Министры с помощниками подхватили раскатистым эхом:

— Ваше Величество, прислушайтесь!

Над пузатыми курильницами поднимались клубы ароматного дыма, в которых терялись трон и хмурый Великий Хан. Баосян узнал запах сандала. Даже эта скромная роскошь скоро закончится: сандаловое дерево тоже доставляли в Ханбалык с юга при непосредственном участии Мадам Чжан.

Даже стоя на коленях, Главный Советник приковывал к себе всеобщие взгляды. Случайный гость в мгновение ока понял бы расстановку сил. Госпожа Ки тоже все понимала. На губах у нее играла очаровательная улыбка, глубоко запавшие глаза сулили смерть. Раз Главного Советника поддержали все министры, убрать его не так-то просто.

Баосян холодно подумал: «Но теперь у вас есть я».

Третий Принц безмолвно наблюдал, как взгляд Великого Хана мечется между его матерью и Главным Советником. Вид у него был скучающий, как всегда, но министры зашептались, и он напрягся. Кулаки побелели, сжавшись от стыда. Третий Принц демонстрировал надменную уверенность в своих правах, однако понимал, что мать устроила эту сцену ради него. Потому что он не был Наследным Принцем. Не годился.

— Великий Хан, прошу вас, явите свою волю! — произнес Главный Советник, и тяжелые веки правителя дрогнули — словно старик, задремавший над партией в мацзян, вспомнил, что его черед ходить.

Он подал придворному знак подняться.

— Как всегда, Главный Советник говорит разумные вещи. Разве можно…

Госпожа Ки вскрикнула и упала на месте. Министры в потрясенном молчании созерцали стонущую на полу наложницу, затем в зале началась суматоха. Баосян беспечно подумал, что Госпожа Ки упала, можно сказать, со вкусом: она лежала в волнах шелка, как девушка в поле бархатцев.

Третий Принц бросился на помощь матери и тут же, услышав какой-то упрек, посерел лицом и отпрянул. Госпожа Ки с трудом, всхлипывая, села и потянулась к Великому Хану. Тот бросился к ней.

— Зовите лекаря! — закричал хан, сжимая белые руки Госпожи Ки. Пока евнухи и чиновники бегали туда-сюда, Главный Советник поднялся, парой быстрых недовольных движений оправил форму и покинул зал. Он даже не слишком рассердился. Госпожа Ки — временная помеха, будут и другие возможности.

Торопливо вошел императорский врач с немногочисленной свитой помощников. Третий Принц больными, тоскливыми глазами следил, как они хлопочут вокруг его матери. У него был обиженный взгляд ребенка, чья вселенная вдруг перестала его замечать. Взгляд мальчика, жаждущего материнской любви. Но мужчина, в которого он вырос, знал: этому не бывать.

— Неужели Принц Хэнани! Почему вы пешком? Разучились держаться в седле?

Баосян обернулся на звук приближающихся лошадей. Он пожалел, что Министр приотстал, чтобы с кем-то поговорить, и пришлось возвращаться в Министерство в одиночку. За время неудавшейся аудиенции министров у Великого Хана солнце склонилось к закату и теперь заливало белым холодным светом искрящийся кварц широкой площади, на которую смотрели Ворота Чонтянь и Министерство доходов. Там и здесь были расставлены деревца-бонсай в горшках. Их обмотанные проволокой искореженные ветви не доходили Баосяну и до пояса. Деревца напоминали сухой, холмистый пейзаж Весенней Охоты Великого Хана в миниатюре. И вот, для полноты картины, появилась стайка юных монгольских воинов, преследующих добычу. Драконы на кафтане Третьего Принца, подбитом мехом выдры, отливали тем же рассеянным блеском, что и северное солнце.

Баосяну все это было знакомо до боли. Сколько ему тогда было? Тем летом. Он все еще заплетал косички, так что, наверное, четырнадцать. Ну пятнадцать. Отцовская охотничья свита уже рассыпалась по лесу, перекликаясь со всех сторон. Баосян тащился позади, недовольный, что его оторвали от книг. И только спешившись, чтобы поднять подстреленного зайца, он заметил, что голосов уже не слышно. Под ногами мягко потрескивал лесной ковер из сосновых иголок.

