– Держи ножовку. – Салли просунул инструмент под забор. – Там обычный висячий замок.

Питер взял ножовку, сделал несколько шагов вдоль забора и наконец нащупал ворота. И действительно, изнутри они были заперты на висячий замок. Салли как мог подсвечивал ему фонариком.

– Смотри палец себе не отпили, – посоветовал он.

Питер взялся за гладкую рукоятку ножовки, она идеально ложилась в оцарапанную ладонь. Отчего-то его грела мысль, что он вернет отцу ножовку со следами своей крови. Питер знал, что Салли с подозрением относится к интеллектуалам, а следовательно, и к Питеру с его высшим образованием, и не менее подозрительно – к частным школам, где тот учился, пока были деньги. Мать утверждала, что Салли, после того как она отправила Питера в приготовительную школу, обвинил ее в том, что она якобы воспитывает сына несоответственно своему общественному положению. На что Вера ответила: неправда, я воспитываю сына несоответственно твоему общественному положению. Это была одна из любимых баек матери, хоть Питер и подозревал, что на самом деле разговор сложился иначе.

– Дать перчатку? – предложил отец.

От предложения Питер отказался и принялся пилить замок. В ночной тишине скрежет казался громче, нежели ожидал Питер, он даже представил, как эти звуки разбудят мать и она догадается, в чем дело: ее тридцатипятилетний сын, преподаватель университета, помогает своему отцу, против чьего влияния она давно его предостерегала, грабить строительную компанию “Тип-Топ”. Приятное ощущение – отец и сын сообща выступают против многострадальной женщины, за тридцать пять лет Питер ни разу не чувствовал ничего подобного, и сейчас его охватил восторг. А с восторгом пришло и менее приятное осознание – быть может, они с отцом не такие уж разные, как он всегда полагал. Он-то, Питер, конечно, не из тех, кто бросает жену и детей. Он из тех, от кого жена с детьми уезжает сама, – следовательно, это ее решение, а не его.

Питер пилил замок, размышляя обо всем этом, и не сразу почувствовал, что сбоку от него в темноте кто-то стоит молча и неподвижно. Питер не оглянулся тут же, его приучил к этому Уилл, сын любил бесшумно явиться к нему в кабинет, который кладовка. Дверь Питер не закрывал, чтобы не было душно, Уилл подходил к нему сзади и молча стоял у отцовского локтя, смотрел, как работает Питер, и терпеливо ждал, пока тот поднимет глаза, заметит сына, и тогда Уилл расскажет ему об очередной жестокой выходке Шлёпы. Питер часто вот так постепенно ощущал присутствие сына, ощущал, что мальчик из какого-то взрослого сочувствия дает ему дочитать главу или закончить мысль, которую он выписывал на карточку. Питер торжественно принимал этот дар доброты, поворачивался на кресле – медленно, чтобы не испугать Уилла (свет не видывал такого нервного мальчика), – и сажал его к себе на колени.

Именно такое присутствие Питер сейчас ощущал у своего локтя, присутствие настолько спокойное и тактичное, будто там никого и не было или был маленький мальчик, дожидавшийся разрешения заговорить, и Питер не оборачивался, пока не перепилил первую дужку замка. Он даже ожидал, пусть нелогично, увидеть в темноте возле своего локтя Уилла.

Но там оказался не Уилл, а Распутин.

Доберман не шелохнулся, даже когда Питер отпрянул и в ужасе попятился к забору. Луч фонарика Салли, нацеленный на замок, не сразу отыскал собаку, но когда все же нашел, Питер едва не сомлел от страха. Казалось, доберман ухмыляется – пес скалился, угрожающе обнажив десны. От абсолютной тишины – не было слышно даже гортанного рычания, какое, по мнению Питера, должно издавать животное, готовое наброситься, – становилось еще страшнее. Доберман стоял, широко расставив задние лапы.

