За три года он отвыкал от праздных развлечений, поскольку каждый день был наполнен изнурительным трудом и многочасовыми упражнениями. Ведь его наставник — сэр Джемс Ли — был неумолим и тверд, как железо. В течение двух, может быть, трех недель Майлз мог заниматься с неподдельным воодушевлением, которое вызывала в нем новизна приемов и упражнений, но они так редко менялись, что учеба вскоре становилась подневольной изматывающей работой. Когда-то ему казалось, что нет ничего скучнее и ненавистнее, чем упражнения на столбах с тяжелым мечом. Но теперь, когда он не слезал с лошади и выполнял бесконечные однообразные упражнения с копьем и мечом, «столбовая потеха» казалась просто отдыхом, которым он охотно пользовался.
Однако и его теперешняя жизнь не была вовсе лишена удовольствий. Иной раз ему разрешали сойтись в учебном поединке с другими молодыми рыцарями и бакалаврами на ристалище у внешней стены. Еще более приятные мгновения доводилось пережить, когда ему удавалось скрестить легкие копья на турнирном дворе с сэром Эверардом Уиллогби, а лорд Джордж, и, может быть, еще один — два человека наблюдали за поединком.
Не забыть ему тот день, когда замок посетил лорд Дадлей, и Майлз с тяжелым копьем вступил в показательный бой с сэром Эверардом. На юного новичка пришел посмотреть сам граф со своим гостем. Майлз старался изо всех сил и не напрасно. Лорд Дадлей похвалил его сноровку и мужество, а лорд Джордж одобряюще кивал и улыбался. Только граф Хаус сидел с, казалось бы, безучастным видом. Майлз дорого бы дал, чтобы проникнуть в его мысли.
За все эти годы сэр Джемс Ли почти никогда не выражал ни одобрения, ни порицания Майлзу, за исключением тех случаев, когда тот проявлял небрежность или невнимательность. Тогда слова наставника били больнее плети. Не раз Майлз падал духом, не раз охватывало его горькое разочарование, и только бульдожья цепкость и редкое упрямство помогали ему преодолеть настроение полной безнадежности.
— Сэр, — вырвалось у него однажды, когда на сердце было особенно тяжело, — скажите мне, молю вас, я хоть чему-нибудь научился? Дано ли мне стать достойным рыцарем и скрестить меч и копье с другими воинами, или я и впрямь тупая колода, которая может служить только мишенью?
— Ты глуп, молокосос! — не церемонясь, ответил сэр Джемс. — Думаешь, можно обучиться рыцарской доблести за полгода или за год? Ты еще слишком зелен, а когда созреешь, я скажу тебе, годишься ли ты для того, чтобы выступить против настоящего рыцаря.
— Ах ты, старый медведь, — подумал про себя Майлз, когда одноглазый рыцарь повернулся и пошел прочь. — Разрази меня гром, если на днях я не покажу, что владею копьем не хуже тебя!
Однако последний год этой изнурительной боевой учебы не был так суров, как первые два. Для упражнений чаще выезжали в поле, и тогда он получал возможность сойтись в дружеской схватке с кем-нибудь из рыцарей замка, по всем правилам — с мечом, копьем или деревянной палицей. В этих единоборствах он всегда умел постоять за себя, причем с немалым мастерством, хотя и сам не всегда понимал это. Вероятно, именно скромность снискала ему особое расположение многих обитателей замка.
К тому времени он занял свое место во главе отряда оруженосцев и был уже главным бакалавром, как некогда Уолтер Блант, которого сместил когда-то сам, будучи еще неотесанным новичком в замке. Младшие пажи и оруженосцы почитали его как своего кумира, хотя и умело пользовались его добродушием. Все гордились тем, что их отряд возглавляет настоящий рыцарь, и восторженно расхваливали его успехи в единоборствах.
Однако, хотя Майлз и стоял во главе отряда оруженосцев, он, в отличие от других старших бакалавров, не поднялся по лестнице придворной службы. По каким-то своим соображениям граф отвел ему место в свите лорда Джорджа для выполнения особых поручений. Тем не менее граф всегда выделял его в толпе других оруженосцев, невозмутимо кивая ему, где бы они ни встречались, а Майлз, который уже мог оценить, как много граф сделал для него, был готов до последней капли пролить свою кровь за главу дома Бьюмонтов.
