Граф топнул ногой.

— Вы что, оглохли? — прохрипел он, всё ещё указывая на дом своей трясущейся тростью. — Вам велено идти в свои покои. Я поступлю с этим юношей, как сочту нужным.

— Отец… — снова взмолилась леди Энн, но граф угрожающе рубанул воздух, леди Элис вскрикнула, а её кузина осеклась на полуслове. Потом она повернулась и вышла через заднюю дверь беседки, леди Элис последовала за ней, обеих била дрожь, как в лихорадке.

Граф стоял, гневно сверкая глазами из-под своих кустистых бровей, пока девушки не скрылись из виду, поднявшись на террасу и исчезнув в глубине покоев.

Майлз слышал, как их шаги становились всё глуше и глуше, но не поднимал глаз. На земле у его ног лежали четыре веточки, и он заметил, что они образуют квадрат, который стал бы совсем правильным, если бы он подвинул одну из них носком башмака, а потом ему показалось странным, что он думает о таких глупых вещах в столь страшный момент.

Он чувствовал, что граф мрачно смотрит на него, и не знал, как ему быть. Внезапно лорд Хаус произнёс:

— Что ты можешь сказать?

Тогда Майлз поднял глаза, и граф сурово усмехнулся, оглядывая свою жертву.

— Мне нечего сказать, — ответил он сдавленным голосом.

— Ты разве не слышал, что сейчас заявила моя дочь? — спросил граф. — Она сказала, что ты пришёл не по своей воле. Это правда, молокосос?

Майлз колебался, его горло стало сухим и шершавым.

— Нет, — вымолвил он наконец, — она оговорила себя. Впервые я попал сюда без их ведома. Я случайно упал с дерева, когда искал мяч, потом я спросил у молодых леди, могу ли я снова прийти сюда, я сам просил их об этом. Но что до леди Энн — нет, не по её воле я приходил в сад.

У графа заклокотало в горле.

— И как часто ты здесь бывал? — спросил он наконец.

— Семь раз, — немного подумав, ответил он.

Последовала ещё минута безмолвия, и Майлз начал думать, что, может быть, всё ещё закончится хорошо. Но граф тут же разбил эту надежду.

— Ты хорошо знаешь, — сказал он, — что никому не разрешено появляться здесь. Ты хорошо знаешь, что уже двое мужчин были наказаны за то, что сделал ты, и однако же, пришёл сюда. Теперь ты знаешь, как будешь наказан?

Майлз нервно сунул пальцы в просветы дубовых перил, как бы ища опоры.

— Может быть, вы убьёте меня, — произнёс он наконец глухим неровным голосом.

Граф мрачно улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — я не убью тебя, так как ты благородной крови. Но что ты скажешь, если я велю отрезать тебе уши или прикажу выпороть плетью на большом дворе?

От такого унижения у Майлза вскипела кровь, и он уже не прятал глаз.

— Нет, — сказал он с отвагой, удивившей его самого, — вы не поступите со мной столь неблагородно. Я ровня вам, сэр, по крови, поэтому вы можете убить меня, но не имеете права позорить!

Лорд Хаус отвесил ему нарочито манерный поклон.

— Бог мой! — воскликнул он. — Я-то думал, что поймал нашкодившего сорванца из числа своих недотёп-оруженосцев, но, видно, мне приходится иметь дело с блистательным молодым лордом или даже с принцем крови. Тогда нижайше прошу прощения, если был недостаточно почтителен с вами.

Майлз почувствовал, что гнев окончательно развязывает ему язык.

— Нет, — твердо сказал он. — Я не лорд и не принц, но я ровня вам. Или я не сын вашего товарища по оружию и вашего родственника, лорда Фолворта, который, как вам известно, несправедливо осужден, унижен и доведен до бедноты? — выкрикнул он, оскалив зубы, так как мысль о семейном горе ещё сильнее подхлестнула его. — Но я бы предпочел быть им, а не вами, хоть он и в беде…

Все же у Майлза хватило ума остановиться на этих словах… Граф, крепко сжав за спиной трость и слегка нагнув голову, пристально смотрел на юношу из-под своих кустистых бровей.

— Ну, — сказал он, — теперь ты зашёл слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Говори, что начал, до конца. Почему ты не хочешь быть на моем месте?

Майлз не ответил.

