Чжу сухо ответила:

— О, ну с таким-то титулом я точно войду в историю. Летописцы скажут, мол, великий был человек!

Она, как и Мадам Чжан, явилась в сопровождении воинов. Исключительно для проформы: переговоры — еще не битва. Впрочем, Чжу не питала иллюзий относительно своего положения. Ее пешее войско, состоявшее преимущественно из крестьян и бывших повстанцев, «Красных повязок», более чем вдвое уступало по численности хорошо снаряженному, профессиональному войску Чжанов. А за исключением столицы, Интяня, ни один из ее двенадцати южных городков не мог тягаться даже с самым бедным торговым городом из тех, что объединены каналами. Исход предполагаемой битвы был ясен. Чжу на месте Мадам Чжан тоже считала бы себя победителем и требовала сдачи.

Собеседница промурлыкала:

— Так вот чего вы хотите! Быть великим?

Ее тон был таким же плавным, как ласкающие движения пальцев по гладкой коже.

— Сдайтесь мне, и я все устрою…

Величия Чжу жаждала всю свою жизнь. Она четко осознавала, что никогда не пожелает ничего иного. Чжу выпрямилась в седле и посмотрела вдаль, на восток, где кончались владения Чжанов. Ветер дул ей в лицо, и от этого далекий песчаный горизонт вдруг приблизился и стал осязаемым, до боли реальным. Достижимым. Эта мысль наполнила Чжу невероятной радостью. Неподвижная, она словно бы воспарила над вершиной холма и испытала любопытное ощущение — перед ней предстал весь путь к ее будущему. С высоты орлиного полета было видно, что на этой дороге нет настоящих препятствий — лишь мелкие ухабы, которые едва ли станут помехой на пути к цели.

В упоении она ответила безликой женщине за занавеской:

— Я не хочу быть великим.

И замолчала, смакуя молчание Мадам Чжан, пока та лихорадочно размышляла, в чем просчет, отчего Чжу не поддается искушению. Обрубок ныл в тисках деревянной руки. Но такова была цена ее мечты. И боль, и ежедневные тяготы однорукого человека в мире двуруких — Чжу хватит сил вынести все. Хватит сил вынести что угодно, сделать что угодно во имя мечты.

— Тогда… — начала Мадам Чжан.

— Я не хочу быть великим, — повторила Чжу.

Ее жажда не знала границ, сияла точно солнце, заполняла всю, с ног до головы. Разве дано кому-нибудь понять, что значит чувствовать с таким размахом, желать чего-то всем своим существом?!

— Я хочу быть величайшим.

Сверкающие вихри из кристалликов соли скользили по голой поверхности равнины. Соль, поддерживающая жизнь, в такой концентрации становилась губительной для живого организма.

— Понимаю, — отозвалась Мадам Чжан спустя мгновение. В ее кокетливости появился пренебрежительный оттенок. Чжу представилось, будто дверь в личные покои захлопнулась у нее перед носом. — Я забыла, как вы молоды. Юнцы всегда чересчур честолюбивы. Они еще не познали пределов своих возможностей.

Крашеные ноготки постучали по внутреннему каркасу повозки: трогай! Когда повозка двинулась, Мадам Чжан произнесла:

— Мы еще встретимся. Но прежде позвольте сказать вам кое-что на правах старшей. Обратите свой взор на моего генерала там, внизу. Разве мало мир уважает его за учтивость, стать и победы? Подобный человек естественным образом занимает более высокое положение, чем другие. А вам стоило бы поразмыслить о своем статусе, Чжу Юаньчжан. Ваш вид, с такими-то недостатками, и без того едва выносят. Неужели вы думаете, что вас потерпят на троне? Только глупец рискнет всем ради невозможного.

Чжу проводила взглядом удаляющуюся по склону холма повозку. Если бы Мадам Чжан знала истинные масштабы физических недостатков Чжу — а это, учитывая особенности мужской анатомии, далеко не только широкие плечи или правая рука, — она, несомненно, сочла бы невозможными и нынешние достижения Чжу. Однако, если ты судьбой обречена желать недостижимого, есть обходной путь к цели. Чжу подумала весело и непокорно: «Измени мир так, чтобы невозможное стало возможным».

