Разумеется, одну бы мама меня не отпустила ни за что, поэтому осторожно пристроила к своей тридцатипятилетней сотруднице и двум ее отпрыскам младшего школьного возраста. Но я об этом не особенно жалела — эта мамина знакомая была своим человеком и присмотр ее был чистейшей формальностью. Да он и не был мне нужен, если быть до конца честной; за год постоянной учебы и работы я до такой степени умоталась по электричкам, что способна была только дремать на пляже с ненавязчивым детективом в обнимку, подставляя бока горячему южному солнцу, да изредка окунаться в теплое людное августовское море, набитое медузами, словно суп — клецками.

Море смывало все — мою усталость, мои мелкие полудетские треволнения и комплексы; неприятности забывались, оставалось в памяти только все самое хорошее и светлое; я наконец почувствовала, что взрослею.

По возвращении выяснилось, что работы почти нет — мужики доделывали последний военный заказ и новых в ближайшем обозримом будущем не предвиделось. С завода исчезли шумные пэтэушники, зарплату стали сильно задерживать. В коридорах было тихо и гулко, пусто как-то. Слава вернулся из отпуска пятью днями позже меня, мне было приятно узнать, что он не уволился и его не забрали в армию. Не так уж плохо иметь несерьезные проблемы со здоровьем, это избавило Славу от множества неприятностей в жизни, хотя в то счастливое время з армии еще не убивали. Слава возмужал за лето, его глупый «ежик» поотрос и стал слегка завиваться на концах, появился некоторый намек на плечи, и над ним уже не потешались так, как раньше. Я поймала себя на мысли, что даже соскучилась по нему немножечко, хотя во время отдыха, точно знаю, не вспомнила о нем ни единого раза.

В общем, при встрече мы друг другу страшно обрадовались.

Делать на работе было почти нечего, но пожилые вахтерши все еще свирепствовали на проходной, считая время на секунды, и выбраться на улицу в течение рабочего дня было возможно только по специальному распоряжению начальства. И мы стали больше общаться.

Мы целыми днями посиживали на рабочих столах на моем участке, болтая ногами и одновременно болтая о пустяках, в полной отключке от внешнего мира, а потом вместе шли учиться. Теперь мне всегда доставалась мягкая горбушка от дежурного Славиного батона. После занятий он провожал меня на станцию, и я уезжала домой, чтобы вернуться обратно ровно в восемь утра.

Как-то он пришел ко мне и заявил:

— Привет! Ты смотрела «Суперзвезду» в Моссовете? Нет? Может, сходим сегодня? Сегодня же пятница, нет занятий.

Слава никогда не ограничивал своего приветствия одним-двумя словами, а сразу переходил к самой сути. Он говорил, что это лучшее средство от хронической рассеянности, а иначе, зацепившись языком за что-нибудь постороннее, он обязательно забудет, зачем приходил.

— Здравствуй-здравствуй. Что есть «Суперзвезда»?

— Там «Иисус Христос — суперзвезда» идет. Говорят, очень классная постановка. Пойдешь?

— А билеты?

— Да там купим, какие проблемы.

— А если не будет?

— Девушка, вы живете вчерашним днем, сейчас в любой театр можно прийти прямо перед спектаклем, и хоть какие-нибудь билеты найдутся обязательно. Театр нынче не в моде. Ты вообще-то когда последний раз в театре была?

— Честно говоря, еще в школе, в шестом классе. Нас организованно вывозили в детский музыкальный на «Синюю птицу».

— Ну, тогда пошли!

Я внимательно осмотрела свои джинсы, «сваренные» дома в ведре, в отбеливателе «Лилия-1», утолок десантной голубой тельняшки, который кокетливо высовывался из-за ворота мужской байковой рубахи, старые кроссовки — прежде белого, а теперь неопределенного цвета — и с сомнением сказала:

— Знаешь, лучше как-нибудь в другой раз.

— Почему? — искренне удивился Слава.

Об истинной причине своего отказа я решила умолчать, сказала, что просто настроения нет, да и с подругой договорилась встретиться.