Что касается двух молодых леди, то он часто видел их, а порой, даже в присутствии самого графа, обменивался с ними несколькими словами, и лорд Хаус не запрещал этого.
К леди Энн он чувствовал дружеское почтение, какое юноша питает к девушке, старшей по возрасту. Что же касается леди Элис, уже вошедшей в пору ранней женственности, то в глубине сердца он решил стать когда-нибудь ее истинным рыцарем, таким же верным, каким он был в те дни, когда рискуя головой, перелезал через стену сада.
Телесно он уже сложился как мужчина, а мыслями и сердцем стремительно приближался к мужественности, ибо, как было сказано выше, мужчины тех времен созревали быстрее. От юношеской угловатости и нескладности не осталось и следа, любо было смотреть на высокую, развитую фигуру. Его лицо еще сохраняло отроческую округлость, но на щеках, подбородке и губах курчавилась молодая растительность — мягкие, пшеничного цвета усы и бородка. Взгляд голубоватых глаз был быстрым и острым, как у сокола, а в движениях рук, широких плеч и корпуса ощущалась скрытая сила, готовая к мгновенному действию.
И неудивительно, что он все больше занимал мысли юной леди Элис.
Таковы были перемены, которые принесли три минувших года. И с этого рубежа действительно начинается история его зрелости.
Быть может, за всю историю замка Дельвен, даже сейчас, в пору гордого возвышения дома Бьюмонтов, самые знаменательные события пришлись на раннюю осень 1411, когда граф Хаус принимал короля Генриха IV. Король в то время совершал путешествие по некоторым центральным графствам в сопровождении графа Вермуа. Этот граф был секретным эмиссаром партии дофина[13] во Франции, которая в то время яростно соперничала с герцогом Бургундским, и прибыл в Англию, чтобы обеспечить поддержку своему французскому господину.
Не первый раз королевские особы посещали Дельвен. Когда-то, во времена графа Роберта, король Эдуард II провел в замке неделю, во время Шотландских войн. Но в то время замок был всего-навсего военным постом, который король только так и использовал. Теперь же Бьюмонты находились на вершине своего могущества, и к предстоящему королевскому визиту готовились с таким размахом и пышностью, о которых граф Роберт, а, может быть, и сам король Эдуард, не могли и мечтать.
Вот уже несколько недель во всем Дельвене кипела бурная деятельность. Все обитатели замка носились туда-сюда; и каждый день почти ежечасно прибывали обозы, груженные тюками и ящиками. С утра до вечера слышалось постукивание мастерков каменщиков. Вверх и вниз по лестницам и лесам, заслонившим фасад большого северного зала, сновали подносчики кирпичей и раствора. Внутри этой части здания стоял беспрерывный грохот, стук, скрежет. Северный зал готовили для размещения короля и его двора, а Зал святого Джорджа (так называлась старая часть этого здания) был отведен для графа де Вермуа и его свиты. Большой северный зал был сильно изменен и перестроен, вдоль южной торцевой стены появилась красивая, резного дерева галерея для придворных дам, которые должны были присутствовать на церемониях. В стене прорубили два дополнительных окна, а большая анфилада теперь заканчивалась перед королевскими апартаментами. В спальне к стене была пристроена кровать резного дерева с серебряными инкрустациями, над которой нависали шелка балдахина, а вокруг ложа была воздвигнута огромная ширма из деревянных панелей; стены были украшены богатыми гобеленами итальянской и фламандской работы; подушки из бархата и шелка лежали на скамьях и стульях. Пол зала был покрыт тростниковыми циновками, волокна которых создавали разнообразные цветные узоры; а в смежных покоях холодные камни пола были устланы мягкими коврами.
Съехались все члены семейства, все приближенные, бароны и рыцари. Замок казался переполненным; даже спальня оруженосцев была использована для размещения дворян попроще.
