Тут он понял, что достойно встретил натиск противника. Развернувшись, он увидел де ля Монтейна, который неторопливой рысью ехал к своей позиции, также держа в руке древко сломанного копья.

Когда он поравнялся с его железной фигурой, рыцарь приподнял забрало и крикнул:

— Славное начало, сэр Майлз! Просто великолепно!

От этих слов сердце Майлза забилось еще сильнее. Вернувшись на свою позицию, он отбросил в сторону сломанное копье, и Гаскойн подал ему новое.

— О, Майлз! — воскликнул он со слезами в голосе. — Ты был великолепен. Более красивой схватки я еще не видел. Честно говоря, я не очень на это надеялся. Заклинаю тебя, Майлз, вышиби его из седла!

Напряжение Майлза было так велико, что слова друга вызвали у него короткий нервный смех. Он взял копье, но увидев, что его противник медленно разъезжает взад и вперед, не давая лошади застояться, последовал его примеру.

Когда в ответ на команду церемониймейстера Майлз изготовился во второй раз, он чувствовал себя более спокойным и собранным, чем раньше, но все его душевные струны были по-прежнему напряжены. Распорядитель вновь поднял свой жезл, еще раз прозвучал рожок, и еще раз оба противника столкнулись друг с другом с тем же громоподобным звуком, расщепив древки своих копий, опять же вздрогнула лошадь, и соперники разъехались в разные стороны под восторженный рев зрителей.

На сей раз, проезжая мимо, де ля Монтень остановил свою лошадь.

— Сэр Майлз, — раздался его приглушенный голос, — клянусь всеми святыми, я не думал встретить здесь такого мощного противника. Я ожидал увидеть незрелого юнца, а встретил паладина[18]. До сих пор я оказывал вам снисхождение, собираясь лишь дать вам возможность преломить свое копье. Теперь же я буду стараться выбить вас из седла, так как признаю в вас равного. Тем не менее, принимая в расчет вашу молодость, предупреждаю, чтобы вы были наготове.

— Благодарю вас за великодушие, милорд, — ответил Майлз по-французски, — я приложу все силы, чтобы достойно противостоять вам. И не сочтите за дерзость мой совет: на вашем месте я бы сменил грудной ремень и подпругу седла, они расползаются по швам.

— Нет, — сказал сир де ля Монтень, смеясь, — этот ремень и подпруга прошли со мной через множество боев, не подведут и сегодня. Если ты наградишь меня ударом столь сильным, что порвется грудной ремень и подпруга, я признаю себя поверженным.

С этими словами он отсалютовал Майлзу обломком копья и дал коню шпоры.

Майлз с бегущим сбоку Гаскойном подъехал к своему шатру и попросил Эдмонда Уилкса принести чашу приправленного пряностями вина. Гаскойн снял с него шлем, Майлз присел на скамью, вытирая испарину с лица, тут к нему подошел сэр Джемс.

— Мой дорогой мальчик, — сказал он, сжимая его руку, — вот уж не чаял такой радости на старости лет. Я, право, горжусь тобой. Ты сражаешься как рыцарь, прошедший через десятки турниров.

— А ваши слова удесятеряют мое мужество, дорогой наставник. В этой схватке оно мне понадобится; господин де ля Монтень сказал мне, что теперь попытается выбить меня из седла.

— Он в самом деле так сказал? — спросил сэр Джемс. — Тогда, думаю, он попытается ударить тебя в шлем. Тебе остается делать то же самое. У тебя дрожат руки?

— Теперь нет, — ответил Майлз.

— Тогда держи голову холодной, а глаза открытыми, верь в Господа и, возможно, выйдешь из этого поединка с честью, несмотря на твою молодость.

Эдмонд Уилкс подал Майлзу чашу вина, и Майлз разом осушил ее, а Гаскойн начал надевать на него шлем и затягивать ремни.

Удар по шлему, о чем говорил сэр Джемс, старый рыцарь считал крайним средством и очень редко советовал прибегать к нему молодым воинам. Хорошо направленный удар в шлем мог сокрушить противника, но удавался он не чаще одного раза на пятьдесят попыток. Большой турнирный шлем имел впереди выступ, образованный крестообразным соединением стальных пластин, наваренных на лицевую часть шлема в тех местах, где он был ослаблен прорезью для глаз — «глазницей». Именно в центр этого креста и следовало направить удар, к которому готовился Майлз.

