Они молчат, абсолютно все, отводят виновато глаза. Им давно известно, что это ложь, но все продолжают делать вид, что не знают. Слегка улыбаюсь, пусть простит мне Пенелопа, но я уже подписал им всем смертный приговор, и, если этого не сделает армия, то мои люди не подведут. Старуха тяжело дышит, пока одна из дочерей не усаживает ее обратно и не дает выпить какой-то настой. Быть среди этих людей просто отвратительно, даже сарай кажется заманчивей их компании. Поворачиваюсь к жене и мягко накидываю ей куртку на плечи. На ее лице страх и непонимание, она с трудом отводит взгляд от матери.

– Пойдем в сарай, – слегка ободряюще улыбаюсь, прижимая ее к себе. – Здесь дерьмом воняет куда сильнее.

– Хорошо, – соглашается она, но, прежде чем послушно пойти следом, поворачивается к матери.

– Мам, я знаю.

Всего три слова, после которых она крепко сжимает мою руку, и мы вместе выходим на улицу. Стоим там несколько мгновений, то ли ждем, что нас позовут обратно, то ли Пенелопе нужно время, чтобы прийти в себя. Стоять на морозе – не самая хорошая идея. Впрочем ночевать в сарае не намного лучше. Может, в этой деревеньке есть люди адекватнее этой семейки и за деньги нас пустят в нормальную постель?

– Пойдем, – наконец выдыхает Пенелопа, когда я уже собираюсь ей это предложить, и, отпустив мою руку, идет в сторону сарая.

За углом оказалась посыпанная песком лестница с поручнем, ведущая на крышу. Наверху только деревянная дверь, обитая шкурой, жена открывает ее, отодвинув засов, и входит в темноту. Щелкаю пальцами, чтобы было хоть что-то видно. Пенелопа подает масляную лампу и, когда зажигаю ее, закрывает за нами дверь на два толстых засова. Тот факт, что их два внутри и лишь один снаружи, говорит об очень многом. Здесь пахнет сыростью, ставлю лампу на ящик, который заменяет стол. Кровать имеется, даже две, одна в самом конце чердака, а вторая посередине, в маленькой комнатке с белеными стенами и небольшим окошком, которое, судя по всему, не открывается. И здесь она жила?

Чувствую ее стыд, но гордая бродяжка молчит, словно ей все равно.

– Знаю, что ты привык к другому, но придётся потерпеть, всего одну ночь, – говорит она, минуя маленькую комнатушку, и останавливается возле другой кровати, чтобы снять с себя куртку.

Мы оба понимаем, что ее слова значат намного больше, чем просто вынужденную остановку. Они означают, что завтра все, наконец, решится. Похоже, она теперь моя с потрохами, больше сомнений у Пенелопы нет.

– Зажги камин, – просит, указывая на стенку, возле которой и стоит старая деревянная кровать.

Кровать есть, сейчас добавим ещё тепло и как-нибудь переждем эту ночь, хотя поесть тоже было бы неплохо. Снимаю рюкзаки и ставлю их возле кровати, чтобы ничего не мешало исполнить ее просьбу. Здесь тихо, ощущение, что мы отделены от остального мира. Даже то, что это все же сарай, ни капли не мешает расслабиться. С такого расстояния хотя бы не чувствую ничьих чувств, кроме тех, к которым уже прикипел. В камине полыхает огонь, но пока ещё прохладно. Пенелопа проскальзывает мимо к печке и ставит туда две закрытые жестяные банки, скорее всего там еда.

Поворачивается ко мне лицом, в слабом свете лампы в дальнем углу и камина за ее спиной, кажется, что ее волосы горят, а в глазах искорки. Понимаю, что она, скорее всего, сейчас расплачется, но не могу даже пошевелиться, все так же сижу на краю пыльной кровати и не могу оторвать от нее взгляда. Не плачет, спокойно подходит и помогает мне снять куртку, о которой я слегка забыл. Мы молчим, потому что у каждого свои мысли по поводу происходящего. Вешает наши куртки на вешалку в углу, снимает обувь и оставляет ее там же. Я и не заметил лежащего на полу вязаного ковра, почему-то мне кажется, что она его связала, чтобы не ходить вот так босиком по холодному. Меняет бельё на кровати, но вместо того чтобы наконец лечь и отдохнуть, мы садимся ужинать. Едим прямо из банок какое-то мясо с кашей, явно домашнего приготовления, в полной тишине, сидя рядом. Ещё не поздно, но решаю, что жене нужно отдохнуть. Доев поднимаюсь, чтобы уйти на другую кровать, но она не пускает. Сжимает мою руку, а затем, обойдя, заставляет сесть на кровать. Медленно и как-то нерешительно проводит по моей руке к плечу, слегка сжимает, используя как опору, когда забирается ко мне на колени, совсем как утром. Как-то совсем не этого я ожидал от нее, после такой сложной встречи с ее родственниками. Она целый день меня удивляет, вот только не все ее сюрпризы сегодня мне понравились, взять хотя бы вторую надпись Брачной Метки. Если она знала о второй надписи, значит, у меня тоже такая есть. Спрашивается: что в таком случае увидела она? Что там написано?

