Забавный подход к проблеме, подумала я, но ей, разумеется, виднее, у нее — опыт. Мне стало любопытно, и я спросила:

— Сколько же у тебя их было?

— Да немного совсем, человек шесть или семь, — ответила Лора, производя в уме какие-то подсчеты, и добавила: — Остальных можно не считать.

— До свадьбы?

— Почему до свадьбы, я замуж выходила как приличная. А потом Толик задерживаться стал часто, не ночевал дома. Я и подумала, чем я-то хуже? Может, поприличнее кто подвернется. Один даже предлагал мне руку и сердце, Так что я от Толика уже не первый раз ухожу. Но тогда я только два дня с тем парнем пожила, и с меня хватило. Представляешь, маленькая двухкомнатная хрущоба, в соседней комнате — мама с папой, да еще две овчарки и кот, терпеть не могу котов, а сам — бедный студент. Ну, я посмотрела на все это пышное великолепие и домой вернулась. Толику соврала, что у подруги ночевала, мы как раз накануне поссорились с ним, так что он еще и извинялся потом.

— А ты Толику говорила хоть, что тебе с ним спать — не очень?…

— Нет, конечно, я же не полная идиотка. Я всегда в постели оргазм изображаю, а то ущербным себя почувствует, а потом надоест ему — посмотрит в другую сторону. Я считаю — лучше не рисковать. Хотя, надо признаться, с тем парнем в постели было даже лучше, чем с Толиком, не совсем хорошо, конечно, но все-таки.

— А ты-то откуда знаешь, когда совсем хорошо, если сама говоришь, что ни с кем ничего не испытываешь? — пожала я плечами.

— Сама с собой же испытываю, — сказала Лора, а потом, заметив, что я начинаю заливаться краской, прибавила: — Господи, нельзя же быть такой наивной. Ты вообще-то спала с кем?

Я замялась, стало за себя неудобно.

— Ну а если нет? — говорю.

— Ну ты даешь! — обалдела Лора. — Ничего себе!

Я явно задела своим признанием ее женское любопытство.

— Ладно, пойдем возьмем по пиву, — сказала Лора, — еще вроде рано совсем, не темно даже.

Мы пошли к ларьку и купили по бутылке «Старопрамена», нашли подходящую скамеечку, сели.

— Слушай, а как же тогда Слава? — спросила Лора. — Вы ведь столько уже знакомы, я же помню, еще на первом курсе всегда вместе ходили.

— Ну, мы просто друзья, — отозвалась я неохотно. Знала бы Лора, где уже у меня эта дружба сидит.

— И что, никогда даже никаких намеков?

— Ну, не знаю… У него вечно девушки какие-то.

— Ну а тебе-то он нравится?

Я в очередной раз пожала плечами:

— Иногда мне кажется, что да, а иногда — что нет. Трудно сказать. У него такая семья классная. Мама и особенно папа.

И тут я начала расхваливать Лоре Славину замечательную семью и дом — про Покровку, правда, не сказала, было бы как-то глупо. Лора внимательно слушала, сощурив один глаз. Потом спросила:

— А сейчас-то у него девушка есть?

— Не знаю точно, — ответила я, — нет, кажется…

— Интересно, — задумчиво отозвалась Лора, — думаю, надо им заняться… Ты, надеюсь, не возражаешь?

Я пожала плечами. Мне немедленно захотелось, чтобы Лора, к примеру, умерла.

— А мне тут опять Лора звонила, — громким шепотом говорил Слава. Он склонился ко мне, и его губы почти касались мочки моего уха, было очень щекотно. — И чего хотела? Не понятно…

«Боже мой, как удивительно! Я прямо сейчас умру от удивления», — подумала я про себя.

Давно уже начался наш последний учебный семестр в институте, после Нового года мы должны были выйти на диплом. И уже немало времени прошло с тех пор, как мы превратились из неразлучной пары в неразлучную троицу. Мы со Славой и сами не поняли толком, как это произошло, ведь ни один из нас не хотел этого. Мы были самодостаточны, мы представляли собой некую систему, замкнутую на себя самое. Ни он не был знаком с моими друзьями, ни я — с его. Нам это не требовалось. Мы никогда не нуждались в дополнительном стимуле для поддержания интереса друг к другу, пусть формально и были все это время просто друзьями. Любой третий, появившийся в поле нашего зрения, сразу же обращался в лишнего. У нас был свой особый лексикон, свои знаки. Мы друг друга понимали с полуфразы, любой сторонний человек в нашей компании некоторое время спустя начинал чувствовать себя неуютно. Любой, но только не Лора. Лора вообще никогда не чувствовала неловкости или неуюта, должно быть, а вот это было просто свойство характера, то самое, которое теперь называется — «без комплексов».