По пути к арене его догнал Эдмонд Уилкс и попросил сменить копье, которое дал Гаскойн, на новое, выбранное самим сэром Джемсом. Древко было сделано из ствола молодого дуба и заметно отличалось толщиной, такое могло выдержать и самые мощные удары. Майлз подбросил его и убедился, что оно вполне по руке. Когда он поднял острие вверх, противник занял свою позицию на дальнем краю ристалища, и снова воцарилась полная тишина. Майлз сам подивился своему хладнокровию; от нервной дрожи не осталось и следа. Раньше его смущали напряженные взгляды зрителей, теперь же он не видел никого, кроме соперника, и поединок с ним не внушал ни малейшего страха.

Все вокруг понимали, что наступил решающий момент схватки, и, затаив дыхание, ждали развязки.

Майлз еще раз произнес свою короткую молитву: «Святая Дева, защити меня!» Снова, уже в третий раз, главный герольд поднял свой жезл, прозвучал рожок, и Майлз вонзил шпоры в бока своего коня. Снова на него стремительно надвигалась железная фигура. Вся воля, вся энергия Майлза устремились к одной цели — едва заметному перекрестью на выступе шлема противника. Он напрягся в ожидании мощного удара, и в этот миг раздался удар чудовищной силы. Слепящий свет вспыхнул перед глазами Майлза, рассыпаясь мириадами пляшущих искр. Он почувствовал, как лошадь качнулась под ним и начала заваливаться. Подчиняясь безотчетному порыву, он с криком вонзил шпоры в бока животного. И тут до его ушей донеслись грохот и скрежет, Майлз поначалу не мог понять, в чем дело, но его лошадь выпрямилась и рванула вперед. Миг замешательства был позади, и Майлз обнаружил, что у него сорван шлем. Он услышал, как на трибунах поднялся громкий шум, и душу Майлза полоснула горькая мысль о том, что крик означает его поражение. В дальнем конце ристалища он развернул лошадь, и тут его сердце содрогнулось от радости, Майлз возликовал всем своим существом. На изрытой копытами земле, запутавшись в сбруе и ремнях свалившейся попоны, лежал распростертый де ля Монтень, а лошадь без седока топталась в дальнем конце арены.

Майлз видел, как два оруженосца поверженного рыцаря бежали через ристалище к своему господину. Он видел дам, размахивающих своими платками и шалями, и восторженную толпу простолюдинов, подбрасывающих в воздух шляпы. Майлз направил коня в тот угол, где оруженосцы помогали упавшему рыцарю подняться. Старший из них вытащил кинжал, разрезал кожаные ремни и снял шлем, открыв лицо рыцаря. Белое, как мрамор, оно было искажено гримасой гнева и горького разочарования.

— Это против правил! — хрипло выкрикнул он, с трудом шевеля посиневшими губами и повернув голову к подъехавшему церемониймейстеру. — Я нанес точный удар ему по шлему, но у меня лопнула подпруга, и седло слетело. Я сбил ему шлем!

— Сэр, — спокойно сказал церемониймейстер, переходя на французский, — вам, конечно, известно, что потеря шлема не решает исход единоборства. Мне не нужно напоминать вам, милорд, что правило было установлено Джоном Гонтом, герцогом Ланкастерским, когда в турнирном поединке между Рэйнардом де Руа и Джоном де Холандом сэр Рэйнард оставил незавязанными все ремни своего шлема, так что шлем сбивали с головы при каждом ударе. Уж если даже это не было принято во внимание, то в чем можно упрекать вашего противника, который потерял шлем не по собственной беспечности?

— Нет! — прохрипел де ля Монтень. — Я утверждаю и готов доказать, что упал только из-за того, что у меня лопнула подпруга!

— Это правда, — подтвердил Майлз, — я сам видел, что швы его ремней были слегка надорваны, и предупредил его перед началом схватки.

— Сэр, — сказал церемониймейстер де ля Монтеню, — как вы можете ссылаться на непрочность ремней, если ваш собственный противник предупредил вас об этом и советовал их сменить? Разве он поступил не по-рыцарски?