Я говорю: — “Что, если” — опасный вопрос. И здесь я подчеркиваю, что у меня нет доказательств того, что какая-либо из этих сведений реальна. Все это могло быть легко изготовлено кем-то, у кого было очень мало навыков.

Глядя на меня с холодным самообладанием, которое ничему не противоречит, Деклан говорит: — Сегодня утром было голосование, Рейна.

— Джанни сказал, что голосование отложено.

— Ему сказали, что это было, но голосование продолжалось без него.

— Почему?

— Потому что они уже решили, что ему больше не рады в семье.

Мой голос повышается вместе с гневом, и я говорю: — Что, черт возьми, это значит?

— Это означает, что им были предоставлены неоспоримые доказательства того, что Джанни годами выводил деньги из семейных операций, в дополнение ко многим другим актам нелояльности.

Я решительно говорю: — Дай угадаю. Ты предоставил им доказательства.

— Не я.

— Тогда кто же?

— Заинтересованная третья сторона.

Я уверена, что он не скажет больше, поэтому меняю тему.

— Мне нужно поговорить со своим братом обо всем этом.

После паузы Деклан тихо говорит: — Боюсь, это невозможно.

Это звучит как угроза. Воздух становится статичным. Мое сердцебиение учащается. Каждый мускул в моем теле напрягается. Куинн рядом со мной тоже напрягся, переводя взгляд с меня на Деклана и обратно, стиснув подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. Каждая клеточка его тела готова к действию, настроенная на напряженную обстановку в комнате.

Это поражает меня, как ядерный взрыв. Если бы Деклан попытался причинить мне вред, Куинн убил бы его. Его босс, его друг, человек, которого он однажды назвал лучшим человеком, которого он когда-либо знал. Он убил бы его, чтобы защитить меня.

Эмоция, которую я испытываю, настолько глубока и непреодолима, что мне приходится сделать несколько медленных вдохов, прежде чем я снова могу заговорить.

— Почему бы и нет?

— Потому что Джанни мертв.

Когда я вскакиваю со стула, Куинн движется одновременно, вскакивая и становясь передо мной, словно защищая, с яростным рычанием и угрожающим взглядом в сторону Деклана.

Деклан смотрит на нас, подняв брови, с выражением недоверия на лице.

— Что, черт возьми, с вами двумя не так?

Куинн рычит: — Эта женщина могла бы носить моего ребенка. Если ты хочешь добраться до нее, ты должен сначала пройти через меня!

Смех Деклана короткий и удивленный. Он смотрит на меня так, словно гадает, какие чары я наложила на его друга, затем снова переводит взгляд на Куинна. Он качает головой и выдыхает.

— Сядьте, спятившие ублюдки. Я никому не угрожал. Иисус, Мария и Иосиф, у меня на руках мятеж. Я знал, что сегодняшний день будет дерьмовым.

Он со вздохом откидывается в своем большом кожаном капитанском кресле и машет нам рукой, как будто мы ведем себя нелепо.

— Сидеть!

Куинн смотрит на меня, ожидая указаний. Я киваю, и мы оба осторожно занимаем свои места. Деклан сердито говорит: — Ради бога, парень, не пялься на меня таким мрачным взглядом! Последнее, что я знаю, — я все еще отвечаю за тебя, так что прояви хоть немного чертовой почтительности!

Стиснув коренные зубы, Куинн неохотно опускается в кресло. Деклан переводит взгляд на меня и обвиняюще говорит: — Что ты с ним сделала? Он еще более взвинчен, чем обычно!

— С ним все в порядке. Давай вернемся к делу, пожалуйста.

Он бормочет себе под нос: — Мне чертовски нужно выпить, а еще нет даже десяти часов чертова утра. — Затем, чересчур драматично, он говорит: — Теперь, когда мы все снова цивилизованные взрослые люди, я продолжу.

Секунду он щелкает по ноутбуку, что-то ища. Затем начинает проигрываться видео.

Джанни привязан к стулу посреди пустой комнаты. Его глаза закрыты. Голова склонена набок. Лицо в синяках и крови. Еще больше крови на его белой рубашке спереди и на полу под стулом.

Я подношу руку ко рту, резко вдыхая. Деклан говорит: — Я не буду показывать тебе худшее. Алессандро прислал это после того, как рассказал мне о голосовании.

