Пальцы сжали подоконник. Мне было обидно, а ещё душила злоба.

— Похоже, он и правда отлично умеет манипулировать женщинами, — едва слышно прошипел я. — Теперь ему ничего не мешает снова вернуться к избиению жены. Всё вернётся на круги своя.

Мне было физически больно наблюдать, как Элис, слегка прихрамывая, садится в его машину. Она добровольно возвращалась в собственное прошлое, чтобы пережить все его отвратительные сцены по новой.

Мне вспомнилось, как Элис привезла меня к своему старому дому. А ведь… она и правда желала этого. И правда хотела вернуть всё как было.

Вскоре после этого я проснулся, умудрившись сохранить отвратительное настроение. Все мысли были об Элис. Мы не разговаривали уже несколько дней. И пусть такое случалось и раньше, но сейчас подобное грызло меня, не давая толком ни на чём сосредоточиться.

Я всё ещё был одержим ею. Всё ещё представлял её, хотел…

Проблема в том, что мы можем осмыслить сновидения только после пробуждения, и, возможно, именно поэтому люди так стремятся нагромождать на них слова после того, как увидели. Сны поглощают наши горизонты, приковывают наше тело к бурной нереальности. Они — рука, которая тянется за горы, за небо, в самые глубокие недра земли. Они — невежество, которое тиранит каждый наш выбор. Они — тьма, которую может осветить только новый сон.

— Можно сколько угодно обманывать других, но от себя не уйти, — ухмыльнулся я, привычно достав дневник и начав записывать сон. Все его подробности были как на ладони, поэтому запись не заняла много времени.

Отложив дневник, налил себе кофе.

— Разумеется, она не простит его, — уверенным тоном сказал самому себе. Казалось, им я компенсировал собственную неуверенность.

Мотнув головой, постарался переключиться. Взгляд упал на мусорное ведро, отчего я хмыкнул, вспомнив, как во сне выбросил туда письмо благотворительной организации. Ассоциации перекинули меня в глубины памяти, и вспомнился недавний сон о том, как я с напарником посещал благотворительный вечер.

— А ведь это был не конец, — улыбнулся я, вспоминая продолжение того сна. Ведь нам нужно было поймать одного копа…

Сон начался в машине, где я поставил отметку на определённой части карты.

— Подождём его на этой стороне улицы, — сказал я своему напарнику, сидящему рядом.

Вскоре полицейский вышел из дома и начал свой стандартный день. Мы повсюду следили за ним, поскольку чётко знали о его продажной коррумпированной натуре. Разумеется, приходилось быть аккуратными, но офицер не подозревал о слежке, так что был беспечен.

Он успешно играл роль обычного детектива местного полицейского управления, но был куда как бóльшим. Для нас он являлся лестницей, ведущей наверх, дальше, к нашим основным целям.

Вскоре, спустя несколько дней слежки, мы узнали его распорядок, а потому настала пора планирования похищения.

— Каждое утро он выгуливает собаку, — заявил мой напарник, — доходит прямо вот туда, — кивнул в сторону газетного киоска, — но брать его по дороге — риск. Собака может поднять шум, привлекая людей. Предлагаю дождаться, пока он пойдёт на работу.

— А если у него будет выходной? — хмыкнул я. — Предлагаешь следить дальше, составляя его график?

— Если не выйдет в этот день, то выйдет на следующий, — уверенно ответил он. — Мы будем сидеть столько, сколько нужно.

Меня радовал его энтузиазм.

Проблема была в том, что график этого детектива действительно представлял из себя то ещё месиво. Полицейский не слишком часто засиживался в участке, а постоянно мотался по городу, ведь работал в отделе расследования убийств. Весь город был его территорией!

У него не имелось шаблона поведения. Иногда он и вовсе не возвращался домой, оставляя жену и детей без внимания.

— Предлагаю взять его ночью, — предложил я. — Только организуем это где-нибудь подальше от людных мест. Может, по дороге на очередное место преступления?

— Ха-ха, считаешь, что место, где уже произошло какое-то дерьмо, будет отлично подходить для совершения ещё одного? — рассмеялся мой друг. — Может, и так, но надо смотреть и прикидывать.

