И хотя мисс Берил слишком внимательно наблюдала за жизнью, чтобы верить в божественную справедливость, порой ей казалось, что она все же различает Господень замысел. Пока что ей везло. Бог попустил веткам упасть на соседок, не на нее. Однако она сомневалась, что Он и впредь обойдет ее вниманием с этими падениями веток. Этой зимой Он, быть может, обрушит на нее кару.
– В этом году моя очередь, – вслух проговорила она, обращаясь к мужу, Клайву-старшему, с мудрой улыбкой смотревшему на нее с телевизора.
Клайв-старший, двадцать лет как покойный, мог похвастаться ровным нравом. Он взирал на все из-за стекла, и ничто его особо не трогало, даже если он и опасался, что этой зимой придет черед его жены, то виду не показал.
– Ты слышишь меня, звезда моего небосклона? – допытывалась мисс Берил. Но Клайву-старшему ответить ей было нечего, и мисс Берил нахмурилась. – Лучше я поговорю с Эдом, – сказала она мужу.
“И пожалуйста”, – казалось, ответил Клайв-старший: за стеклом ему ничто не угрожало.
– Как думаешь, Эд? – спросила мисс Берил. – В этом году моя очередь?
Инструктор Эд, африканская маска мисс Берил, таращился на нее со своей жердочки на стене. У Эда было мрачное человеческое лицо, рога антилопы и зубастый клюв, из-за чего выражение у маски, по мнению мисс Берил, было смертельно обиженное. Он выглядел точь-в-точь как Клайв-старший, узнавший, что ему придется давать уроки вождения старшеклассникам, уверяла мисс Берил двадцать лет назад, когда только купила Эда. Клайв-старший был тренером по футболу, и последние его годы прошли не так, как он предполагал. Во-первых, после того как его футбольная команда начала проигрывать, от него потребовали преподавать еще и основы гражданственности, однако проигрыши не прекратились, и его обязали вести уроки вождения – это во-вторых. С футболом было покончено: школьников после войны становилось все меньше, численность населения падала, вдобавок команда неизменно терпела унижения от главного соперника, Шуйлер-Спрингс; муж мисс Берил не знал, как быть, и отдался на волю случая. Уроки вождения вогнали его в могилу – девица по имени Одри Пич без причины и предупреждения врезала по тормозам, и Клайв-старший влетел в ветровое стекло новенькой учебной машины; было раннее утро, он толком и не проснулся. Клайв-старший не пристегивался никогда. Он заставлял учеников и пассажиров обязательно пристегнуться, сам же терпеть не мог давящие ремни. Клайв-старший считал так: раз уж он втиснулся в малолитражку, деваться ему особо некуда. Большому мужчине – большая машина; он подозревал, что школьный совет купил этот говенный учебный автомобильчик в наказание за проигранные матчи, теперь уже в баскетболе, а ведь этот вид спорта ему даже не нравился. В малолитражке его охватывала такая клаустрофобия, что трудно было сосредоточиться на обучении. Из-за низкой крыши ему приходилось сутулиться, чтобы видеть, куда направляется юная Одри Пич. И когда она ударила по новеньким тормозам, эта почти игрушечная машинка – подумать только – остановилась как вкопанная, а Клайв-старший продолжил движение, его пулевидный череп пробил ветровое стекло, застыл на мгновение, как нечестивец в колодках, но машина дернулась, и Клайв-старший со сломанной шеей отлетел на сиденье – кровавый наглядный урок, единственный автоинструктор на севере штата Нью-Йорк, погибший при исполнении служебных обязанностей.
– Видишь? – спросила мисс Берил фотографию мужа. – Эд тоже так считает.
По крайней мере, утешала она себя, даже если ее настигнет Божья кара, материальное ее положение все же лучше, чем у большинства соседок. Мисс Берил могла поздравить себя с тем, что не только хорошо застрахована, но и достаточно обеспечена. Она вдова, как и многие владелицы домов на Верхней Главной, формально никакая не “мисс”, муж оставил ей обе свои пенсии, ветеранскую и трудовую, и вместе с ее собственной трудовой пенсией и социальными выплатами получалась круглая сумма, так что мисс Берил сознавала: она куда благополучней миссис Грубер и прочих. Жизнь, которая, по твердому убеждению мисс Берил, все больше клонилась к жестокости, тем не менее избавила ее от финансовых трудностей, и она была этому рада.
