Я послушно села на придвинутый стул.

— Ну, рассказывайте. Что ж так долго?

— Заблудилась, — честно призналась я.

— А вы что же, раньше здесь никогда не были?

— Нет.

— А у нас, между прочим, еще не так легко заблудиться, как в соседнем доме. — Он кивнул на окно, в сторону второго, маленького здания. — Вы, наверное, не знаете, а там «Чародеев» снимали. Как Фарада заблудился, гость с юга.

— Да что вы! — подивилась я.

— Вот так. Ну, я вас слушаю. Кто вас рекомендует?

— Я сама пришла, — ответила я ему слегка раздраженно. Сколько ж можно спрашивать, неужели сюда всех только за руку приводили?!

Элегантные очки Сан Саныча медленно всползли на лоб. Он не сразу смог сформулировать следующую реплику, и в воздухе на некоторое время взвисло тягучее «м-м-не-е». «Скажем, Полуэкт», — мысленно процитировала я Стругацких.

— А почему именно к нам? У вас здесь кто-то работает?

— В общем, нет… То есть да… У меня тут однокурсник работает… Бывший… — начала объяснять я. — Он мне так много рассказывал, что я тоже решила…

Сан Саныч сразу оживился:

— А как его зовут? Как его фамилия? Вдруг я его знаю?

— Слава. Леонидов.

Сан Саныч задумался.

— Н-нет… Кажется, я его не знаю. А кем он туг работает?

— Ассистентом режиссера. В программе «Время». Раньше работал. А сейчас я не знаю кем, мы давно не виделись. Как институт закончили.

— А… понятно. Если «Время», значит, он в том доме. Ну да Бог с ним. Что вы заканчивали?

Дальше наш разговор вошел в профессиональное русло, я рассказала Александру Александровичу про завод, про радиомонтаж, про институт. А он кивал, не перебивал. Иногда только вопросы задавал наводящие. Выяснил, что компьютера я не знаю и английского языка не знаю. Огорчился слегка.

А про Литературный я даже и говорить не стала. Ясно было как Божий день, что меня направили в техническую службу. Минут сорок мы так побеседовали, потом он в затылке почесал, поразмыслил…

— Знаете, я вас, пожалуй, возьму… Хоть это и не в моих правилах — с улицы брать. Мы ведь «Новости» обслуживаем. Четвертый канал. Эфирная зона. Дело, как видите, серьезное… Только у нас сейчас людей не хватает. Да еще лето на носу. Детом мало кто работу искать станет. Так что есть у меня пока несколько свободных ставочек. Попробуем. Испытательный срок — три месяца. А уж как там — это только от вас зависит.

Я от радости слов не нашла. Рот только распахнула. Как рыбешка на свежем воздухе. Открываю — закрываю. И глазами хлопаю. А он мне объяснять стал, куда пойти, какие документы кому отдать, где пройти медкомиссию. Телефон свой записал на всякий случай.

— Звоните, — говорит, — в конце следующей недели.

Вышла от него — на седьмом небе от радости. Иду и думаю: как странно… неужели сбылось? И сама себе не верю. Уже препятствия мерещатся разные, уже боюсь, что он передумает.

Домой приезжаю, а мама с порога:

— Где болтаешься?

— В телецентр ездила.

— Зачем?

— На работу устраиваться.

Мама пальцем у виска покрутила:

— Больно ты там нужна! Держи карман шире!

— А меня, между прочим, взяли!

— Да ладно врать-то!

— Честное слово, взяли.

— Неужели Славка помог, сжалился?

— Вот еще. Я его с института не видела и не слышала.

Да и не хочу.

Мама в сомнении повела плечами. Почувствовала, наверное, — что-то тут нечисто.

— А платить сколько будут? — спрашивает.

— Ой, а я не спросила… забыла.

— Ну а канал-то хоть какой?

— Кажется, четвертый… Хотя…

— Ну… ты у меня точно чеканутая… Неужели сказала, что ты еще в декрете?

— А они и не спрашивали.

— Вот и правильно. Молодец. А то бы не видать тебе этой работы как своих ушей. Ладно, поешь иди. Я манной каши наварила.

