— Я вас попрошу!..

У Чжу сложилось впечатление, что она знает массу способов убить мужчину и всерьез подумывает пустить в ход один из них.

— Ну, если вам это так важно, подпирайте дверь чем-нибудь тяжелым заранее. Вы же не думаете, что мне интересно смотреть, как вы с моим младшим братцем практикуете цигун? — Взгляд Чжу упал на один очень примечательный предмет одежды, валяющийся на полу. — Постойте. Вы, часом, не одна из этих боевых монашек?

Женщина нахмурилась, и Чжу поспешно сказала:

— Без обид! Обожаю монашек! Монахи думают, они круче всех, но я вот что скажу: монашки их по этой части уделали. И пусть даже приходится все время носить черное — зато волосы стричь не надо! Ты хорошенькая, знаешь? Я бы сказал, что такая красота достойна лучшего применения, чем монашество, но… похоже, эту часть монашеских обетов ты охотно нарушаешь, прямо как некоторые мои знакомые монахи.

— В нашей школе не дают обет безбрачия, — с омерзением сказала женщина. —  Очевидно.

— Ты, наверное, не затем явилась в Цинъюань, чтобы стать пираткой? Ну, если ты уже в сестринстве, — рассуждала Чжу. — Хочешь выиграть награду? Откуда ты знаешь, что Фан Гочжэнь сдержит слово? Мало ли мужчин наобещают женщине золотые горы, а потом выкидывают ее за порог с медной монеткой?

Женщина нахмурилась. Видимо, как истинная монашка, чувством юмора она не отличалась — тем забавней было, что в постель она прыгнула не к кому-нибудь, а к балагуру Юйчуню.

— Слово Фана Гочжэня крепко. Одна из моих сестер выиграла состязания четыре года назад, и он сдержал обещание. Она попросила его разбить корёских пиратов, которые разорили ее родную деревню, когда она была ребенком. Так, чтобы они никогда больше носа не казали на южное побережье Цинъюаня. И он разбил. Хотя на это потребовались год и весь его флот.

— Хм, ну раз так, он может побороться за звание самого честного человека в Великой Юани, — ответила Чжу. Она была впечатлена. — Не знаю, правда, кто с ним будет соревноваться. Назови мне человека, который в наши трудные времена не нарушил бы слово разок-другой — и при этом выжил и даже поведал всем о своей честности.

Чжу болтала вроде бы не всерьез, но в голове уже рождалась идея. Грубый ответ Фана вызывал беспокойство. Ее королевская репутация, а также тот факт, что она почти целиком завоевала земли Мадам Чжан, должны были вызвать его уважение. Не говоря уж о том, что теперь, когда генерал Чжан мертв, единственным обладателем Мандата является Чжу. Разве пират не видит, что ее победа неизбежна? Впрочем… всегда неплохо иметь козырь в рукаве.

— Младшая сестра, прошу, поверь, абы к кому я бы с такой просьбой не обратился. Но ты, кажется, не из стеснительных… — Чжу вытащила из-за пояса кошелек и соблазняюще взвесила его на руке. — Сколько стоит твоя одежда?

Возможно, монашка все-таки не была лишена чувства юмора, потому что ответом Чжу стал взрыв смеха.

— Только не говори мне, что ты сам положил глаз на эту награду, малыш. Тебе мои одежки как раз впору будут! Но если ты решил участвовать в состязаниях, то лучше не надо. Фана Гочжэня подобной маскировкой не обманешь. Мужики пытались уже пролезть обманом — их всегда раскрывали. А Фан Гочжэнь честен с друзьями и теми, кому дал слово, зато безжалостен к тем, кто хочет этим воспользоваться.

Впрочем, настаивать девушка не стала. Монашки славятся не только крепостью тела, но и крайней практичностью. В итоге гостья ушла в одной рубашке, сжимая в руке пригоршню серебра Чжу.

— Ни разу еще не платил девушке столько за веселую ночь с другим, — прокомментировала Чжу и повесила кошель обратно на пояс.

— Твоя вина, что носишь с собой столько денег. — Юйчунь, чьи надежды на продолжение любовных приключений развеялись, когда монашка ушла, сочувствием не проникся.

— Говори что хочешь о монголах, а по-моему, очень жаль, что бумажные деньги не прижились, — задумчиво заметила Чжу. — Насколько это удобней в дороге. Хотя чудовищно тяжелый кошелек на боку все же служит противовесом, когда ты однорук!