Тогда-то из подлеска и вылетели друзья Эсеня. Четверо парней сверкнули глазами, и, переглянувшись, спрыгнули с коней. Их замшевые сапоги беззвучно погрузились в сосновый ковер. Баосян мгновенно понял, что будет дальше. Но хуже, чем предчувствие боли, была неспособность подавить волну страха, от которой вспотели ладони и задрожали колени. Большую часть своей жизни он думал, что Эсень и другие мужчины умеют обуздать испуг, а вот он — не умеет. И лишь недавно до него дошло: им просто не дано чувствовать такой ужас. Нет, они, конечно, боялись, но не сознавали этого. Они плыли в сильном чистом потоке, которого не замечали, с которым не боролись, отдаваясь волне.

Баосян уронил зайца и вскинул лук. Тот дрожал, но гнев придал ему меткости.

Запела тетива.

Меткость не имеет ничего общего с сосредоточенностью на том, как ты натягиваешь и спускаешь тетиву. Вся суть в желании. Не ты выстрелил — выстрел случился, потому что ты желал попасть в цель, и твое тело стало проводником желания. А Баосян в тот момент ощущал, помимо страха, мощь чистого желания, подкрепленного яростью. Попасть. Ранить.

Он пожелал — и стрела повиновалась ему. Но воин, в отличие от зайца или соломенной мишени, не станет смирно стоять и ждать смерти. Стрела просвистела мимо отскочившего юноши и вонзилась в дерево поодаль.

В полном молчании четверка воинов, трое стоящих и один припавший к земле, разглядывали дрожащее оперение. Им словно не верилось в настолько несоразмерный ответ. Баосян в ужасе и ярости подумал: заслужили! Они просто понятия не имеют, что значит бояться по-настоящему.

Прошло десять лет, и вот опять на него наступает свора спешившихся воинов. На этот раз он не стал скрывать страха. Притворство, но вместе с тем и правда: его затрясло, книжная обложка стала влажной от вспотевших ладоней. Это даст им иллюзию власти. Но его противникам было невдомек, что оскорбительные выкрики и охотничий азарт в новинку только им самим. Баосян такое уже проходил. Именно он держал ситуацию под контролем, потому что знал исход заранее.

Первый из юнцов толкнул Баосяна в грудь. Так, легонько, точно хищник, играющий с добычей.

— Книжки! Зачем человеку столько книг? Собираетесь читать при лунном свете?

Остальные подхватили. Они толкали его, постепенно входя во вкус. Баосян споткнулся, сердце екнуло. Отдышавшись, он заметил Третьего Принца. На его юном лице, окаймленном бородкой, читалось упоение собственной властью. Охотник, который знает, что может отозвать собак, но не хочет. А с чего бы? Он ведь жаждет увидеть, как Баосяна накажут за чужие желания.

Юнцы смеялись и смелели. Тычки становись все резче, и на этот раз Баосян, потеряв равновесие, не удержался на ногах, вскрикнул и грохнулся на плиты площади. Книги рассыпались веером, последняя отлетела прямо к ногам Третьего Принца. Тот присел на корточки и посмотрел на книгу. Несмотря на остатки подростковой нескладности, двигался с безупречной уверенностью воина. На его лице вспыхнул интерес. Но Баосян знал: под взглядами сверстников этот интерес превратится в жестокость.

Третий Принц провел пальцем по иероглифам на обложке:

— Даже не стихи! Счета. Скукотища какая.

Баосян проглотил первый комментарий, пришедший на ум: поздравляю, ты умеешь читать! Вслух он сказал ровным тоном:

— Тут нечему удивляться. Я счетовод.

Третий Принц вспыхнул, и его дыхание участилось — хотя, без сомнения, себя он убеждал, что это всего лишь отвращение.

— И не только счетовод!

Баосян ощутил себя абсолютно беззащитным. Он понял, что Третий Принц вымарал из памяти собственные желания, и то, что произошло между ними, ему кажется исключительно следствием испорченности Баосяна, который навязал Принцу извращенные правила игры, выбил почву из-под ног. Источнику подобных чувств надо отомстить. Баосян читал Третьего Принца точно открытую книжку. Тому — как и всем прочим — хотелось стереть с лица земли ненавистное создание, которое не вписывается в представления о мире.