Еще затемно она дала себе слово извиниться перед сыном и его невестой; впрочем, с первыми лучами солнца у нее возникли сомнения. К тому времени, когда за окном ее спальни окончательно рассвело, эти сомнения переросли в нежелание. А появление Клайва-младшего – она даже чай заварить не успела – лишь усилило это нежелание. И теперь, глядя, как он безуспешно пытается собрать из обломков стул королевы Анны, мисс Берил дивилась: как вообще ей пришла мысль уступить сыну свою территорию?

– Джойс очень сожалеет, что сломала стул, – сказал Клайв-младший, точно догадался, что мисс Берил решила не сдаваться.

Инцидент со стулом королевы Анны вызвал у мисс Берил двойственные чувства. Случившееся оправдывало ее инстинктивную неприязнь к невесте сына, та говорила без умолку разные глупости о вещах, в которых ничего не смыслила и которые обсуждала во всех подробностях в течение одного из самых долгих вечеров в жизни мисс Берил. Эта жуткая женщина, Джойс, помимо прочего, обожала президента, недавно избранного на второй срок. “Я жила в Калифорнии, – заявила эта женщина, Джойс, – разумеется, я знаю мистера Рейгана куда лучше, чем жители других штатов. Я участвовала в его предвыборной кампании и в Калифорнии, и, конечно, в Нью-Йорке, когда он шел в президенты”. Пренеприятно уставив заплывшие глаза на мисс Берил, эта женщина, Джойс, без тени иронии призналась, что ее волнует только одно – возраст нынешнего президента, он уже немолод, а от такой работы быстро стареют. “У него такой усталый вид, – на полном серьезе заявила эта женщина, Джойс, точно с президентом ее связывали личные отношения и тревожилась она не только за его способность исполнять обязанности, но и за него самого, – но я, если честно, считаю, что он все так же умен”.

– Я тоже так считаю. – Мисс Берил смерила ее злым взглядом и вышла, пояснив, что сейчас принесет кофе с печеньем.

– Без кофеина? – с мольбой вопросила эта женщина, Джойс. – Если можно, без кофеина.

Клайв-младший, пребывавший в оцепенении во время монолога этой женщины, Джойс, последовал за мисс Берил на кухню.

– Не смотри на нее так, будто хочешь убить, – попросил он.

– Я не специально, – ответила мисс Берил. – Просто у меня, что называется, все на лице написано.

Мисс Берил вручила сыну тарелку с печеньем, отослала его из кухни и поискала в дальнем шкафчике растворимый кофе. Через несколько минут вода закипела, мисс Берил расставила чашки на подносе и, собравшись с духом, вернулась в гостиную; эта женщина, Джойс, стряхивала с обширной груди крошки от печенья. Тарелка была пуста.

– М-м-м, мне так неловко, что из-за меня столько хлопот, – проворковала женщина, отхлебнув из чашки, – но честное слово, если я после пяти выпью кофе с кофеином, потом всю ночь не усну!

И опять затараторила – принялась рассказывать, как всегда обожала кофе, пила по двадцать чашек в день и никогда не возникало никаких проблем – до недавнего времени. А теперь – боже мой – кофе так на нее действует, что просто кошмар. Да, кошмар, иначе не скажешь, но ведь так всегда и бывает со всем, что есть хорошего, со всем, что ты любишь по-настоящему. Все хорошее либо аморально, либо от него толстеют, добавила она совершенно некстати и захихикала, точно сама придумала эту хлесткую фразу.

Эта женщина все говорила, а мисс Берил удобно устроилась в кресле, стараясь не сверлить ее взглядом, и тешила себя мыслью, что кофе, который она подала гостье, был с кофеином. Слабое утешение, учитывая, что и насчет кофеина эта глупая женщина наверняка так же заблуждалась, как и насчет всего остального. Она уверена, что выпила кофе без кофеина, потому уснет как убитая, как и президент, которым так восхищается. В их пустых головах перекатываются с грохотом три общие мысли, и ничто их не берет – ни сомнения, ни кофеин.

Но в этом, как оказалось, мисс Берил ошиблась. Она слышала, как эта жуткая женщина, Джойс, вставала в туалет в полночь, потом в два и в половине пятого. И каждый раз мисс Берил бормотала в темноте: “Так тебе и надо!”