— Ладно, я тогда один пойду, — тон его сделался доверительным, — мне сегодня вечером дома лучше не появляться.

— Это почему же?

— Ну, ты понимаешь, есть одна девушка… Мы с ней в школе вместе учились, ну, дружили и все такое… Так, детство… А тут я ее встретил случайно в троллейбусе, и она как начала мне звонить! По десять раз на день. Просто житья нет никакого от этих звонков. Мама ругается, а та ей по телефону все жалуется, что я на нее внимания не обращаю. И чего добивается, непонятно. Она еще в школе странная была, впечатлительная очень. Чуть что — сразу в слезы. А теперь ей вообще башню снесло. Ты только не говори никому, ладно?

Я посмотрела на Славу с любопытством, мне и в голову не могло прийти, что он может кого-либо заинтересовать как мужчина. Смешно. Я целый год бегала от него, а оказывается, все это время кто-то бегал за ним. Бывает же!

Славина история меня позабавила, но где-то на заднем плане уже загоралась маленькая, едва приметная искорка ревности.

В группе нас осталось всего восемнадцать человек от первоначальных восьмидесяти, наша теплая компания рассеялась. Дотянули до второго курса только самые усидчивые и, как следствие, самые скучные люди. Появилось множество новых, специальных предметов, и расписание пестрело загадочными аббревиатурами типа ЭПУРЭС или РТЦиС. Лекции с каждым днем делались все непонятствен-нее и непонятственнее. Мы со Славой стали часто их прогуливать, уходили бродить в центр.

Он показал мне обратную сторону Москвы, которая всегда оказывалась за кадром шумных проспектов и площадей у метро. Там почти не было людей, лохматые бродячие собаки невероятных расцветок неожиданно выскакивали из подворотен и скалили на редких прохожих острые белые зубы, там не светились неоном броские вывески, там даже фонари горели всегда вполнакала или не горели вовсе. Опавшие листья гнили поверх провалившихся тротуаров, расточая вокруг влажный аромат отмирания, безобидные на первый взгляд лужи оказывались неожиданно глубокими, вокруг проржавевших зеленых контейнеров пестрели холмики древнего мусора, в мусоре копошились облезлые тощие коты; у подъездов вечным сном спали старые «Запорожцы» и «копейки» с выбитыми стеклами, а дома смотрели на мир подслеповато своими давно не мытыми, некрупными глазами. Сентябрь выдался пасмурный, облака стелились по земле, постоянно шел дождь. А мы ныряли в переулочки, укрывшись Славиным черным зонтом, и не чувствовали сырости и холода.

Я начинала понимать, что думаю о Славе гораздо чаще, чем это положено просто знакомой, я привыкла к нему, как привыкают к кровным братьям, он стал превращаться в необходимость.

Но погода не располагала к романтике, и наши долгие осенние прогулки оставались всего лишь прогулками двух хороших товарищей.

Наши отношения складывались странно. Нам было здорово вместе, очень уютно, и очень интересно, и очень весело, и… И что-то давно стояло на пороге, большое и светлое, но, вот беда, мы так много разговаривали, просто наговориться не могли, что тихим ангелам святого Валентина было не под силу отыскать хоть маленькую паузу, которую можно было бы растянуть до многозначительной бесконечности. А следовательно, дверь была закрыта у большого и светлого прямо перед носом, и оно, это большое и светлое, так и оставалось на пороге.

Театральный сезон той осенью мы так и не открыли, у нас не было денег. Мы работали на сдельщине, а крупных заказов больше не было, и приходилось перебиваться какой-нибудь мелочью. Да и те невеликие суммы, которые в силу обстоятельств составляли теперь нашу зарплату, не выплачивали по нескольку месяцев, так что иногда нам приходилось даже бутылочку газировки покупать в складчину.

Зима подступила потихоньку, неправдоподобно теплая, сырая и слякотная, но это была счастливая зима. Сессия прошла вторым планом, как-то незаметно и без лишних усилий, начались каникулы.