Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Чуда снова не получилось.

В смысле, доброго чуда не получилось, получилось — как всегда.

Ровно за три дня до свадьбы меня выдернул из постели громкий мамин вопль.

— Да ты с ума сошла! — кричала мама и руками размахивала. — Я не прослежу, так, значит, и никто не проследит!

— Да что случилось-то? — спросила я, протирая глаза кулаком.

— Как что случилось?! — возопила мама. — Будто сама не понимаешь!

— Честное слово — не понимаю.

— Не понимаешь?! — вскричала мама еще громче. — Нет, вы посмотрите, она не понимает!

— Да, не понимаю! — Я уже начала потихонечку просыпаться и выходить из себя.

— Так у тебя же платья нет! И фаты? И туфель! А я-то, дура, думала, что ты у меня — взрослый человек! Ответственный? А ты?! — Мама рассматривала меня с несказанным презрением.

— Ох, черт… — только и смогла я ответить. — Да у меня совершенно из головы вылетело…

— Значит, так… — Мама уже выплеснула свою ярость, а теперь начала действовать, дабы спасти положение, — во сколько Герман приедет?

— Часам к двум, наверное, — ответила я не очень уверенно.

— Ага! — Мама сощурилась и стала что-то прикидывать в уме. — Это еще терпимо, могло быть и хуже. Значит, так. Он приезжает, и вы срочно отправляйтесь в магазин. На рынке платье лучше не брать, там одно дерьмо китайское. И померить негде. Поедете на Щелковскую. Там, мне Валентина Пална говорила, у нее сын недавно женился, очень неплохой магазинчик для новобрачных. Около метро прямо. И недорого, говорят. Правда, там обуви нет совсем, но это ничего. Туфли можно и на рынке. В «Луже» или на Черкизовском, там дешевле. Один раз надеть — небось не развалятся. Знаю я тебя, ты же белые потом ни в жизнь носить не будешь!

После того как мама произнесла эту тираду — чудо женской логики и практичности, — чело ее омрачилось какой-то внезапно пришедшей мыслью.

— А у вас деньги-то есть? — спросила она с тревогой.

— У меня — нет. А у него — понятия не имею. — Я пожала плечами. — Это же его деньги, не мои.

— О Господи! — взвыла мама, простирая длани к люстре над головой. — Ты меня с ума сведешь!

До приезда Германа мама лихорадочно металась по квартире, костеря меня самыми последними словами, а я тихо злорадствовала про себя: вот бы здорово было, если бы у Германа денег не оказалось! Повод был бы отличный. Не тот человек моя мама, чтобы дочку замуж выдать без надлежащего снаряжения.

А потом приехал Герман. С деньгами. И прямо с порога объявил, что вчера купил себе костюм и кольца, а сегодня мы за платьем поедем. Он мне кольцо примерял, а я чуть не плакала.

Промотались мы по магазинам до вечера, ноги у меня гудели, голова болела, вдобавок я была голодная как волк. Купили платье — все такое воздушное, юбка многоярусная. ленточки там, люрекс, открытые плечи; цветочек купили в волосы и белые лодочки из кожзама. Мне было совершенно все равно, как я буду одета, настроение портилось с каждой минутой. А добрый Герман суетился вокруг меня:

— Ой, Наденька, что с тобой? Ты устала? Плохо себя чувствуешь?

И глаза у него были такие тоскливые-тоскливые, почувствовал, видимо, — неладно что-то. Я усовестилась. Такой он был жалкий, даже ссутулился много сильнее обычного.

— Ну что ты, — успокоила я его, — все в порядке. Просто я очень есть хочу.

— О, это не проблема! — расцвел Герман и помчался к близлежащему лотку за чебуреками.

Надо признаться, чебуреки эти не пошли мне на пользу. Вот уж правду говорят — «с котятами». Желудок мой разболелся страшно: есть не могла, пить не могла, ходить и то больно было. Мама перепугалась, Герман перепутался. Два дня бегали вокруг меня с лекарствами, утешали, только ничего не помогало. Чтобы перевезти меня на квартиру к Герману, где и предполагалось проводить свадьбу, пришлось им нанимать из загорода такси. Оставался всего один день до предстоящего события, нужно было принимать срочные и эффективные меры.

И тут мою добрую, сердобольную маму осенило. И добрая, сердобольная мама сунула мне таблетку левомицетина (это я потом выяснила, что левомицетин — не желудочные таблетки). К вечеру я начала чувствовать, что с моим лицом творится что-то неладное. Я посмотрелась в трельяж: оно покраснело и немного распухло.