Больше месяца я потом бумажки оформляла. Там увольнялась, тут оформлялась. Трудкнижка, фотографии, ксерокопии всякие… Одна медкомиссия чего стоила! Врачей человек десять пройти пришлось. И все время думала, что у меня ничего не получится. До последнего.

Но все обошлось, и первого июля мне велено было выходить на свою новую работу.

Я полюбила телецентр с первого взгляда.

Все здесь было не так, как в привычном мире, — я словно шагнула за зеркало. И нашла за зеркалом систему, живущую по своим особенным законам, это был путаный, автономно функционирующий организм; это был город внутри города.

При желании можно было жить внутри телецентра, не выходя на улицу месяцами.

По лабиринтам двух домов раскиданы были помещения банков, парикмахерских, булочных, книжных и музыкальных магазинов; желающие могли посидеть в ресторане или в читальном зале библиотеки, поиграть в бильярд, в теннис, купить любой предмет одежды, от трусов до пальто, отремонтировать прохудившиеся ботинки или сломанный зонтик, сфотографироваться на документы, заказать себе новые ключи от квартиры, в которой, как известно, хранятся деньги, и даже принять душ. Во многих комнатах здесь встречались электрочайники, кофеварки, тостеры, ростеры, микроволновки, а у отдельных счастливчиков даже холодильники. Все, кто работал, как я, сутки через трое, хранили в сейфах, тумбочках и шкафах одеяла, подушки, спортивные костюмы и много других полезных вещей, таких, как нарды, карты, шахматы, зубные щетки, косметички, книги и журналы, щипцы для завивки волос, кипятильники, чашки, ложки, тарелки и рюмки. Это список можно продолжать бесконечно.

За каких-нибудь тридцать лет со дня рождения телецентр оброс своими легендами и анекдотами, был тут и свой особый фольклор и свой особый язык, который не понимали люди «с улицы».

В первый же день мне рассказали историю о пьяном операторе, который во время прямого эфира вошел в студию и тут же, перед включенной камерой предложил ведущему выпить. И некуда было ведущему деваться, пришлось принять предложение — оператор был настолько пьян, что не потерпел бы отказа. А затем поведали о том, как у семнадцатого подъезда Хулио Иглесиас сплясал перед обалдевшим охранником «русскую». Иглесиас на интервью приехал, а наши его для храбрости коньяком напоили, разумеется — без закуски.

Почти все телецентровские истории были так или иначе связаны с горячительными напитками, но чтобы оценить всю соль этих баек и анекдотов, мне пришлось в течение нескольких месяцев старательно изучать местное наречие — без этого было бы невозможно ни работать, ни общаться.

Сначала я вообще не понимала, о чем говорят вокруг — совсем обыкновенные слова, которые употреблялись сотрудниками в разговоре, явно таили в себе некий сакральный смысл, а некоторые фразы, в обычной жизни имеющие смысл неприятный и даже угрожающий, были, наоборот, вполне безобидными.

Я попала сразу на эфиры «Новостей», и несколько смен меня мучило значение выражения «дать в ухо ведущему». Потом меня отправили «посчитать» в микрофон, и я разглядела на спинке стула ведущего миниатюрный наушник. Наушник болтался на прозрачной пластиковой спиральке, похожей на телефонный провод, и был невообразимо грязен (попросту забит серой). Оказалось, что пугающая меня фраза «дать в ухо» обозначала не более чем просьбу о подаче в наушник ведущему нужного звука. В тот же день, когда меня на десять минут оставили в студии одну, к нам по связи обратились из центральной аппаратной со странной просьбой выдать на выход студии матрас. Я пережила несколько мучительных мгновений, объясняя центральной аппаратной, что я — новенькая, еще месяца не работаю и не знаю, что они подразумевают под матрасом. «Матрас — это барс», — сказали из центральной.

Я плюнула на эти бесплодные переговоры и решила не отзываться до возвращения кого-нибудь из своих. Потом пришла моя спасительница и благодетельница Пална, старшая по аппаратной, и со смехом объяснила, что матрас — всего лишь генератор цветопередачи (вертикальный спектр). Она даже показала мне, почему этот матрас барсом зовут: на режиссерском пульте кнопка генератора называлась color bars[3].