В кадр входит мужчина. Это Массимо, он курит сигарету, кружа вокруг Джанни, и говорит: — Итак, ты украл у нас деньги. У своей собственной семьи.

Джанни бормочет что-то бессвязное. Массимо пинает стул, и Джанни подпрыгивает.

— Да. Я сделал. Но ты должен мне поверить, я...

Массимо снова пинает стул. Джанни замолкает.

— Не утруждай себя оправданиями. Мы знаем о деньгах. Мы знаем об украденном товаре. Мы знаем о взятках, которые ты платил, чтобы заставить всех держать рот на замке. Но кто-нибудь всегда проболтается, Джанни. Ты уже должен был это знать. Кто-то всегда говорит.

Массимо ходит взад-вперед, недоверчиво качая головой.

— А твоя собственная дочь? Ma dai!(с итал. Да, ну) Ты подстроил похищение собственной дочери? Это просто пиздец. Кто это делает? Я скажу тебе, кто. Большой кусок дерьма.

Он снова пинает стул. Джанни стонет, бормоча извинения. Затем Массимо смотрит прямо в камеру.

— Эй, говнюк. Расскажи своей сестре, что ты для нее задумал, а? Расскажи ей, как ты собирался позволить кучке ковбоев возиться с ней, прежде чем они перережут ей горло. Как ты пообещал им, что они смогут использовать ее.

Низкий, опасный рокот проходит через грудь Куинн, но, кроме глубокого чувства нереальности, я вообще ничего не чувствую.

Массимо отворачивается от камеры, курит и снова кружит.

— Кстати, мы поймали этого водителя. Заставили его говорить так же, как тебя. Mannaggia a te! (с итал. Черт тебя возьми) Надеюсь, ты не заплатил им слишком много денег. Какая же это была хреновая работа. А, ладно. Какие-нибудь последние слова?

Массимо достает из-под куртки пистолет. Джанни начинает визжать.

— Моя дочь сбежала с мексиканцем! Она бесполезна! Никого не волнует, что с ней будет! А моя сестра — кровожадная шлюха!

Я тихо говорю: — О, Джанни. Ты всегда был несчастным маленьким засранцем.

Я протягиваю руку и останавливаю видео. Оно обрывается как раз в тот момент, когда Массимо поднимает пистолет.

Некоторое время я сижу с закрытыми глазами, прислушиваясь к тишине в комнате и думая о своем брате. Пытаюсь вспомнить то время, когда мы были близки. В голову ничего не приходит. Мы с Джанни были связаны кровными узами, но никакие другие узы дружбы или любви никогда не связывали нас. Как и в случае с Энцо, я была для него не более чем вещью, которую можно использовать для личной выгоды.

Я чувствую прикосновение Куинна к своей руке и открываю глаза. Он бормочет: — Ты в порядке?

Я не уверена, что ответить, поэтому ничего не говорю. Вместо этого смотрю на Деклана.

— Моя мать?

— Она летит домой, в Нью-Йорк.

Я киваю, размышляя.

— Итак, суть, если я правильно понимаю, заключается в том, что мой брат предал Коза Ностру и свою собственную кровь и был застрелен из-за этого.

— Да.

Я снова киваю.

— И сегодня утром было голосование за нового капо.

— Да.

— И ты хочешь, чтобы я поверила, что организация, в которой сотни лет доминируют мужчины, просто ни с того ни с сего решили, что их лидером впервые должна стать женщина.

— Голоса разделились. Не все были согласны.

— Дай угадаю. Массимо.

Деклан пожимает плечами.

— Некоторые парни все еще не живут в двадцать первом веке.

— Почему они просто не выбрали кого-нибудь другого? Алессандро, например?

— Они сами могут лучше объяснить, девочка, но это ты встала перед четырьмя сотнями свидетелей и самим Богом и поклялась любить и повиноваться этому чокнутому ублюдку, чтобы спасти свою племянницу от пули. Ты та, кто спасла Хуана Пабло от пули, и угадай, дядя Альваро теперь хочет только одного — заключить соглашение с женщиной, которая спасла жизнь его дорогому племяннику?

Мои губы изгибаются вверх.

— Я так понимаю, это я.

— Это, должна быть, ты. — Его голос становится тише. — А еще ты женщина, которая четырнадцать лет безропотно выдерживала жестокость…