Кроме того, она не сразу поняла замысел Клайва-младшего – он хотел, чтобы эта женщина, Джойс, переночевала у нее в гостевой комнате, а не возвращалась к себе в Лейк-Джордж. И даже когда мисс Берил смекнула, куда клонит сын, все равно недоумевала, зачем ему это понадобилось и что это значит. Быть может, Клайв-младший хотел, чтобы они познакомились ближе? Или таким образом Клайв-младший с невестой пытались убедить мисс Берил, что не спят вместе? Эти приличия видимость или правда? И в том, и в другом случае Клайва-младшего можно лишь пожалеть, подумала мисс Берил.

Наконец стул королевы Анны не выдержал, хрупкие задние ножки подломились и только чудом, по мнению мисс Берил, не проткнули насквозь эту женщину, Джойс. Правда, на пол она рухнула с такой силой, что задрожали стены. Инструктор Эд сорвался со стены и заработал вмятину на подбородке, отчего приобрел вид еще более скептический и угрюмый. И стал чуть-чуть похож на Кирка Дугласа. Лицо этой женщины, Джойс, исказила дикая гримаса, но не боли, а горькой обиды. Она так посмотрела на Клайва-младшего, будто он разыграл ее, усадив – или позволив ей сесть – на этот коварный стул. У нее задрожала нижняя губа, лицо ее скривилось от горя – выражение, по мнению мисс Берил, приличествующее скорее внезапной и страшной потере любимого, но никак не минутной потере достоинства. Клайв-младший увел ее, всхлипывающую и задыхающуюся, в ванную, и она провела там без малого полчаса. Клайв-младший с мисс Берил шептались в гостиной, делая вид, будто не замечают взрывов скорби по ту сторону двери ванной.

– Джойс очень чувствительная, – пояснил Клайв-младший, собирая обломки стула. – Менопауза ее измучила.

Мисс Берил прищурилась: подобные замечания были несвойственны Клайву-младшему, она ни разу не слышала, чтобы он отзывался о чем-либо с позиции женщины. Он явно повторил слова, которыми Джойс объясняет свою эмоциональную неустойчивость. Мисс Берил без особого сочувствия относилась к “мучениям”, которые якобы причиняет менопауза, поскольку сама выдержала этот период с достоинством. И не раз замечала, что женщины, которых “измучила менопауза”, в общем-то самодовольные пустышки. В молодости они пользовались своей красотой, так как, по сути, не знали иной валюты.

Эта женщина, Джойс, когда-то и впрямь была хорошенькой – по крайней мере, судя по снимку в выпускном альбоме. Утром, рассматривая красавицу в “Светоче”, мисс Берил подумала, что в каком-то смысле эта женщина, Джойс, которая вчера полчаса выла в ванной, и впрямь оплакивала потерю любимого – точнее, любимой; она оплакивала себя прежнюю, какой была, когда в избытке владела валютой юности. Мисс Берил никак не могла решить, следует ли сочувствовать такому человеку. Она склонялась к мысли, что нет. В ее власти было утешить эту женщину, Джойс, сообщив ей, когда та вернулась из ванной, что стул доконала не столько она, сколько Салли – тот каждое утро ерзал на нем, натягивая ботинки, и этим приблизил его кончину. Но как только мисс Берил собиралась это произнести, тут же эта женщина, Джойс, говорила что-то такое, с чем невозможно согласиться, и в конце концов мисс Берил решила: пускай страдает.

Наконец эта женщина, Джойс, вернулась в гостиную, и настроение ее изменилось самым решительным образом. Она героически тарахтела, как если бы непрерывным потоком бессмысленных речей – ни перевести дух, ни слова вставить – давала понять, что не позволит Клайву-младшему и мисс Берил спросить о ее здоровье, физическом и эмоциональном. Наверное, она выпила какую-то таблетку, подумала мисс Берил. О сломанном стуле эта женщина, Джойс, не обмолвилась, даже не смотрела в его сторону.

– Ма, она правда чудесная девушка, – с несвойственной ему искренностью произнес Клайв-младший. – Она вчера была сама не своя.

– А чья? – спросила мисс Берил; вопрос, пожалуй, грубый, хоть и не настолько грубый, как следующий: – Какая еще девушка? – Этой женщине, Джойс, явно было под шестьдесят.