— Чертовщина! — выругался эстет Каушялис, чувствуя, что его охватывает ужас, и поспешил со страшным известием к Паливонасу: неужели тот решился на реформу такого масштаба? Быть может, его уже нет? — испугался подчиненный.

Но Паливонас оставался в полном здравии и продолжал лосниться как новенький. Уж много лет он руководил местечком и отличался прямо-таки гениальной бездеятельностью. Это свойство характера оберегало его от любых ошибок. Управлявшие до него головы были горячими — тотчас проявляли какую-нибудь ненужную инициативу, высказывали свое мнение по какому-нибудь вопросу и компрометировали себя в глазах начальства. Паливонас такой ерундой, как работа, организация, мышление, озабоченность и пр., не занимался. Он распределял полученные казенные бумаги среди своих подчиненных и продолжал спокойно сидеть на стуле, так как стул для того был и сделан, чтобы на нем кто-нибудь сидел.

Кроме того, он был большим любителем старины, любил овсяный кисель, лапти считал весьма практичными, а для украшения квартиры покупал иногда на базаре картину или похожих на собак глиняных львов. Вообще каждая вещица царских времен до слез радовала его сердце. Он и на службу пошел бы в лаптях, но на такой шаг не хватало решимости, а указания начальства по данному вопросу никакого не было.

Еще более радовала Паливонаса уверенность в талантах портного, его умение за пол-литра художественно оформить местечко или невыразимый фальцет многопудовой певицы...

В кабинет Паливонаса Каушялис влетел в то время, когда глава города, в ожидании директив и не разумея что делать дальше, сильно скучал и так широко зевал, что ему грозила опасность вывихнуть челюсть. Однако эту угрозу предотвратил вбежавший Каушялис. Он всеми способами старался посеять панику: дескать, с такой реформой мы чересчур забежали вперед, вряд ли такая художественная и бытовая роскошь будет доходчива и понятна широким местечковым массам, не похоже ли это на ревизионизм и т. д., и вообще как понять всю эту чертовщину?

Однако Паливонас преспокойно возвышался на стуле, как гора, и сказал паникеру:

— Тебе, видно, снится или у тебя бред. Ведь по этому вопросу я никакого указания свыше не получил. А раз не получил — значит, ничего и не случилось. Очнись, Каушялис! — и по-отечески добавил: — Знаю я, отчего ты в галлюцинации кинулся: судьбой своего произведения обеспокоен. Успокойся, завтра получаем сигнальный экземпляр.

Каушялис не сразу поверил, что он спит, что все это — сон. И, только выбежав на улицу, успокоился: здесь ничего не произошло.

У обвалившегося забора пошатывался тот же выпачканный известью мастер, эстрада каркала и гремела в полную силу, а на афишу кино лаяла целая свора собак. Одна из них, более храбрая, приблизилась к плакату и собиралась поднять заднюю ногу...

Увидев это, Каушялис окончательно успокоился и воротился в кабинет сочинять новые песенки для эстрады.

Наш космический корабль плавно опустился на космодроме планеты «Ура».

Гид-робот твердо взял меня за руку и повел по улицам незнакомого города. Я хотел побродить в одиночестве, но спутник железным голосом предупредил меня:

— По-иному нельзя. Здешняя толпа немедленно собьет тебя с ног, растопчет, раздавит.

И правда, меня ошеломили темпы, не виданные у нас на старушке Земле: по улицам, сшибая и топча один другого, атлетически толкаясь, прыгая через головы, рысью и галопом мчались люди.

Я вбросил в пасть гида-робота монету и осведомился:

— Куда это они бегут? Пожар, что ли?

— Э, не зазнавайтесь, что вы у себя живете в XX веке и разбираетесь в атомах и какой-то кибернетике. Люди нашей планеты живут в сотом веке. Куда они бегут? Разве не слышно, что объявляет рупор: получены туфли с носами острее комариного жала, чулки невиданного цвета и запланетные шляпки, заменяющие при необходимости и голову.