Интянь

Перед королевской четой на прогулке все расступались с поклоном, не смея задерживать. Но в окрестностях дворца повсюду в огромных количествах сновали строительные рабочие, и Чжу ощущала себя лодкой, пробирающейся по заболоченному пруду. Проходя мимо очередной постройки, стоявшей в бамбуковых лесах, она восхищенно заметила:

— А меня ведь здесь не было совсем недолго. Пришлось тебе потрудиться.

Ее супруга, Ма Сюин, одарила Чжу взглядом, полным глубокого возмущения:

— Конечно, пришлось! Когда ты сказала, что тебе нужен новый дворец под стать титулу, ты думала, он сам собой построится?

Стройка шла не только во дворце. Вернувшись в город, Чжу увидела, как возводят фундамент новых стен Интяня, проехалась по залитым солнцем улицам, усаженным молоденькими деревцами, которые дадут первую тень только спустя годы. Запах опилок, согретых солнцем, и легкий ветер беспрепятственно веют над стройкой, чистое небо выше и ярче, чем во всех местах, где Чжу доводилось жить. Возможности, скрытые в новизне, будоражили все ее существо.

Ма добавила:

— Между тем похоже, что это ты скакала аж до самой границы, только чтобы порисоваться.

Грандиозных объемов шелковое платье с вышивкой почти не стесняло ее шаг. Ма была из кочевых сэму, с незабинтованными, как у крестьянки, ногами. Поэтому двигалась она в несколько раз быстрее знатных наньжэньских женщин, ковылявших по Интяню под зонтиками от солнца.

Чжу не отставала:

— Лучше порисоваться, чем принять бой. Мадам Чжан это известно не хуже, чем мне. Она требовала, чтобы я сдалась.

— Что было бы разумно для вас обоих, — колко ответила Ма. — Впрочем, вы, конечно, ни о чем не договорились.

Но Чжу знала, что всегда будет жаждать большего. Отказаться от своего желания — все равно что перестать дышать.

— Разумно в сложившихся обстоятельствах. Вот поэтому мне нужно их изменить.

— Всего-то! — сказала Ма. — Вероятно, и войско удвоится, стоит только пожелать?

Чжу ей подмигнула:

— Может, и удвоится! Только мне понадобится твоя помощь.

Ма остановилась и в упор посмотрела на нее.

— Моя помощь?

— А что в этом удивительного? Ты — женщина больших способностей, — сказала Чжу. Заметила, как шумно вокруг — стук молотков, крики, — потом перешла на один из языков, которые изучала в монастыре (не имея практики), и спросила с жуткими ошибками:

— Ты же говоришь по-уйгурски?

Ма слегка опешила. Потом рассмеялась и ответила на том же языке:

— Лучше тебя, по-видимому.

Уйгурский имел отдаленное сходство с монгольским, отчего Чжу вспомнился генерал-евнух Оюан и его глуховатый чужеземный акцент, с которым он изъяснялся по-ханьски. Она всегда находила этот акцент довольно неприятным. Но слушать, как по-уйгурски говорит Ма, можно было дни напролет: чистая радость — найти новую черту в ком-то, кого уже так хорошо знаешь.

— Много лет на нем не разговаривала. Думала, что разучилась, — Ма снова перешла на ханьский. В ее взгляде читалась ностальгия. — Я выросла в Даду, мой отец был генералом юаньской центральной армии, и дома мы тогда разговаривали на своем родном языке, на кыпчакском. Но с монголами мы общались по-монгольски, а с другими сэму — по-уйгурски. Если знаешь хотя бы один из трех, остальные два освоить нетрудно. Однако ханьский — совершенно другой. Я двух слов на нем связать не могла, когда отец привез нас в Аньфэн и отдал меня в семью Го.

Ее отец предал Юань и присоединился к восстанию «Красных повязок» в Аньфэне, чтобы тоже быть преданным своими мятежными соотечественниками и погибнуть от меча генерала Оюана. Чжу больно резанула мысль о той жизни, которой Ма жила до их встречи. Обо всем, что ей пришлось пережить. Чжу не могла найти в себе особых сожалений о смерти ее отца, или даже обоих Го: Го-старшего и его сына, Малыша Го, неудачливого жениха Ма.

— Никто из них не понимал твоих дарований, — сказала она.

И осознала, что хватила через край — лицо Ма на миг исказилось болью. Да, она все еще их оплакивает. Не из-за родственных уз и не потому, что они были к ней добры, а просто по-человечески.