В остальном жизнь была к ней менее добра. В Норт-Бате ее звали “мисс” Берил, потому что воинственно необучаемые восьмиклассники, которых она наставляла сорок лет, полагали, что у такой страхолюдной чудачки нет и не может быть мужа. Они отказывались поверить в обратное, даже столкнувшись с неопровержимым доказательством. С первого школьного дня они машинально звали ее “мисс Пиплз” или “мисс Берил” и не обращали внимания, когда она поправляла их. Клайв-старший придерживался того мнения, что дети искренне считали всех своих учительниц старыми девами, его эта ситуация забавляла, он и сам частенько называл жену “мисс Берил”. Нельзя сказать, что Клайв-старший был отпетым дураком, и все же он не замечал изрядную долю того, что мисс Берил называла “нюансами жизни”, и одним из нюансов была обида, которую он бездумно причинял жене, когда называл ее этим именем, – оно подразумевало, что он видит ее такой же, как прочие люди. А ведь Клайв-старший – единственный из всех – находил мисс Берил желанной, поэтому ей казалось почти непростительным, когда он эдак походя в этой единственной мелочи отбирал у нее дар своей любви, отбирал постоянно и всегда с широкой улыбкой.
Однако он правда ее любил. Она это знала, и благодаря этому знанию ей тоже жилось лучше, чем большинству соседок, чьи мужья, скончавшись, оставляли своих вдов, как правило, неподготовленными к десяти, а то и двадцати годам одинокого существования. Та же миссис Грубер никогда нигде не работала, занималась исключительно домом и имела весьма слабое представление о том, как устроена жизнь, не считая того факта, что жизнь эта все время дорожает. Да, среди перепуганных вдов Верхней Главной профессия была только у мисс Берил. Прежде мужья защищали их от падающих сучьев жизни, ныне же их ветеранских пособий и скудных социальных выплат толком ни на что не хватало, и вдовы из нужды сдавали комнаты на втором этаже своих домов, хотя денег, полученных с постояльцев, зачастую едва доставало на ремонт гниющих столетних труб, перегруженных изношенных проводок и повреждений от упавших веток. В довершение всех бед взлетели налоги на недвижимость под давлением спекулянтов с юга штата – похоже, там верили, что Бат и все прочие маленькие городки в коридоре между Нью-Йорком и Монреалем в восьмидесятые и девяностые резко вырастут в цене. И Бат во многом укреплял их в этой мысли, хотя по нему и не скажешь. Не только из-за старого отеля “Сан-Суси”, который должен был открыться будущим летом после грандиозной реставрации, но и из-за обширного участка болотистой земли меж городком и федеральной автомагистралью: на этом участке подумывали выстроить луна-парк под названием “Последнее прибежище”. Сын мисс Берил, Клайв-младший, последние десять лет руководитель отдела сбережений и займов банка Норт-Бата, возглавлял группу местных инвесторов, чтобы луна-парк уж точно появился; он безоговорочно поддерживал суждения о том, что коль скоро земля ограниченна, то будущее безгранично. “Через двадцать лет, – любил говаривать он, – не будет такого понятия, как «неудачное местоположение»”.
Мисс Берил с сыном не спорила, но и не разделяла его оптимизма. По ее мнению, неудачные местоположения будут всегда (хотя, возможно, она несколько заблуждается), и Клайв-младший сам это выяснит, вложив в них деньги. Клайв-младший был циничным оптимистом. Он считал, что люди разоряются по двум причинам: глупости и недомыслию. Чужая глупость – хорошая вещь, полагал Клайв-младший, ведь на ней можно нажиться. Чужие финансовые неудачи суть возможность, а не повод для беспокойства. Ему нравилось анализировать эти неудачи и обнаруживать, что причина их заключалась в недомыслии, недостаточном честолюбии, мелочности. Он гордился, что избавил отдел сбережений и займов банка Норт-Бата от таких нездоровых понятий. Годами это учреждение потихоньку, шаг за шагом, двигалось к банкротству – результат деятельности предшественника Клайва-младшего, глубоко подозрительного пессимиста из Мэна, ненавидевшего давать деньги в долг. Тот факт, что к нему приходили, просили денег и зачастую на самом деле в них нуждались, означал для него вероятность, что долг погашен не будет. Он по глазам просителей видел, что они терпят нужду, и не верил, что нужда эта исчезнет. Он считал, что деньгам его учреждения безопаснее лежать в хранилище, чем в их карманах. Он даже умер в банке, в воскресенье, в своем кожаном кресле, заперев, как обычно, дверь кабинета, точно боялся, что его станут донимать просьбами вечером выходного дня, когда банк на замке. Его обнаружили в понедельник утром, в состоянии выраженного трупного окоченения, мало чем отличавшегося, как говорили позднее, от положения учреждения, которым он управлял.