Ее руки слегка дрожат, когда расстегивает пуговицы на моей рубашке, словно она нарочно тянет время. Ее дыхание над ухом сбивает с мыслей, и во мне возникает почти болезненное желание ее касаться. Прижимаюсь к ее плечу лбом, как и утром, помню ее вчерашние слова, но удержаться невозможно. Она будто стакан воды для путника в пустыне после долгих дней жажды. Я поступаю жестоко, использую ее, но моя совесть молчит, Пенелопа поступает со мной так же. Сжимаю ее шею сзади, прохожусь поцелуями от плеча к шее и обратно. Она слегка надавливает на мои плечи, заставляя лечь на кровать, и прижимается сверху.

– Подыграй, – шепчет на ухо в промежутках между легкими поцелуями в шею, и лишь тогда я понимаю, что она на самом деле меня не хочет, и это инсценировка, спектакль.

И для кого же мы играем пылких новобрачных? Слегка поворачиваю голову и с трудом различаю во тьме крысу, но не простую, а находящуюся под чужим контролем. И такие способности есть у ее родственниц? Эта мысль мелькнула в моем сознании лишь мимоходом, больше бесит, что я всерьез принял поведение жены, что не удивительно после того, что происходило утром. Я уже вошел в нее, когда моя дьявольская помощница решила все испортить. Кто же знал, что Катрина сможет так быстро сюда добраться? Мне, конечно, интересно узнать, как она это сделала, но не настолько, чтобы у нее спрашивать. Нет, Катрина, конечно, стучалась и довольно долго, я даже чувствовал через дверь ее голод, но разве нельзя было час… или два… короче, подождать?! Все равно же приехали в деревню только к ночи, не особо выиграв время.

Для той, что любит меня, Пенелопа слишком часто борется с собственными чувствами. Хотя откуда мне знать, может на самом деле это нормально? Когда я был ещё подростком, я тоже влюбился и творил странные и непонятные для меня сейчас вещи. До сих пор не понимаю, что за чувства вызвали у меня ее слова. Почему вместо того чтобы оттолкнуть, понимая, что своим проклятием никогда не чувствовал от нее любви, мне захотелось наоборот стать ближе. Почему я ей поверил, прекрасно зная, что она лжет. Судя по тому, что произошло сегодня днем, да и вечером – это к лучшему, она теперь на моей стороне. Вот только мне не нравится то, что я не чувствую ее желания сейчас. Вообще ничего не чувствую от нее, ее мысли где-то далеко, пока губы целуют меня, а тело так интимно приживается ко мне.

Нет уж, так дело не пойдет, ни в каком спектакле я участвовать не собираюсь. Подминаю ее под себя, оказываясь сверху целую по-настоящему, как целый день хотелось. Она замирает, и я позволяю себе сжать ее в объятиях, почувствовать какая она мягкая, горячая и чертовски соблазнительная.

– Вальтер, что ты, – она выдыхает мне в губы, но не успевает ответить, я закрываю ее рот новым поцелуем.

Вот так лучше, чувствую ее смущение и желание, хочет меня. Пытаюсь снять рубашку, а то слегка мешает, как и вся остальная одежда, но Пенелопа не дает, сжимает ее у меня на груди.

– Нельзя, – пытается сказать, но мой язык в ее рту не дает.

Нам нельзя показывать Брачную Метку, но почему я должен подстраиваться под каких-то девок, что подглядывают как подростки? Пусть наслаждаются представлением, недолго осталось. Оставляю рубашку, как есть, даже понравилось, как она за нее держится, словно боится, что сбегу, если отпустит. Пока ее руки заняты, мои свободно блуждают по ее телу. Развязал завязки на штанах, скользнул под свитер и сжал мягкую грудь, заставив тем самым ее судорожно вдохнуть. Упирается руками в грудь, пытается так оттолкнуть меня, не понимая, что при этом подставляет шею и лицо под поцелуи.