Сострадательность Ма являлась для Чжу загадкой даже теперь, спустя год семейной жизни. Иногда, когда они были близки, ей казалось, что понять возможно, возможно и почувствовать, словно понимание передается ей напрямую, через биение жалостливого сердца Ма. Но стоило им расстаться, все улетучивалось словно сон.

Чжу сменила тему. Большую часть своей жизни она убегала от прошлого, и неприятно назойливые чувства, такие как горе и ностальгия, по сей день вызывали в ней смутное желание спастись бегством.

— Можешь подыскать мне примерно дюжину сэму, которые говорят по-уйгурски? — спросила она. — Женщин тоже, если найдутся. И заодно… парочку верблюдов.

К ее удовольствию, эта просьба отвлекла Ма от горьких мыслей. Она обожгла Чжу недоверчивым взглядом.

— Ну кто откажется от верблюда-другого? Я уверена, умение с ними обращаться у тебя в крови, — весело сказала Чжу. — Еще мне понадобится шелк, столько свертков, сколько добудешь.

— Может, у тебя в крови умение обращаться с черепахами, ты же вылупилась из яйца! — воскликнула Ма. — Хорошо: сэму, верблюды, шелк. А также солнце, луна и сорочий мост через Небесную Реку в придачу. Когда ты едешь?

— Как можно скорее. Путь неблизкий. Надо будет сказать Сюй Да, чтобы начинал готовиться к походу. Но ты немножко ошиблась. — Стайка дворцовых служанок промчалась мимо. Завидев приближающегося Сияющего Короля со своей наложницей, они согнулись в глубоком поклоне. Чжу щелкнула пальцами, благосклонно дозволяя им встать. — Так будет правильно. Когда мы поедем?

Ма озадаченно нахмурилась.

— Разве я глупее этих Го, чтобы просмотреть одаренную женщину в собственном доме? — У Чжу мурашки по коже побежали от собственной дерзости. — Мы все сделаем вместе.

В памяти всплыло прекрасное, холодное, как нефрит, лицо, и все ее чувства разом откликнулись: вот подобный мне человек — ни мужчина, ни женщина. Обрубок руки отозвался фантомной болью.

— Чжу Юаньчжан, — сказала Ма вполголоса, чтобы случайные уши не подслушали, как непочтительно она обращается к Сияющему Королю. — Что ты задумала?

Чжу улыбнулась ей.

— Мне нужна еще одна армия в придачу к той, что есть. И мы направляемся за ней в Бяньлян.

После долгого молчания Ма сказала:

— Тот генерал-евнух…

— Не беспокойся.

— Не беспокоиться?!

— Я не суну голову тигру в пасть. Некоторые прошлые уроки пошли мне на пользу, хочешь верь, хочешь не верь. — Чжу рассмеялась. — Это мирная вылазка. Однако нам нужно действовать быстро. Поставь себя на его место: всю жизнь ждать своего часа, притворяясь, будто верен тем, кто убил твоих родных. Но вот обидчики мертвы, и наконец появилась возможность отомстить человеку, который в ответе за все твои страдания: Великому Хану. Тебе бы не терпелось действовать, верно? Генерал Оюан еще не покинул Бяньлян лишь потому, что Великий Хан проводит лето в Шанду, а в Даду не вернется до середины осени. Он выступит в тот же миг, как услышит, что Великий Хан вернулся. Нам нужно успеть в Бяньлян раньше.

Ма произнесла с глубоким подозрением:

— Мирная вылазка… Вы собираетесь предложить ему то же, что Мадам Чжан предложила вам?

— Не совсем. Но будет нескучно, обещаю.

Не успела Ма ответить, как раздался грохот, и облако пыли поднялось в небо там, где миг назад возвышалось старое здание.

— Спаси нас Будда, так стало еще хуже, чем было! — воскликнула Ма, когда кирпичи градом посыпались на площадь, где уже высились каркасы нескольких новых построек. — А точно нельзя было оставить все как раньше?

Воздух был полон кирпичной и желтой пыли, и знакомого, густого, точно рассол, запаха пороха. На мгновение сквозь пыльную пелену Чжу явилось видение грядущего Интяня: сверкающий град, чья кричащая, безвкусная, наглая новизна разом отменяет все былое.

Ее печать на обновленном мире.

Чжу пьянила скорость: она словно бежала изо всех сил туда, к степному горизонту.

— Поверь, Инцзы. Все будет замечательно.

