— Зачем, — хрипло прошептала она ему. — Зачем ты полез первым, дубина? Кто угодно мог пойти! Не обязательно ты.

Левая рука, разбитая Чэнем, кошмарно распухла и плохо слушалась, поэтому она погладила его по лицу призрачной ладонью. Прикосновение тоже было призрачным, но какая разница, если ее воля так сильна, что может перевернуть мир? Это ее воля сокрушила Чэня, это ее воля не дала умереть Сюй Да, пока она ползла к нему. Это ее воля сейчас прогонит смерть, потому что она, Чжу, так хочет!

Может, Сюй Да все же почувствовал ее касание. Он приподнялся и прошептал:

— Вернулась… Я знал, что ты… победишь.

— Я и победила, — горячо сказала она, стараясь не замечать кровь, которая все текла и текла у него изо рта, размываясь дождем. — Все кончено. Чэнь Юлян мертв. На других кораблях есть лекари, подожди, я их приведу. Мы тебя в момент починим.

Ей показалось, будто он смеется, хотя его лицо осталось страдальческим.

— Жаль, что этого ублюдка Цзяо Ю тут нет.

Он говорил медленно, в перерывах между вдохами, и Чжу едва не касалась ухом щеки Сюй Да, чтобы разобрать слова. Но даже с такого близкого расстояния она не ощущала тепла его тела.

— Хотя такую поломку и он не починил бы.

— Не говори ерунды!

Чжу сама не поняла, почему ее голос прозвучал так странно. Не о чем беспокоиться, это еще не конец, иначе она бы почувствовала!

— Не истери. Наверное, тебе сейчас кажется, что ты умираешь, но этого не может быть. Плохие девчонки в Интяне ждут тебя не дождутся. Тебе еще надо жениться на какой-нибудь из них, завести кучу детей и отдать парочку из них мне. Кто же еще подарит мне наследника?

— Я пошел, — прошептал он, — потому что знал: лучше я пойду, чем кто-нибудь, у кого вся жизнь впереди.

В первый момент Чжу не поняла, о чем он. В его словах не было смысла.

— Я ведь… уже… — Голос Сюй Да прервался, а потом он сказал со стоном: — …умираю. Я это понял… еще после того острова с крепостью. С тех пор, как евнух меня спас.

У Чжу внутри стало ужасно тихо, словно сердце разучилось биться. Остров с крепостью. Но если он умирает с того дня…

Она так радовалась своей удачной вылазке за солью. Поздравляла себя с тем, какой малой кровью ей достался успех. Всего две жизни, и не особо-то важные для нее. Чжу даже говорила себе, что счастлива была бы заплатить и более высокую цену. На нее лавиной обрушились воспоминания о тех моментах, когда Сюй Да кашлял кровью, и притворялся, и уверял ее, что все в порядке, лишь бы ей никогда не пришлось узнать, как дорого она заплатила за тот успех.

Если он заболел после острова, значит, Чэнь тут вообще ни при чем.

Чжу подумала с холодным, леденящим ужасом: это я виновата.

Она ухитрилась подсунуть под Сюй Да раненую руку, чтобы можно было баюкать его голову. Призрачными пальцами Чжу гладила холодные щеки друга, его искаженное агонией лицо, и все время повторяла, с яростью и напором, от которых, кажется, само мироздание шло рябью вокруг них:

— Я запрещаю тебе умирать. Я тебе не позволяю!

На сей раз он смог улыбнуться по-настоящему, и хуже этой улыбки Чжу ничего не видела.

— Иногда даже Император не в силах приказывать. Чего ты всполошился, младший брат? Это моя судьба. Я с самого начала знал, что когда-нибудь отдам жизнь за тебя. Ты бросил вызов року. Только тебе под силу изменить мир. Я думал, ты понимаешь.

Он судорожно втянул воздух, и Чжу увидела, как на миг остекленели от ужаса его глаза.

— Я просто… хочу… чтобы не так больно…

Силы его покинули. Он умолк, тяжело дыша. Словно это была трудная работа, отнимающая все силы.

— Нет, — вскрикнула Чжу. Ее испугало, что сознание Сюй Да вдруг стало уплывать. Как будто дух, знавший и любивший ее, уже покидал тело. Чжу охватило отчаянное желание схватить душу и силой вернуть на место. Обезумев на миг, Чжу поверила, что это возможно. Она же видит духов, почему же нельзя поймать одного из них? Может, из всех живущих эта власть дана только ей: кинуть вызов Небу и победить саму смерть силой воли.

