— Я могу позаботиться о себе.

— Ты можешь. Он заправляет прядь волос мне за ухо, кажется, на мгновение отвлекшись на этот жест, пока его глаза снова не находят мои, и он проводит пальцем по моей щеке. Эти бесполезные привязанности — не более чем пережитки его прежнего «я». Признаки человека, который смирился с собственным крахом.

— Мне нравится заботиться о тебе, Солнышко. Мне есть чем заняться.

В отличие от предыдущих слов, в словах Кадмуса нет скрытого смысла или замысла. Когда он говорит это мне, он искренне так думает.

— Вы могли бы быть свободны. Бродить по пустыне. Обладать всеми женщинами. Во всяком случае, тем, что от них осталось. Я фыркаю, чтобы боль не затронула мое сердце, но слишком поздно. Его слова уже глубоко засели во мне.

— Ты не обязан оставаться со мной, Кадмус. Это нормально — устраивать свою жизнь. Найти любовь и чувствовать любовь в ответ.

— Ты не любишь меня, Кали? Его губы изгибаются в печальной, но коварной улыбке — коварной усмешке человека, которого я когда-то знала, и я приподнимаюсь на цыпочки, обвивая руками его шею.

— Моя мать часто говорила мне, когда ты любишь что-то достаточно сильно, ты отпускаешь это.

— Кроме Валдиса.

Шмыгая носом, я убираю руки с его шеи и опускаю взгляд.

— Были ночи, когда я думала об этом. Когда я позволяла втянуть себя в эту боль. Пусть это поглотит меня, как пламя, не оставив ничего, кроме пепла. И я не могу. Я знаю, что он был бы достаточно упрям, чтобы сказать мне повернуть назад. Но в этом мире нет ничего, чего бы я не сделала, чтобы найти его снова. Снова почувствовать его объятия.

Подцепив пальцем мой подбородок, он поднимает мой пристальный взгляд на свой и приподнимает бровь.

— Тогда давай прекратим болтать и пойдем найдем этого упрямого ублюдка.

Сквозь слезливый смех я киваю.

— Давайте вернем его.

До рассвета осталось еще пару часов, рассвет вот-вот разразится, когда мы пробираемся сквозь темноту к лесу, где мы впервые помогли группе перелезть через стену. Теперь девять из нас шагают обратно к той стене, чтобы войти в Калико. Кадмус, Титус, Брэндон и я, а также Рис, Кенни, Джед, Рэтчет и Тинкер. Мы уже решили разделиться на две группы. Одна отправится внутрь Калико, в то время как другая спустится под землю, в старую исследовательскую лабораторию. Мы встретимся у главного входа в больницу в течение двух часов. Если одна группа по какой-либо причине станет скомпрометированной, другая должна продолжать выходить и обязательно запереть люк. Связь будет осуществляться с помощью портативных раций, предоставленных Грегором.

Мой желудок скручивается в узлы от чувства вины за то, что я считаю себя ответственным за всех этих людей, рискующих своими жизнями, чтобы рискнуть вернуться внутрь. Рис никогда бы не узнал, что лекарство находится в туннелях, если бы Кенни в конце концов не сказал ему, ради Рен. Хотя я сомневаюсь в этом.

Если я честна сама с собой, за последние пару месяцев были моменты, когда я искренне верила, что никогда больше не взломаю эти двери. Что в какой-то момент я буду вынуждена признать, что Валдис навсегда потерян для меня. Есть шанс, что он все еще может быть потерян. Я понятия не имею, что мы найдем в этой торжественной гробнице. Все, что я знаю, так или иначе, я должна попытаться. Он сделал бы то же самое для меня — он царапал бы эти стены каждый день, до кончиков пальцев, если бы думал, что увидит меня снова.

Мы добираемся до дерева, которое нависает над стеной, и начинаем карабкаться на другую сторону. Один за другим мы пересекаем толстый ствол, затем спускаемся по веревке на открытый двор внизу, где нас встречает знакомая территория закусочной. Трудно сказать, в каком крыле. Судя по расположению здания, я бы предположила, что это S-блок, но это больше не имеет значения. Внутри один сплошной ад, и мы все готовы прорваться через ворота.