— Ты закончишь свою речь или трусливо отмолчишься? Твой отец в беде, а что ты скажешь про меня?

Майлз сделал над собой усилие и выпалил:

— Вы покрыты позором.

Последовало долгое молчание.

— Майлз Фолворт, — заговорил наконец граф, — ты самый глупый из всех дерзких, сумасшедших, безмозглых дураков. Как ты смеешь говорить мне такие слова? Ты не понимаешь, какое навлекаешь на себя наказание?

— Да! — крикнул Майлз в отчаянии. — Но что ещё я мог сделать? Не произнеси я этих слов, вы назвали бы меня трусом, а я не трус.

— Боже мой! — воскликнул граф. — Не могу тебе не поверить. Ты самый дерзкий и нахальный негодяй на всем белом свете! Ты говоришь, я не думал о своем старом товарище. Я докажу тебе, что это ложь. Я стерплю твою глупую дерзость ради твоего отца и ради него прощу твоё появление здесь, чего не спустил бы никому. А теперь уходи и чтоб духу твоего здесь больше не было, там, сзади — калитка, ты, наверное, знаешь. Хотя постой! Как ты попал сюда?

Майлз рассказал о костылях, забитых в стену, граф слушал его, ожесточенно теребя бороду. Когда юноша замолчал, тот вперил в него пристальный взгляд.

— Но ты не один забивал эти костыли. Кто тебе помогал?

— Этого я не могу сказать, — прямо ответил Майлз.

— Так тому и быть, — согласился граф. — Я не попрошу тебя называть имя. Теперь иди! Да… вот что! От костылей не должно оставаться и следа! И больше никаких выходок, если тебе дорога жизнь. А вот теперь ступай с глаз моих!

Майлзу не нужно было повторять дважды. Он повернулся и, не проронив ни слова, пошёл прочь. Открывая калитку, он оглянулся через плечо и увидел высокую фигуру в длинной отороченной мехом мантии, застывшую на дорожке и провожавшую его взглядом из-под мохнатых бровей.

Когда он бежал через двор, сердце всё ещё бешено колотилось, и он тихо пробормотал: «Старый самодур! Если бы я не встретил его так смело, он, возможно, назначил бы мне то позорное наказание, о котором говорил».

Прошло время, и душевные ссадины, оставленные тем разговором, мало-помалу зажили, остались лишь приятные воспоминания о пережитом приключении в запретном саду.

Майлз поздравлял себя с мирным исходом столкновения с графом. Но уже через несколько дней, когда он ещё раз осмыслил происшедшее, Майлз все больше возвращался к мыслям о рыцарской доблести в присутствии своей дамы сердца и стал мечтать о судьбе странствующего рыцаря и защитника юной леди. Разве не роняет рыцарскую честь столь легкий и покорный отказ от этого служения по единственному знаку графа?

— Всё-таки, как бы то ни было, — делился он своими мыслями с Гаскойном, — она определённо признала меня как своего рыцаря, а я не осмелился произнести ни единого слова в её защиту.

— Нет, — сказал Гаскойн, — я бы не беспокоился на этот счёт. Ты удивительно удачно выбрался из этой передряги. Я и представить себе не мог, что милорд так милостиво обойдется с тобой. Мне кажется, он даже весьма благоволит к тебе.

— По правде сказать, — ответил Майлз после короткой паузы, — я не вижу здесь никакого благоволения, а думаю, что это объясняется лишь его уверенностью в своём превосходстве.

— Но что это меняет, Френсис? Да, я поступил позорно, не вступившись за свою леди, впредь такого не будет. Я много думал об этом, Френсис, и теперь пришёл к тебе за помощью с моём трудном деле. Я хочу, чтобы ты оказал мне дружескую услугу. И прошу тебя, когда в очередной раз будешь на службе в доме, передай леди Элис письмо, которое я сейчас напишу и чем попытаюсь загладить свои промахи.

— Боже правый! — воскликнул Гаскойн. — Ты думаешь, я такой дурак, чтобы обжигать себе пальцы, таская из огня твои каштаны! Передавай своё письмо сам, дружок!

Но как и прежде, Гаскойн все-таки уступил воле и настойчивости Майлза. Так что письмо было написано, и однажды добрый Гаскойн понёс его с собой в дом и, улучив удобный момент, передал одной из молодых девиц, состоящих при графской семье — девушке, с которой у него были доверительные отношения.