В отличие от Чжу и Оюана, которые вытребовали себе отдельные комнаты по причинам, которые ни он, ни она не горели желанием открыть миру, Юйчунь поселился вместе с Чу и Гэном. Чжу посмотрела на пожитки Чу, лежавшие на крайнем справа матрасе.

— Вы же со старшим командиром Чу хорошо ладите, да?

— Он вроде неплохой мужик. — Юйчунь свил себе гнездо из одеял и устроился поудобней. — Хоть шутки понимает, в отличие от своего отмороженного генерала. А уж когда напьется… Ты к чему вообще спрашиваешь?

Чжу свернула монашескую рясу и сунула ее под мышку.

— Позови его выпить где-нибудь в городе сегодня вечером. А на обратном пути, — сказала она, — убей.

Чжу слегка позабавило, что именно Оюан поселился в самой приятной комнате во всем постоялом дворе. Вместо матраса там оказалась треугольная лежанка в углу, а полы, по счастью, были ровные, занозу не посадишь. В комнате имелись даже бамбуковые ставни, которые постукивали под освежающим, пахнущим водорослями морским ветерком. Когда Чжу вошла, прикрыв за собой дверь, он как раз сидел на кровати, скрестив ноги, и полировал меч гладким прямоугольным камнем. Чжу так привыкла снова видеть Оюана в доспехах, что в обычной одежде он, поглощенный работой, показался ей необычно хрупким и уязвимым. Генерал был не в многослойных монгольских шелках, которые сами по себе доспех, только иной, а в короткой рубахе в наньжэньском стиле.

Они никогда не обсуждали то, что делала Чжу во время своих визитов. Но когда Оюан поднял голову и увидел ее на пороге, одну, между ними проскочила острая искра понимания.

— Нужна твоя помощь, — сказала Чжу, бросив сверток на кровать. — Состязания Фана Гочжэня. Надо, чтобы ты притворился мной, пошел и выиграл их.

Она знала, что это жестоко — просить о таком, когда он надеялся на другое. Оюан и в лучшие времена держался скованно. Едва взглянув на одежду, он напрягся. Повисло тяжелое молчание. Потом он уточнил пугающе ровным голосом:

— Ты хочешь, чтобы я притворился тобой, притворяющимся бабой, и сразился с бабами.

Да, нехорошо, что у него меч в руках… Чжу — возможно, единственная из всех — ясно понимала, сколь многого просит. Другие люди подчас удивлялись, почему евнуха бесит, что его легко принимают за женщину. Они ведь и так генерала мужчиной не считали. Но для Оюана это было все равно что признать — все его гордые, длиной в жизнь, усилия добиться признания пошли прахом: мир никогда не увидит в нем мужчину, его лишь снисходительно терпят. Наряжая Оюана в платье, Чжу загоняла его в ту форму, которую он отказывался принимать. Выставляла на посмешище.

— Я бы смог. Да ты знаешь. — Чжу собрала всю свою искренность, пытаясь растопить ледяной нефрит. — Я так уже делал. И еще сделал бы, но мне не хватит сил победить. А победить надо, генерал. Мне нужна эта награда. Я не пытаюсь тебя унизить. Я прошу, потому что другого выбора нет. Юйчунь по росту подходит, и выиграть мог бы, но он…

Чжу проглотила свой последний довод: он слишком мужественный.

— В общем, никто, кроме тебя.

Губа Оюана приподнялась от животного отвращения. Отказ читался в каждой линии окаменевшего тела. Чжу сказала, намереваясь задеть за живое:

— Я-то думал, ты готов на все ради нашей победы.

Она ударила по больному, и в лице Оюана промелькнула неприкрытая мука, бо́льшая, чем может вынести человек. Костяшки пальцев на рукояти меча побелели. На миг Чжу передалась его боль. Оюана воротило от ее идеи, но дело есть дело, и он боролся с собой.

Генерал сдался, и это зрелище показалось ей слишком личным. Оюан, видимо, понял, что Чжу читает его по глазам, и отвернулся. Помолчал и наконец просипел:

— Если тебе надо, чтобы я это сделал… — Он словно на камень налетел. Затем выпалил с ненавистью к себе (и к Чжу): — …То заставь меня.

У Чжу от сострадания непривычно сжалось сердце. Оюан никогда не просил о помощи. Она вытащила кожаный сверток, тот самый, что выронила на лестнице. Внутри оказались разнокалиберные тончайшие иглы.