— Сняла с трупа этого несчастного дурня… генерала-евнуха. Жаль, что Великому Хану не нравится, когда я его ношу. Он не любит, если ему напоминают о брате.

Она покрутила запястьем, восхищаясь игрой света на золоте.

В последний раз, когда Чжу видела этот браслет на запястье Оюана, он сидел полуголый у ее ног и его трясло. А она причиняла ему боль, пытаясь помочь. Но ее помощи оказалось недостаточно. Все равно что дать болеутоляющее раненному в бою, который потерял слишком много крови. Она в силах изменить мир, но для Оюана было уже слишком поздно. Незнакомое чувство ворочалось у Чжу в груди. Не без труда она распознала печаль.

Что-то в словах Мадам Чжан царапало ее.

— Почему генерал-евнух — дурень? Я думала, он убил Великого Хана, отомстил за отца. Он погиб, но добился своего.

— А, так ты о нем слышала! Знаменитый генерал-евнух.

Мадам Чжан посмотрела на нее с затаенной искрой недоброго веселья в глазах, и Чжу внезапно стало не по себе.

— Я полагаю, ничего удивительного, что слуги и крестьяне рассказывают друг другу эту сказку. Месть, смерть, честь — красота же! Но давай я тебе поведаю, как все было на самом деле. Генерал Оюан и вправду взял Даду приступом. Он зарубил прежнего Великого Хана прямо на троне, где сейчас восседает мой супруг. Однако с местью за казненного отца вышла накладочка. Какая казнь? Великий Хан не убивал отца генерала, а все это время держал в государственной тюрьме! Не было никакого сыновнего долга, чести, которую надо защитить, смерти, за которую следует мстить. Генерал Оюан выстроил всю жизнь на байке о геройской гибели своего отца, а тот оказался трусом. Он молил о пощаде и предпочел до конца дней гнить в безвестности, чем умереть с высоко поднятой головой. Мой супруг его потом отпустил. Он еще даже не слишком стар, сможет завести новую семью, наследников, настоящих сыновей, которые почтят его память в свое время. Для клана Оюана это скорее счастливый исход. — Мадам Чжан с улыбкой убрала браслет обратно в шкатулку. — Для всех, кроме генерала.

У Чжу пол ушел из-под ног. В ушах снова зазвучал вопль неизбывной боли, который она уловила в Зале Великого Сияния. Вспомнился тот необъяснимый ужас и страх, словно что-то стиснуло сердце, отозвалось в нем пугающим резонансом. Оюан мстил, думая, что все не зря, просто не может быть зря. Но в итоге…

В итоге…

Пока она стояла столбом, осознавая весь этот ужас, открылась дверь. Служанка вернулась с позолоченной клеткой, где сидел белый нахохленный голубь. Умоляюще согнувшись чуть ли не вдвое, она прошептала:

— Великий Хан проводит эту ночь с новой наложницей. Он шлет подарок в знак своей неиссякаемой благосклонности к Императрице.

Закованные в металл ногти Мадам Чжан щелкнули, как клешни. Спустя мгновение она тонко улыбнулась.

— Не ожидала, что он так быстро призовет ее. Что ж! Пусть проведет с ней эту единственную ночь. Удовлетворив любопытство, он поймет, что ей нечем его ублажить.

Она схватила браслет Оюана и, словно в знак протеста, снова надела его на запястье.

Мадам Чжан была Императрицей, самой могущественной женщиной мира. Однако теперь Чжу видела в ней ту, что потеряла возлюбленного, но даже не смогла горевать по нему. Ту, что вынуждена дожидаться прихоти Великого Хана. И если ей не удастся зачать наследника, ее просто отодвинут в сторону.

Что касается самого Великого Хана — будучи Сыном Неба, он сидел на вершине мира. И при этом его тень падала на все вокруг, точно физическая эманация несчастья, боли и отчаяния.

Оюан убил возлюбленного ради несуществующего кровного долга.

В погоне за целью все трое причинили другим и сами вынесли неописуемые страдания. И добились своего. Вдруг Чжу с ужасом подумала: но все трое сделали это зря.