А еще Лору было жалко. Она звонила или приезжала — маленькая, хрупкая, несчастная, дорого одетая и со вкусом накрашенная — и начинала бесконечную историю о своих личных проблемах. Все-то складывалось у нее — хуже некуда: последнее время начальник ее к ней окончательно охладел, он больше не приставал к ней вечерами, не помогали ни ажурное нижнее белье, ни ласковое слово; он зажимал на личные нужды всю директорскую зарплату, а бедная Лора тратила свою, секретарскую, на продукты и на новые рубашки, и портила маникюр ручной стиркой, и готовила после работы ужин, пока его пышное тело возлежало в кресле против телевизора. Вдобавок на работе никтошеньки не знал об их совместном житье-бытье, это позволяло Сергею безнаказанно пользоваться личным автомобилем, что называется, в одно рыло; Лора тряслась в метро и в троллейбусе, туда и обратно, пока сожитель ее покуривал, развалясь в мягком салоне директорской иномарки, и снисходительно беседовал с шофером о политике.

А Толик, подстрекаемый своей мамочкой-мегерой, стал категорически настаивать на разводе, и вот она, Лора, всерьез засобиралась к себе за город. Но за городом — что за жизнь? Никакой жизни. Квартирка маленькая, кухня на грузовой лифт похожа, зимой — пятнадцать градусов в комнате, сифонит изо всех щелей, мебелишка плохонькая, бабушкино наследство, старая вся, облезлая, дверцы скрипят, сквозь диванное покрывало — пружины в бок, а уж ванная! О ванной и вспоминать противно — плитка поотвалилась, краны все, как один, протекают, а на потолке — не плесень даже, а скорее ил, склизкий, густой, черный. Да еще электрички эти проклятущие — хуже смерти самой, вечно к ней, к Лоре, пристают какие-то полупьяные идиоты всех мастей, Господи, как страшно быть такой хорошенькой!

В общем, все складывалось из рук вон плохо, а кому пожалуешься? Вот и получалось, что, кроме нас со Славой, жаловаться было больше некому.

— Ой, ребята, с вами так хорошо! — восклицала Лора, опуская долу свои пребольшие серые очи, обрамленные густо накрашенными ресницами. — Я с вами прямо душой отдыхаю! А то у меня тут…

Дальше обычно следовали подробности того, что «тут у нее», Слава гадливо морщился, но, как человек воспитанный, помалкивал или говорил дежурное:

— Да брось ты! Не бери в голову!

Лора сразу как-то успокаивалась, улыбалась виновато: извините, мол, напрягаю, а потом начинала петь хвалу Славе или мне (Славе — чаще), благодарила за терпение и понимание, и Слава начинал потихонечку подтаивать.

Как только он начинал подтаивать, то тут же и начинал говорить, громко и вдохновенно, сначала о чем-то постороннем, потом плавно переходил на себя, любимого.

— И что за мужики у тебя? — спрашивал он с укоризной. — Я бы никогда…

После чего следовала, как правило, долгая нравоучительная тирада о Славином понимании семьи и брака, о «хорошо» и о «плохо», и об обязательном пункте брачного контракта — детях, ради которых все, собственно, и устраивается, а если их нет, то и смысла нет в совместном проживании, бросать все надо к чертовой матери, и как можно скорее. А Лора слушала, восторженно смотрела на Славу сверху вниз: «Счастлива будет та женщина, с которой…», поддакивала, кивала, а под конец произносила что-либо монументально-вульгарное. Однажды, например, когда Слава рассказывал нам, каким отличным отцом он станет со временем и как много внимания будет уделять своим детям, обязательно — двум сыновьям, благодаря отличному рабочему графику (полдня утром или вечером, а следом — два полноценных выходных), Лора сделала ему очень рациональное предложение. Взмахнула ресницами («Любовь по-латински, Фимка, слово Amor, и глазами так…»), изрекла: «Давай я тебе ребенка рожу! Я не очень люблю с детьми возиться, вот и получится — день мой, два — твои!» Слава оторопел и поначалу даже не нашелся что сказать, но Лора была вовсе не так глупа, как хотела показаться, она тут же благополучно оборотила все в шутку и увела разговор в сторону.