Ее сотрясала ужасная дрожь. Она прижалась лбом ко лбу Сюй Да, словно пытаясь таким образом удержать его дух в теле. С самого начала, когда Чжу еще не стала собой, он был рядом. Невозможно представить мир без него. Чувствовать, как жизнь покидает Сюй Да в ее объятиях, было все равно что идти по берегу, который прямо под ногами утопает в непрерывно прибывающей приливной волне. Она кричала и боролась, но понимала: холодная неумолимая сила, отнимающая у нее друга, — это судьба.

Однако Чжу уже доводилось идти судьбе наперекор.

— Небо не может забрать тебя у меня. Не отдам. Не отдам!

Ей всегда было легко отстраниться от чужого несчастья. Чжу видела, как Чэнь Юлян содрал кожу с человека живьем, и сама посылала людей в бой, на смерть. У нее не дрогнула рука прикончить невинного ребенка, который мешал ее планам. За их муками она просто наблюдала, не подозревая даже, что чужая боль может быть более невыносимой, чем собственная. Теперь же она сопереживала страданиям человека, который почти всю жизнь был рядом с ней, принимал и защищал ее с самого начала. Любимого человека. Боль вгрызалась в беззащитное сердце, уничтожая Чжу вместе с Сюй Да. Но если боль одна на двоих, значит, и борются они с ней вместе? Чжу ведь может поделиться с ним волей к жизни, которой ей хватит на двоих? На тысячу! На целый мир!

Она баюкала его в объятиях, раскачивась вместе с кораблем. Их окатывала волна за волной. Крохотный огонек во тьме заливало сверху нескончаемыми потоками воды. Продрогшая Чжу могла только закрывать друга своим телом. Она не поняла, в какой миг ее воли все-таки не хватило. Глаза Сюй Да были все еще открыты, но вода смыла кровь, пузырившуся на его губах, — а новой так и не появилось. Чжу обнимала тело, которое покинули жизнь и дух.

Вот чем она пожертвовала ради своих желаний. Чжу знала, что, подняв глаза, увидит Сюй Да, стоящего по ту сторону завесы дождя. Охрипшим, неузнаваемым для себя самой голосом она поклялась ему:

— Все будет не зря.

За стенами Даду

Войско Оюана встало лагерем на краю голых, бурых зимних полей, окаймлявших город широкой дугой. Оюан никогда раньше не забирался так далеко на север. В Даду было суше, чем он представлял себе: снега всего по щиколотку. Идеально для начала войны. Эта мысль пришла без всякого чувства — ни радости, ни предвкушения. Просто наблюдение. За передним краем центральной армии раскинулись пригороды Даду со множеством усадеб и домов удовольствия. Все это тонуло в глубокой тени внешней городской стены. За ней скрывалась еще одна, ограждающая Императорский Город, и лишь внутри него, за последними воротами, находился дворец. Теперь больше ничего не стояло между Оюаном и его судьбой. Войско и три стены. Еще немножко.

Ветер, задувающий под закатанный полог его юрты, был зверски холодным. В иное время Оюана это раздражало бы, но теперь мир словно отдалился. У Оюана вообще есть тело? Он находился в коконе боли, отсекающей все остальное. Неутолимой. Не осталось преграды между ним и памятью, между ним и страданием. Самая страшная мука накатывала волнами. Каждый раз, поднимаясь на гребень одной волны, он думал, что не вынесет следующей, ибо это невыносимо, но передышка между волнами оказывалась в чем-то даже хуже — ложное облегчение, тогда как он жаждал настоящего.

Войско было потрепано и измотано долгим переходом из Интяня. Что-то — Оюан даже толком не помнил что, да и не хотел этого знать, — случилось с Чу в Цинъюане. Но, по крайней мере, у него остался упертый, до занудства надежный Гэн. Есть кому следить за порядком. У Оюана сложилось отчетливое впечатление, что войско не обрадовалось, когда он вернулся из Цинъюана один, и с еще меньшим энтузиазмом восприняло новость, что теперь они идут на Даду. Только что ему до чувств солдат. Его командиры подчинялись Гэну, Гэн — ему. А солдат гнали на войну кнутом: они — единый организм, ведомый волей Оюана.