— Как ты, наверное, смеялась, когда увидела меня в женской одежде! Приятно было опустить меня до своего уровня? Понравилось топтать мою гордость? Я унизился перед тобой. Я позволил тебе увидеть меня. Ты попросила меня отдать все, и я отдал, ибо поверил, что ты поможешь мне добиться цели. Поверил твоим словам — ах, как ты меня понимаешь, ах, как мы похожи, хотим одного и того же…

Было странно слышать, что в коридоре как ни в чем не бывало ходят люди. Из зала этажом ниже доносились звуки застолья. А здесь творилась катастрофа. Оюан, обезумев от боли, выкрикнул ей в лицо:

— Но ты совсем не как я!

Их родство было драгоценно, а он разбил его молотком, и это оказалось невообразимо больно. В мгновение ока Чжу из человека, которого Оюан уважал, превратилась в ничтожество, которое недостойно жить. Она задохнулась от обиды. Ни поступки, ни качества характера не значили ровным счетом ничего в сравнении с единственно непростительным фактом: она женщина.

Оюан был пленником собственной чудовищной реальности, и Чжу знала — ей до него не достучаться. Но она все же попыталась. Собственный голос показался ей странным.

— То, что ты узнал, не имеет ничего общего с тем, кто я есть. Со вчерашнего дня ничего во мне не изменилось, за одним исключением: теперь у меня есть все для победы. Фан Гочжэнь дал мне свои корабли! Нам надо держаться вместе, идти тем же курсом…

— Ничего общего с тем, кто ты есть? — прервал Оюан. — Ты утаила от меня главное: твое поражение с самого начала записано на Небесах! Не знаю, с какой стати ты вообразила, что завоюешь трон. — Глаза у него были дикие. —  Ты не мужчина. Ты никогда не сможешь дать мне то, что я хочу. И никогда не могла. Император? Ты? — Он рассмеялся хрипло, недоверчиво. — Да ты просто еще одна шлюха.

В комнату вошла служанка с миской воды. Оюан обернулся резко, как хищный зверь, и Чжу поняла: будь он вооружен — зарубил бы девушку на месте. Служанка вскрикнула и уронила миску. Та разбилась вдребезги.

Оюан что-то прорычал и ринулся прочь, столкнувшись в дверях с запыхавшимся Юйчунем, который вбежал вслед за служанкой. Юноша проводил его глазами.

— Тут кричали…

Чжу трясло. Видимо, трясло все это время, словно дрожащая связующая нить наконец-то передала им свою дрожь, и они разбились от резонанса. Она открылась единственному человеку, который мог всецело ее понять. А он ударил в самое уязвимое, незащищенное место и ранил ее.

Они бы победили. Победили бы вместе. А теперь…

Так вот что чувствуешь, когда тебя предают.

Ей было трудно вдохнуть от боли. Но ведь она Чжу Юаньчжан. Она сильная и может вынести все.

Дрожащими руками она подобрала записку с мокрого пола, пока чернила не расплылись. Почерк был именно тот, который она ожидала увидеть. Среди них только один человек знал ее секрет и понимал, что их дружбу с Оюаном это разрушит раз и навсегда.

Чжу сказала Юйчуню:

— Забудь о нем. Найди мне Цзяо Ю.

Цзяо всегда принимал сторону победителя. Он и к ней примкнул по этой же причине. Чжу подумала в полном недоумении. Что изменилось? Цзяо сомневался в ней до Цинъюаня, но Чжу развеяла все сомнения. Добыла столь необходимый флот. Почему же инженер решил, что они с Оюаном проиграют?

Вдруг Чжу вспомнился тот невидимка. Она кинулась к своим пожитками, выдернула оттуда письмо шпиона и с упавшим сердцем уставилась на бессмысленные иероглифы. Цзяо сказал тогда, что не смог разгадать шифр…

Вернулся Юйчунь. Молодым ломким голосом признался:

— Цзяо Ю сбежал…

— Как и генерал Оюан, — оцепенело отозвалась Чжу. — Он направляется в Интянь за своей армией. У меня нет под рукой стражников, чтобы его остановить. Он пойдет на Даду без нас. А мы будем драться с Чэнем Юляном в одиночку.

Испуганное восклицание Юйчуня прошло мимо ее ушей. У них есть корабли Фана. Но и Юйчуню, и ей самой было прекрасно известно, каковы их шансы против Чэня теперь, когда Оюан их покинул.

