— В карты выиграли, Александр Васильевич?

— Сам подарил, — не скрывая досады признался Суворов и приметив, что Егор достал из кармана смартфон и крутит его в руках, приосанившись спросил. — тоже парсуну со мной для потомков запечатлеть хочешь? Дай вон подполковнику, и подходи!

— А что, ещё кто-то с вами фотографировался? — Егор, помня о запрете Захара на селфи с Суворовым, даже огорчился, что и тут его обскакали.

— Так со всеми почитай позировал, — похвалился Александр Васильевич, невооруженным глазом было видно, что известность и признание со стороны потомков ему изрядно лестны. — чего замер стобом, давай вставай! Да потом ещё с Алексеем Петровичем втроем сделаем, вон нам Николай поможет. — Кивнул на доставшего письменные принадлежности офицера.

Отстрелявшись с фотографиями, Егор подкинул дров в разгорающийся костер, генералиссимус подал знак записывать Николаю и приступил к расспросам. Интересовало его, к удивлению Егора, всё — связанное с процессом раскулачивания и коллективизации в тридцатых годах двадцатого века. «С Анисимом беседовали поди уже на эту тему?» — С подозрением спросил Егор и тут же добавил: «Вы бредни этого краснопузого не слушайте! Он вам такого понарасскажет, из агитплакатов и штампов соцреализма надерганного, вся страна вздрогнет!» Суворов кивнул: «И с ним беседовали, и читали, задачи то что тогда, что сейчас — схожие стоят. Давай, выкладывай свои соображения».

И Егор выложил, всё что знал. А знал он, благодаря роликам в интернете, срачам на форумах и исторической литературе — немало. С политикой коллективизации, в рамках подготовки к неизбежной второй мировой он был согласен, в основных её пунктах. Как и сейчас, единоличные крестьянские хозяйства едва обеспечивали себя сами, и вывод о неизбежном повышении производительности труда, механизации всех циклов производства и создание более крупных хозяйств для совместной обработки земли — напрашивался сам собой. А уж артели это будут, совхозы, коммуны или колхозы — дело десятое.

Не забыл и про МТС, с техникой, которую самолично обслуживали специалисты, и сами же обрабатывали на ней землю, выступая для хозяйств как субподрядчик, не доверяя дорогостоящие и сложные механизмы в руки дилетантов. Тут сказались рассказы деда, как технику передали из машинно-тракторных станций совхозам и началось — то из трех комбайнов на ходу был один, а остальные каннибалили для поддержания этого первого в рабочем состоянии. И свой личный опыт, как ещё в нулевых годах собирали черный металлолом, щедро разбросанный по окрестностям во времена СССР. Причем то двигатель в полях находили, то гусеничные траки, а то и полуразобранную технику.

Плюсом от организации крупных форм хозяйственной собственности признавал и большое высвобождение людей из крестьянства, остро необходимых для индустриализации. Правда, требовавших обучения и адаптации. И строго контроля за моральным обликом массс, вырвавшихся из рамок общины и хлебнувших свободы и где-то даже вседозволенности. В процессе коллективизации всё это вылилось в разрастании гигантского бюрократического аппарата, так что в итоге пришлось бороться и с новоявленными чиновниками.

Вспомнил Егор и о так называемых двадцатипятитысячниках, присланных из городов в деревню, для содействия коллективизации. Которых деревня, не моргнув глазом — переварила и скорумпировала, а непримиримых и принципиальных просто отстреляли. К самой форме раскулачивания и организации колхозов он относился резко отрицательно, по крайней мере так, как это было сделано большевиками. Когда в правление полезла гопота и алкаши, не имеющие за душой ни хозяйства, ни совести. Пришлось потом эту новоявленную элиту, размножающуюся по экспоненте — добивать в тридцать седьмом.