Бяньлян

Эсеня похоронили у самой воды, где-то на длинном побе-режье Желтой реки. Дикие травы, пестревшие последними летними цветами, отвоевали себе землю, которую люди возделывали веками. Ничего, что сильнее напоминало бы родные степи Эсеня, их бескрайнее травяное море, Оюану найти не удалось. Вдалеке голубели выщербленные пики — не гор, а давно разрушенных внешних стен Бяньляна. Преклонив колени подле свежеприбранной могилы, Оюан почувствовал, что медленно погружается в топкую почву. Рано или поздно так же исчезнут стены Бяньляна, могила Эсеня, весь этот первозданный пейзаж. А первым уйдет он сам.

Накатила боль. Она его и не отпускала с того дня, как погиб Эсень. С каждым вдохом нестерпимая вспышка горя прерывала поток ци, связующий воедино дух и плоть, органы, кости. Все его существо словно разрывалось на части. Но самая невыносимая боль накатывала волнами, вот как сейчас. Застигнутый ею, он попадал в сердце беснующегося огненного урагана, в ловушку муки столь сильной, что та отсекала внешний мир. В такие моменты от него оставался лишь пылающий разум, замкнутый сам на себя в бесконечной, бесплодной попытке к бегству.

Коленопреклоненного генерала бросало то в жар, то в холод. На миг все вытеснила мысль: как же хочется, чтобы желтые волны сомкнулись над ним, остудили боль, а тело унесли в море. Только это невозможно. Сам не свой от боли, он все же сознавал: выход лишь один. Он выдержит, любой ценой, но выдержит. Просто потому что должен. Когда кончится лето и Великий Хан вернется из Летнего дворца в столицу, Оюан двинет войска на Даду и отомстит наконец тому, кто вписал их с Эсенем судьбы в узор мироздания и отнял у них право самим выбирать свою жизнь и свою смерть. Убийство Великого Хана станет последним деянием Оюана. И тогда весь ужас, что он сотворил и претерпел, обретет смысл.

Он поднялся на ноги. Тень его упала на траву, и та вдруг затрепетала. Жаворонки, у которых там оказалось гнездо, выпорхнули и умчались прочь. Чуть поодаль угадывалась бликующая водная гладь и покачивались метелки рогоза. В воздухе был разлит его луковый запах. Солнце припекало по-летнему. Но Оюан чувствовал, что подходит осень. Лето заканчивается. Скоро настанет время идти на Даду.

Солнце светило уже по-вечернему, когда показались нетронутые внутренние стены Бяньляна. Он подумал, рассеянно и отстраненно, что отсутствовал целый день.

— Генерал!

Всадник, поджидавший Оюана, нагнал его черную кобылу на въезде в ворота. Раздраженный помехой, тот оглянулся. Из шести наньжэньских командиров-заговорщиков, предавших монголов вместе с ним, осталось трое. Причем командир Гэн был самым незапоминающимся из всех. На его непримечательном лице, квадратном, как иероглиф «народ», читалось только общее стремление заговорщиков вернуть Великую Юань под власть исконных правителей. Как и остальные командиры, Гэн обрезал монгольские косички и теперь с гордостью закручивал волосы в узел на макушке, по-наньжэньски. Интересно, подумал Оюан, не смотрят ли на меня косо за отказ сменить прическу?..

Впрочем, какая разница. Ему-то, в отличие от них, наньжэнем уже не быть. Как будто эту часть души отрезали вместе с тем, что делает мужчину мужчиной.

Гэн умоляюще смотрел на него, и Оюан разозлился.

— Генерал, тут такое дело… командир Линь…

Говорил он не по-монгольски, а по-ханьски, подражая новому наньжэньскому командованию.

— Призываю вас безотлагательно встретиться с ним и разрешить вопрос. Со всем уважением…

Оюан растерялся: он бы даже в лицо этого Линя не признал. Так с чего бы уделять ему внимание.

— Мне-то ты зачем этим докучаешь? Пусть старший командир Шао разбирается.

Оюану припомнилось, какая судьба постигла двоих из шести заговорщиков. Он не питал теплых чувств к своему заместителю, но ценил его методы. Проблемы навсегда исчезали вместе с людьми.

Возражения Гэна он слушал вполуха. У ворот штаба в бывшей губернаторской резиденции оба спешились. Когда Оюан шагнул в треснувшие деревянные ворота, какой-то бродячий пес поднял голову и тихо заворчал.