И Питер, так и не успев решить, похож он или нет на родного отца, приготовился умереть. О том, чтобы вскарабкаться на забор, не могло быть и речи. Стоит ему шевельнуться – и пес тут же бросится на него. О том, что ему придут на помощь, тоже не могло быть и речи. От отца его отделял забор, да Салли все равно без оружия. Судя по тому, что луч фонарика застыл на собачьей морде, Салли тоже остолбенел – если не от страха, так от изумления. По крайней мере, подумал Питер, все кончится моментально. Доберман прыгнет и перекусит мне глотку – быстро и, Питер надеялся, безболезненно, ведь его наверняка натаскали на это. А вот отцу по ту сторону изгороди придется с ужасом наблюдать эту страшную сцену, не в силах помочь сыну. Питер не завидовал Салли и не жалел, что придется расстаться с жизнью. В каком-то смысле это свобода. От Шарлотты – он давно мечтал освободиться от нее. От знойной Диди и ее жеваных персиков. От профессии, в которой он ничего не добился и которая добила его. От жестоких, неумолимых материных ожиданий. Все это, к счастью, исчезнет в мгновение ока. И наступит блаженное небытие.

Пусть бы уж пес поскорее прыгнул, перегрыз ему горло – и все закончится. Однако Распутин по-прежнему лишь скалился – по крайней мере, сначала. Через несколько бесконечных микросекунд Питер заметил, что передние лапы добермана дрожат мелкой дрожью, точно от холода. Собаку трясло все сильнее, наконец передние лапы ее подкосились, и Распутин припал к земле; задние лапы еще держали его. Миг спустя собака то ли пукнула, то ли вздохнула, Питер не понял, и повалилась на грязный снег.

Питер едва не последовал ее примеру, упасть ему помешал только голос отца.

– Третья таблетка сделала свое дело, – заявил Салли с раздражающим самодовольством, словно поздравлял себя с тем, что в трудную минуту принял правильное решение. – Давай быстрее, нужно успеть, пока он не очухался.

К сожалению, Питера так колотило, что толку от него было мало. Ножовка то и дело соскакивала, да и фонарик плясал в отцовской руке. Питер трижды принимался пилить в трех разных местах, как вдруг лезвие ножовки лопнуло.

– Да и черт с ним, – сказал отец и сел в “эль камино”.

– В смысле – “черт с ним”? – удивился Питер.

Отец опустил стекло, высунул голову:

– Отойди на минутку от ворот.

Питер повиновался. Чем безумнее становилась ситуация, тем больше Питер приноравливался к отцу. Главное – делать, что он говорит, а понимать необязательно. Салли жил совсем по иным законам, нежели те, которым подчинялась жизнь его сына-преподавателя. “Эль камино” выехал на шоссе, развернулся в три приема и сдал задом к воротам.

– Ровно стою? – крикнул отец.

– Для чего?

– Да и черт с ним, – повторил Салли и задом въехал в ворота. Те подались внутрь, замок на долю секунды встал горизонтально, потом соскочил, ворота медленно распахнулись и уперлись в неподвижного Распутина, тот даже не вздрогнул.

Остальное заняло не больше пяти минут. Две минуты на то, чтобы найти снегоуборщик (Карл прятал его под брезентом), и еще три – чтобы погрузить его в “эль камино”. Салли выехал из ворот, Питер принялся закрывать их, но отец остановил его.

– Что еще? – спросил Питер (ему казалось, он был более чем терпелив).

Отец, как обычно, ничего не объяснил. Он порылся в большом ящике с инструментами в кузове пикапа и наконец нашарил искомое. Это был, как выяснилось, висячий замок, Салли бросил его Питеру:

– Давай лучше запрем. А то вдруг зайдет кто, украдет что.

На светофоре у супермаркета Салли включил свет в салоне.

– Покажи руку.

Питер с гордостью продемонстрировал длинную неровную царапину на ладони. Царапина сильно кровила, и кровь застыла бурой коркой.

Салли кивнул, выключил свет.

– Окей, – сказал он и, когда загорелся зеленый, выехал на перекресток. – А то я боялся, что ты поранился.

Питер смотрел на покосившуюся развалюху.

– Ты намерен из этого сделать гостиницу?

Салли не удержался от улыбки. Он рассказал Питеру о работе, на которую его наняли, и когда Питер, к его удивлению, проявил интерес, Салли решил показать ему дом, о котором идет речь. Но передумал, не притормозил у особняка Майлза Андерсона, а свернул за угол, на Баудон, и остановился у дома Большого Джима.