойдем набивать твой живот с божьего благословения.

Не самой легкой минутой этого длинного трудного дня было для Майлза расставание с Боумэном. Вместе с Гаскойном он проводил старого слугу до наружных ворот, за пределы которых не могли выйти без особого разрешения. Старый лучник оседлал коня и склонившись к Майлзу, сжал его крепкую загорелую руку в своей грубой узловатой ладони.

— Прощай, молодой хозяин, — сказал он с дрожью в голосе. Глаза старика увлажнились. — Надеюсь, не забудешь меня.

— Нет, — сказал Майлз, — никогда не забуду.

— Вот оно как, — сказал старый солдат, покачивая головой. — Сейчас ты высокий крепкий парень, а давно ли сиживал у меня на коленях, дергал меня за бороду. Стой, дьявол! — внезапно прервал он свою речь, осаживая нетерпеливую лошадку, которая уже не могла устоять на месте.

Майлз был втайне благодарен порывистой лошади, ему становилось не по себе от этой трогательной сцены, которую наблюдали и Гаскойн, и стража у ворот. К тому же выглядел старик довольно нелепо, тщетно сражаясь со своей бойкой длинношеей лошадкой.

— Разрази тебя гром! Ну, пошла, пошла! — крикнул он, ударив каблуками в ребра животного. Лошадь рванулась вперед и напоследок так забавно взбрыкнула копытами, что Гаскойн трясся от смеха. У поворота дороги старый солдат повернулся, кивнул своему воспитаннику и исчез за углом стены. А Майлзу казалось, что порвалась последняя нить, связывающая его со старой жизнью. Обернувшись, он поймал на себе взгляд Гаскойна.

— Расстроился? — спросил молодой оруженосец.

— Нет, — с нарочитым равнодушием отметил Майлз. Однако, несмотря на все усилия казаться спокойным, он чувствовал, как ком подступает к горлу.

Владетельный граф Хаус по обычаю тех времен содержал небольшую армию, состоящую из рыцарей, наемных солдат и вассалов, которые должны были служить ему по мере надобности, а в какой-то своей части отряжались на королевскую службу, насколько того требовали нужды войны.

Ратники этой маленькой армии, состоящей из конных и пеших воинов, набирались в основном из числа оруженосцев и, так называемых бакалавров и холостяков, — людей, постигающих в замке воинское искусство.

Эта часть дружины насчитывала чуть менее сотни мальчиков и юношей в возрасте от восьми до двадцати лет. Мальчики до четырнадцати лет именовались пажами, главным образом находились в покоях графини и ее фрейлин, где обучались хорошим манерам. По достижении четырнадцатилетнего возраста их производили в эсквайры, или оруженосцы.

В большинстве могущественных домов эсквайры состояли порученцами при особах лорда и его супруги, исполняя обязанности оруженосцев, подавальщиков кубков, мальчиков на побегушках, а порой и камердинеров. Но Дельвен, как и некоторые другие замки высокородных вельмож, был более похож на военный лагерь или крепость, чем на обычное поместье. Лишь сравнительно небольшое число эсквайров состояло при особе хозяина для придворного обихода. Большинство же проходило строгую школу воинского искусства и служило скорее в качестве телохранителей, нежели простых оруженосцев. По мере того, как граф усиливал свою власть и влияние, а более слабые, и тем паче мелкопоместные, дворяне все чаще предпочитали отдавать своих сыновей в его дом, штат оруженосцев становился все более обременительным. Поэтому контингент собственно оруженосцев был отделен от более молодых пажей и разделен на три класса: первый составляли оруженосцы для мелких поручений, которые только что вышли по возрасту из сословия пажей, но продолжали оставаться при особе графа; второй формировался из оруженосцев, занятых преимущественно военными упражнениями и освобождаемых от службы при особе графа, если того не требовали особые обстоятельства; третий старший класс состоял из молодых мужчин в возрасте от восемнадцати до двадцати лет, которых и называли бакалаврами, или «холостяками». Этот класс был предназначен для управления остальными, более молодыми оруженосцами, дабы учить их уму-разуму и строевой дисциплине, следить за надлежащим состоянием их оружия и снаряжения, проверять по списку их присутствие в церкви на утренней мессе и на ежедневных военных занятиях, если они были свободны от придворных обязанностей. Различные распоряжения оруженосцам передавались в основном через «холостяков», которые еженедельно отчитывались о состоянии дел у своих подчиненных перед капитаном — начальником всего отряда.