Я пошла жаловаться моей доброй, сердобольной маме.

— Ой, у тебя, наверное, аллергия на левомицетин, — всплеснула она руками. — Вот так всегда — все одно к одному, одно к одному! Ну да ничего!

И она принесла мне еще одну таблетку — супрастин, поскольку принято считать, что он как раз аллергию снимает.

— Ты уверена? — засомневалась я. Мне, честно говоря, совсем не хотелось выздоравливать.

— Хуже точно не будет! — заверила мама.

Но она ошибалась, ох как ошибалась…

Я проснулась в два часа ночи оттого, что лицо мое начало нестерпимо чесаться, пошла в ванную и включила свет. Первое мгновение мои глаза отказывались воспринять всерьез то, что показывало зеркало. Я крепко зажмурилась, с минуту собирала в кулачок всю свою храбрость, а потом приоткрыла один глаз. Отражение не изменилось.

Да, кстати, попробую описать вам то, что я увидела тогда в зеркале. Начну с правой щеки, ибо в ту ночь она стала в полном смысле слова выдающейся частью моего лица, так как выдавалась вбок неимоверно, казалось, что она стала в три раза больше, чем была. Нет, левая щека тоже вспухла, но она увеличилась лишь в полтора раза и не выглядела такой огромной просто по сравнению. Кожа покрылась шершавой, неравномерной розовой корочкой, веки отекли, глаза превратились в тонкие болотно-зеленые щелки, а в этих щелках танцевала радость, настоящая радость — вот оно, избавление, разве можно жениться на такой невесте!

Оказалось — можно.

Не такова была моя мать, чтобы расстроить свадьбу, не таков был Герман, чтобы так легко от этой свадьбы отказаться…

Меня заставили выпить два литра молока, мне вызвали «скорую помощь», вкололи противокакой-то там укол с димедролом. Я лежала на диване в большой комнате, отрешенная от всего происходящего, и беззвучно плакала; я уже поняла, что нет, нет обратного хода, они меня уже не отпустят и не оставят в покое, за поспешные обещания надо расплачиваться по полной стоимости… А сквозь сон мне слышались стремительное шарканье тапочек по коридору и обрывки разговоров, и мама ворчала на меня Герману, что вот, я еще и плачу, а глаза от этого только хуже опухают, и что вечно у меня все не слава Богу.

К десяти часам утра опухоль немного спала, глаза прорезались, но противная розовая корочка по-прежнему оставалась на месте, и правая щека была заметно больше левой. Мама подняла меня с постели и заставила в срочном порядке наряжаться-гримироваться, корочку на щеках удалось кое-как замазать тональным кремом, в парикмахерскую я так и не успела, и бывшая одноклассница Леночка (она же — свидетельница) спешно накручивала мои «счастливые» рыжие волосы на плойку.

Цветок, круглолистая бумажная роза, не хотел держаться в волосах, Леночка еще поливала их лаком и возилась с заколками-невидимками, когда брачный кортеж — две ленточками-шариками разукрашенные «Волги» и новый «Москвич» одного из Германовых сотрудников — уже выстроился под нашими окнами и протяжно, призывно, разноголосо гудел.

А меня знобило, мое сердце подпрыгивало бешено: «Все кон-ча-ет-ся, кон-ча-ет-ся, кон-ча-ет-ся…»

Глава 5

Саму свадьбу я помню очень смутно.

Сначала ехали в загс, меня мутило (то ли с недосыпа, то ли с димедрола), и казалось, что так и будем мы целую вечность колесить по пыльной, многоголосо грохочущей Москве и никогда-никогда никуда не приедем.

«Москвич» отстал где-то по дороге, и около загса пришлось топтаться еще с полчаса в ожидании Германова свидетеля Паши; щеки мои от тонального крема постоянно чесались, кружилась голова. Меня клонило в сон, и я повисала на Германовой руке, чтобы не шататься, а Герман все шептал мне на ухо — что-то тихое и утешительно-ласковое — и гладил свободной ладонью по волосам, слипшимся от лака. А вокруг веселились другие женихи и невесты, и их гости, и их родственники; машины с кольцами, шарами и лентами подъезжали и отъезжали, щелкали фотоаппараты; хрустальные бокалы летели о ступени, брызгали в стороны их ослепительные осколки — к счастью, к счастью; и на все лады гремела над машинами искрометная попса.

33
{"b":"897193","o":1}