Давно испеклась и была съедена картошка, вместе с поджаренным на углях сале и луком, обмакиваемом в соль крупного помола, а Суворов всё продолжал вытягивать детали и подробности. Егор уже взмолился:

— Александр Васильевич, я же не жил в то время, всё исключительно из книг и других источников. Прабабушка кое чего рассказывала, мне вот больше всего запало в душу, как во время революции деревня несколько раз переходила из рук в руки. А семья была большая и так оказалось, что один дядька был за красных, другой за белых. Что не мешало им собираться вместе у отца, пообедать и разойтись по позициям. Недалеко отсюда всё происходило, на том месте, где сейчас почтовая станция и сторожевой пост. А мы ещё и в девяностых в овраге за кладбищем находили то гильзы, то кости человеческие, дождем вымывало. Эхо Гражданки… А часть семьи раскулачили и в Сибирь.

— Думаешь, Егорка, сейчас такого нет⁈ Может и поменьше, но и года не проходит, чтоб крестьяне не бунтовали, а усмирять приходиться нашим солдатам. Из них, конечно, выбивают сразу всё деревенское, редко когда среди солдат неповиновение в таких ситуациях, но бывает. Но веришь, нет — у самого душа не лежит в этом принимать участие. А зверство там лютое с обоих сторон, не приведи господь, что и на войне не встретишь. Сразу видно, русские люди друг с другом за правду бьются. — Генералиссимус размашисто перекрестился и добавил. — Потому и выспрашиваю всё, что Павел Петрович не хочет с плеча рубить, а примеряется, как меньшей кровью обойтись. Вот вам волю предоставили в округе ослобонить крестьян из крепости, как пример, посмотреть, что из этого выйдет, что вы делаете, а?

Егор только хотел с гордостью поведать, что у них в этом плане всё хорошо, как тут же задумался. Вспомнил жмуров своих, то, что у них пока всего три завода в собственности и помещиков с землевладельцами в округе нет. Социалка и зарплата, которой они привлекали рабочих — для существующих в этом времени заводчиков была непомерной. Они же выезжали пока за счет субсидий от Губина, что-то перекрывалось сверхприбылью от сахарного завода, ну а в последующем планировалось зарабатывать на высокотехнологичном производстве и самообеспечении сельскохозяйственной продукцией. Опять же благодаря механизации, высокой культуре землепользования и не в последнюю очередь — пользуясь артефактами будущего, теми же семенами и породистой скотиной.

Поэтому грамотно перевел стрелки разговора:

— Александр Васильевич, а вы знаете, что тайна о нашем появлении уже не совсем тайна⁉

— А то, скоро и до иноземных послов дойдет, — ничуть не удивился Суворов. — тут не шило в мешке, а табун ежей! Но то забота людей из тайной экспедиции и других ведомств, вы своим делом занимайтесь. Это ты же предоставил план преобразования природы?

— Да не, — засмущался Егор. — это при Сталине начали воплощать в жизнь. Моя заслуга только в том, что интересовался этим и на компе была информация. Неужели ко двору пришлось?

— Ну не прямо в этом году начнем, но то, что воплощать будем, это несомненно. В ближайшие годы рабочих рук много появится, а вот заводов и мануфактур, куда их пристроить, пока нет. А тут такой подарок, у нас ведь то и дело, то недород, то суховеем сожжет посевы. Так что тебе будет личная благодарность от императора, коли плоды сего прожекта будут успешны! Ладно, вечер уже, пошли к людям. А завтра вели затопить баню после обеда, пойдем париться и вновь тебя пытать буду. И управляющего своего пригласи, посмотрим, что за картины его украшают!

«Про тюрьму и лагерное устройство вызнавать будет», — догадался Егор: «ну Анисим, это с его подачи император сталинизмом заразился, быть ГУЛАГу 2.0…» Собрались, Егор тщательно залил остатки малиново рдеющих в вечернем сумраке углей на месте костровища и двинулись в Известковое. До которого, впрочем, было рукой подать — пройти вдоль притесов у излучины и свернуть в долину, держась впадающей в Ай мелкой речки Ищелки. Всего чуть больше полкилометра.

Производственно-лабораторный комплекс встретил их хором детских голосов, трогательно разносившимся на всю долину:

'И снова седая ночь, и только ей доверяю я!

Знаешь седая ночь ты все мои тайны!'

«Ксюшенька приехала!» — потеплело в груди у Егора: «Тут же и самодеятельность организовала по человечески!»