Серебряные барьеры, подобные тому, что у главного входа, закрывают проемы, где окна когда-то отбрасывали ложную надежду на свободу. Я помню дни, когда я смотрела во двор в поисках своей сестры. Одно из многих напоминаний, почему я не могу позволить этому месту забрать другое, которое я люблю.

Джед и Рис берут на себя инициативу, когда мы шагаем через заросшие поля, где неподвижно лежат останки умирающих от голода Рейтов, от их тел остались только кости и пятнистая кожа, которая начала разлагаться. Я прикрываю нос от вони разлагающейся смерти, не похожей на запах мусоросжигательных печей или солдата, которого я видела поджаренным на огне в лагере мародеров. Пахнет гнилью и разложением.

Заражение.

— Осторожно, не повредите тела. В них полно мусора, — говорит Джед, переступая через полуразложившегося Рейтера.

— Предположим, я носитель Драги и меня укусил один из этих ранних Рейтов, что со мной будет?

— Я подозреваю, что вы в конечном итоге обратились бы, хотя, возможно, медленнее, чем большинство. Альфы — исключение, как я уже упоминал, и поскольку вы были заправлены альфа-белком, я предполагаю, что вам будет предоставлена небольшая выгода от этого гена, хотя и не большая. Его голос звучит немного приглушенно из-за маски его костюма.

— Впрочем, это все теория.

Я не уверена, являюсь ли я носителем или нет, за исключением того, что Джед упомянул, что большинство второго поколения таковыми являются.

— Почему быть носителем имеет значение? И что это вообще значит?

— Это означает, что где-то вы вдохнули частички болезни, хотя, возможно, их было недостаточно, чтобы пробить мозговой барьер. Но ваше тело вырабатывало антитела к ней. У альф антитела сильнее. Быстрее. Они могут сразиться с Драджем до того, как у него появится шанс пустить корни.

Я переступаю через то, что кажется ничем иным, как скелетом, но подергивание костей подсказывает мне, что чертова тварь все еще жива.

— Как долго Бешенный может продержаться без еды?

— Это зависит. Люди, как правило, живут где-то от тридцати до сорока дней без пищи, при условии, что они насыщены водой. Некоторые доживают до шестидесяти, прежде чем умрут.

Одна из причин, по которой я переживала, это то, что у Валдиса заканчивается еда, так что для меня это приятная новость.

— У Бешенного нет такой же функции мозга, как у людей, — продолжает он.

— Итак, там, где нам потребовалось бы около десяти граммов глюкозы для поддержания работы мозга, Альфа человеку требуется меньше, и больше энергии может быть выделено скелетным мышцам. Я бы рискнул сказать, что Ярость может длиться вдвое дольше, чем у человека.

Почти три месяца без еды. Это означает, что мутанты и Рейтеры, запертые в этой больнице, несомненно, пирующие мертвецами в течение первых двух недель, даже не близки к гибели. На самом деле, они, вероятно, готовы к следующему приему пищи.

Иногда лишь несколько Рейтеров, спотыкаясь, попадают в загон, который когда-то казался непреодолимым барьером для мира за их пределами. Когда мы с Брайани впервые прибыли в Калико, я помню, что именно это небольшое скопление зараженных удерживало меня даже от попытки побега. Безнадежная баррикада до самого горизонта.

Все три Альфы перепрыгивают через забор, Рис берет на себя инициативу, и они без малейших колебаний бросаются на Рейтеров. То, что начинается как небольшая орда примерно из дюжины человек, заканчивается тем, что каждый из них лежит на земле в различных стадиях увечий — у большинства отрезаны головы. Как только угроза устранена, мы перелезаем через забор и начинаем поиски люка. Включив фонарик, я просматриваю сильно утоптанный ландшафт, где Бешенные прошлись достаточно, чтобы утрамбовать песок, не допуская, чтобы какая-либо растительность препятствовала нашим поискам.

— Нашли! — кричит Кенни, и все мы собираемся вокруг участка песка, на который падает тень от темной крышки люка. Опускаясь на колени, Кенни и Титус разгребают грязь, обнажая толстую металлическую ручку и маленькую коробочку, которую Кенни открывает, чтобы показать плоскую клавиатуру под ней. Без колебаний он вводит дату и дергает за ручку.