Обнаженная Ма перешагнула бортик бамбуковой бадьи, где принимала ванну. С волос ручьями стекала вода. Служанки вытерли ее насухо. На коже остался легкий аромат.

Едва один из евнухов Великого Хана вручил ей деревянную табличку, на которой, точно на могильном памятнике, было выгравировано имя Госпожи Шинь, она поняла, что это месть. Она посмела докопаться до тайной боли Хана, ранила, открыв миру то, что он хотел бы оставить при себе, и теперь должна быть наказана.

Трудно было выбросить из головы воспоминания об ужасной казни Болуда, осмелившегося восстать против Великого Хана. Лепестки в воде не могли перебить запах отсыревшего бамбука. Всего пару дней назад этот самый запах вызвал бы у нее приятные ассоциации с корзинами для варки на пару, составленными горкой на сковороде. Теперь ее буквально тошнило от ужаса.

Она понимала: истина в том, что Великим Ханом движет боль, но жестокость и способность к разрушению, которые он ей продемонстрировал, — тоже истина. Он уничтожил Болуда. Теперь вознамерился уничтожить ее.

Однако, чтобы уничтожить женщину, которую как подарок передают из одних мужских рук в другие, не нужно казни. Достаточно разрушить то единственное, что мир ценит в ней.

Служанки размяли все тело Ма, оттерли его пемзой. Расчесали волосы на голове, а из подмышек и с предплечий удалили едкой пастой. Припорошили кожу сияющим порошком из толченого перламутра, запятнали ногти соком, выжатым из красных лепестков, отполировали зубы древесным углем. Накрасили ей губы и лицо, причесали как юную девочку, так чтобы волосы ниспадали на спину шелковым покрывалом. Но не одели.

Ма подумала, как же все-таки дворец подстраивается под нужды Великого Хана. Стулья появляются там, где он садится, двери открываются перед его появлением, не успеет он проголодаться, еда уже возникает на тарелке. Женщин голышом заворачивают в ковер и несут в опочивальню, и это не только предосторожность против покушения. Все для удобства Императора. Ничего не надо говорить — игрушку доставят на блюдечке.

Но, делая выбор, Ма знала, что ее ждет.

Она окликнула евнухов:

— Несите меня к нему.

Сбросив покрывало, наложница спокойно стояла перед Императором. Евнухи удалились и закрыли за собой дверь. К удивлению Великого Хана, свою наготу она несла без видимого смущения. Ничто в этой девушке не соответствовало ожиданиям, и он не мог ее разгадать. Это будило в нем ненависть. У новой наложницы широко распахнутые невинные глаза и мягкие манеры. Для нее стало пыткой смотреть на смерть незнакомца — а теперь, когда ей полагается бояться за себя, она спокойна.

Гнев вспыхнул с новой силой. Как она посмела вытащить на свет его боль и сожаление, словно они имеют значение? Значение имеет только то, каков он теперь. А теперь он — тьма в центре мира, мира боли, несчастья и повсеместного отчаяния. И по-другому никогда уже не будет, потому что каждое его действие, каждый вдох творят облик мира заново.

Он холодно произнес:

— Ложись на кровать. На спину.

Он постарался увидеть в ней вещь. Вещью можно попользоваться и выбросить. И после этого она точно так же, как остальные, начнет шарахаться от него в страхе. Он Великий Хан, ничто в мире не может сопротивляться его воле, которая несет разрушение.

Наложница повиновалась. Лежа нагишом на расписанном фазанами покрывале, она разительно отличалась от безупречной Императрицы и странным образом напомнила ему всех тех девушек, с которыми он спал еще до всего — смешливых девушек, не смущавшихся толстеньких ляжек, крутых бедер, тронутой солнцем кожи. Всего, что мода объявила некрасивым. Он находил эту своевольность женственной, а их — желанными.

Его тело уже отзывалось этому желанию. Но исключительно механически, без тени былого удовольствия или чувства. Внутренне он умер, причем по собственной вине. Он взял ту часть себя, которая была предназначена для радости и нежности, использовал ее как оружие и тем самым сломал навсегда.

Хан избегал смотреть наложнице в лицо, но, стоя на коленях между ее ног, развязывая пояс халата, расшитого хризантемами и надетого на голое тело, чувствовал взгляд девушки.