Меня весьма заинтересовала наружность граждан «Ура». Некоторые из них настолько укоротили и сузили свою одежду, что мелькали мимо почти обнаженными, лишь на голых шеях у них болтались галстуки да вместо брюк оставались ремешки. Они носили туфли, похожие на конец пики — с 10‑сантиметровой пустотой в носах. Я почувствовал себя несколько неловко, хоть моя стошовка была достаточно модной — ее швы шли поперек.

Мимо нас промчался лысый, но с пышной бородой, старичок лет пятнадцати, выкрикивая: «Экстренное сообщение! Женщины и девушки! Внимание! Новое чудо красоты! В этом году все стригутся только наголо!»

Бурлящий людской поток сдавил нас со всех сторон, оторвал от асфальта да так и понес дальше. Только железный кулак моего гида-робота расчистил небольшое пространство, и мы снова опустились на тротуар.

Неподалеку строители ремонтировали два новехоньких красивых дома. Я удивился:

— Зачем они ремонтируют новые дома?

— Эти дома строили два управления: «Ураган» и «Без пяти двенадцать». В спешке и экономя материалы, одни забыли уложить фундамент, а другие не настелили крышу. Премии получили.

— Но ведь это идиотство.

— Здесь много таких домов. Их жители написали уже двадцать жалоб. Конечно, на них никто не реагировал. Теперь корреспондент сочиняет фельетон. Когда его опубликуют, стройтрест не отзовется. И только после нескольких напоминаний ответит, что меры приняты, хотя на самом деле ничего сделано не будет. Зато после длительной переписки, годика этак через три, дома действительно капитально отремонтируют!

— Такое случается и на Земле! — сказал я.

— Сравнил! У вас на сигналы печати иногда вообще не отвечают.

На этой планете темпы, право, были ураганные. Вот из отдела записи актов гражданского состояния поросячьей рысью выкувырнулись молодожены, всего полминуты тому назад сочетавшиеся браком, и машина скорой помощи помчалась в родильный дом.

— У нас всегда рожают досрочно! — с достоинством заявил гид.

Тем временем на тротуар с космической скоростью с треском заскочил мотоцикл. Какой-то двенадцатилетний кавалер спешил к своей возлюбленной, живущей в ста метрах от него. Он переехал нескольких куриц, трех женщин и кошку, но зато прибыл на свидание с точностью до секунды.

— Почему таким не запрещают ездить?

— Ничего не поделаешь. Он и родился в машине отца, — пояснил мой провожатый.

Поскольку меня больше всего интересовала культурная жизнь, я спросил:

— А есть ли у вас университет?

Но гид, видимо, не расслышал.

— Да, универмаг есть, — ответил он и повел меня туда.

В то время, когда я ротозейничал, вдруг послышался глухой звук — плюмпт! Это упала в обморок покрашенная в синий цвет барышня: она неделю простояла в очереди и ей не досталась новейшая запланетная шляпка. Острый инфаркт.

Событие было трагичным. (До сих пор на Земле мне доводилось видеть только драматичные: глянь, купила девица шляпку, похожую на ночной горшок, и не знает — то ли на голову надеть, то ли под кровать поставить.)

Потрясенный трагедией, местный писатель на наших глазах написал новеллу в 15 строк, в которой весьма психологически проанализировал мышление несчастной девушки. Но редактор, даже не читая, отбросил его произведение. Он сосчитал лишь количество строк и сказал автору:

— Романы не печатаем.

И он был более чем прав. Новелла оказалась слишком длинной.

В редакции висела красноречивая картина, на которой был изображен человек, читающий роман на 200 страницах. «Он жил до нашей эры», — возвещала надпись. А лозунг на стене предлагал: «Покупайте электронные машинки для чтения — они помогут вам усвоить содержание новейших книг!»

И правда, романы здесь пишутся в 5—10 страниц. Книги выходят, можно сказать, вовсе без текста, с одним подтекстом, в котором и заключена вся хитрость. Читатели, конечно, ничего не понимают, но зато им предоставляется огромная свобода для размышлений.