Цзяо взломал шифр. А за ним скрывался тот самый невидимка, человек, которого Чжу не знала, не видела. Человек, на которого поставил Цзяо как на самого вероятного победителя в борьбе за трон.

Новые белые фонари, установленные специально для ночи Зимнего фестиваля, ярко озаряли туманные ледяные узоры на оконной бумаге в пиршественном зале Великого Хана. Министров рассадили за отдельные низенькие столики вдоль стен, поставили перед каждым чашу с подогретым вином. Баосян сидел среди них, и его одолевало мощное чувство, что все это не по-настоящему.

Зима началась бесснежно, а потом Ханбалык вдруг завалило сугробами. Столица вообще изменилась, хотя далеко не всем изменениям они были обязаны природе. Госпожа Ки приложила массу усилий, чтобы выжить сторонников Главного Советника из центральной армии. От последней остались рожки да ножки. Нехватка зерна и соли повлекла за собой массовый исход горожан. Каждый день Баосян, отправляясь верхом на службу, встречал новые и новые свидетельства перемен. Он распускал мир, ниточка за ниточкой. Но Дворцовый город был похож на фонарь: если сидеть безвылазно внутри, бесконечные перекрестные блики света не дадут разглядеть, что творится снаружи. Двор Великого Хана предавался пирам, не догадываясь, что крах близок.

— Министры!

От сухого осеннего воздуха щеки Великого Хана, и так вечно багровые, раскраснелись еще больше. Хан всем своим видом опровергал мнение, будто румянец — естественный признак жизнерадостной натуры.

— В награду за вашу долгую верную службу Великому Хану и Великой Юани я дарую вам по чаше с вином. Выпьем!

Многие ли министры действительно верны этому глупцу? Наверное, таких можно пересчитать по пальцам. Баосян поднял чашу вместе с остальными.

— Десять тысяч лет Великому Хану!

За столиком, ближайшим к трону, Третий Принц опустил чашу с надменной скукой. Но не поставил ее на стол немедленно. Интересно — Баосян так изучил Третьего Принца, что теперь может по дрогнувшей руке определить, о чем тот думал. Не швырнуть ли чашу на пол, вот о чем. Раз невозможно завоевать отцовскую благосклонность, пусть хотя бы порицают.

Третий Принц отставил чашу. Даже на такую мелочь ему не хватает духу. Но почему-то на сей раз Баосян не смог найти в себе обычного презрения к трусости Третьего Принца.

— Примите награду и приступайте к трапезе, — провозгласила Госпожа Ки, сидевшая рядом с Великим Ханом. Слуги внесли миски, где в сладком имбирном супе плавали мягкие белые пельмени с начинкой. Было очевидно, что смерть Главного Советника сделала Госпожу Ки императрицей во всем, кроме титула. Но это лишь дело времени. Скоро она убедит Великого Хана даровать ей титул. На это намекали весь ее облик и убранство. В лучах фонарей она искрилась, как подтаявшая сосулька.

Императрица без своей обычной помады выглядела бледно, безлико. Наверное, для нее было мукой ощущать, как власть — и титул — ускользают от нее, точно яичный белок между пальцами. К еде она не притронулась. По крайней мере, она имела право не есть. Баосян, у которого тоже не было аппетита, ел через силу, чтобы показать благодарность, как полагается. Он впился зубами в раскисший пельмень. Конечно же, брызнула начинка с кунжутным соусом.

Едва министры закончили трапезу, Императрица нетерпеливо встала, намереваясь уйти, — затем остановилась в смятении. И упала.

По залу пробежал шепот. В нем звучал скорее интерес, чем тревога. Даже Баосян, который предпочитал, чтобы трупы убирали другие, видел, что Императрица жива. Странно было бы как раз обратное. Время играло на руку Госпоже Ки, прямое покушение ничего не даст. Баосян быстро глянул на нее. Искренне удивленная, она явно что-то подсчитывала, не слишком стараясь это скрыть. Баосян мрачно усмехнулся. Значит, не только Госпожа Ки добилась внимания Великого Хана.

Придворный лекарь примчался как-то слишком быстро. Но представление устроил по всем правилам: с озабоченным видом послушал пульс Императрицы и озарился догадкой. Он метнулся к Великому Хану, шепнул тому что-то на ухо. Служанки Императрицы столпились вокруг нее, помогли подняться. Она встала, шатаясь, белая как стенка. И улыбнулась.