Мы были бдительны и внимательны, а ещё владели такой вещью, как терпение. Я помнил, что следующие дни мелькали в моём сне будто с ускорением. День за днём мы следили за копом, периодически меняя тачки, чтобы не примелькаться. Но вот, наконец, настал идеальный момент.

Наша позиция располагалась напротив его дома, как уже неоднократно происходило ранее. Сейчас мы с напарником дожидались, когда он выйдет, а пока просто сидели. Скука… но это то, без чего невозможно вести слежку.

В моей голове крутились мысли, что хороших людей в мире, вероятно, больше, чем плохих, но что, если «хорошие» остаются хорошими лишь потому, что боятся наказания? Если бы последствий от совершённых преступлений не существовало, то сколько бы людей продолжали считаться хорошими? Ведь всё, что в таком случае останется, — идея порядочности. Любой, кто в такой ситуации продолжит творить добро, отказываясь от зла, будет делать это потому, что в нём продолжит существовать инстинкт порядочности.

Не зря говорят, что в человеке постоянно борются два волка и победит тот, кого ты подкармливаешь. Карма… Вот только нельзя забывать и о чувстве банальной выгоды. Если все люди станут творить зло, то делать добрые поступки станет невыгодно. Что тогда случится? Новая система ценностей? Понятие «добро» станет применяться к тем, кто творит чуть меньшее зло, чем раньше? То есть обманул человека не на тысячу долларов, а всего на двести?

Забавно, но, скорее всего, мир к этому и идёт.

Даже этот коррумпированный детектив. Он ведь на все сто процентов уверен, что хороший человек. Да, берёт взятки, но кто их не берёт? Даже если приставить ствол к его виску, он продолжит говорить о собственной порядочности, и в каком-то смысле будет прав. Всегда найдётся кто-то худший. Всегда.

Может, это я ошибаюсь? Я собираюсь убить его, я смог «заразить» этой идеей своего друга, подвязав его с собой. Мы уже сделали столько, что заработали себе на пожизненное или даже казнь.

Самое смешное — мы собираемся сделать ещё больше.

Значит ли это, что главный злодей всегда ты сам? Наверное, да. Злодей — это ты. Это я. Это все они. Все люди вокруг. Но при этом никто не признает это, даже под пыткой. А если и скажет, то не будет верить в собственные слова. Ведь он не может быть плохим! Всегда будет кто-то хуже, на кого укажут пальцем и скажут, что «по сравнению с ним я не так уж и плох». Да. Он прав.

Значит, мои деяния бессмысленны. Забавно, ведь я по-настоящему не знаю этого детектива. Может, он примерный семьянин или добропорядочный представитель общества, который делает регулярные пожертвования в фонд помощи детям, ходит в церковь и каждую неделю навещает своих родителей.

Ладно, не посещает. И не ходит в церковь. Но я утрирую!

Меня всегда смешило, как мы можем испытывать к кому-то отвращение, даже никогда не встречая этого человека. Или к кому-то, кого даже не знаем. Просто исходим из слухов или обрывков каких-то сведений.

Но верно и обратное. В художественных рассказах всегда есть целеустремлённые персонажи, которые призваны вызвать у нас определённые чувства. Неважно, хорошие или плохие. Суть в том, что эти персонажи всегда создают некий контраст и вызывают у нас эмоции: веселье, радость, отвращение, злость… Вопрос — почему? Вся суть в том, как они нам подаются, какими словами описываются и на чём делается акцент. Скажем, тот же полицейский, за которым мы следим. Я описал его двумя словами: продажный коп. Это мгновенно даёт эффект неприятия. Но что, если бы я сказал: отец двоих детей, любящий муж, защитник правопорядка, участник акции «помоги ближнему» и доброволец в поисковых отрядах, которые искали в Каролинском лесу потерявшихся туристов? О, уже немного иное отношение?

— Вот он, — негромко сказал напарник, отвлекая меня от мыслей. Я кивнул, и мы плавно двинулись за копом.

Взяли мы его лишь ближе к вечеру, когда он встречался с одним из осведомителей (по делу недавнего двойного убийства) на пустующей парковке. Ошибка — лучше действовать на виду, встречаясь со стукачами в каком-нибудь кафе или на лавочке в людном парке.