После того стыдного случая с Эрхаем Сяо Пэн всерьез обозлился на себя и решил сделать последний выбор: или дать жене отпускную (продолжая ежемесячно высылать ей пятнадцать юаней) и жениться на Дохэ, или начисто стереть из памяти все счастливые вечера в гостях у Чжанов, а за восемь лет их накопилось немало.

В тот день он шагал по заводу сквозь искры от сварки и газовой резки. Вдруг из-под сварочной маски показалось знакомое лицо. При виде Сяо Пэна оно снова спряталось, как будто маска могла укрыть не только лицо, но и обезьянье тельце своего хозяина. Сяо Ши от него прячется. Сяо Пэн шел дальше; по рельсам, проложенным через сталеплавильный завод, время от времени проходил состав, нагруженный болванками. Боже, ты всегда посылаешь озарение в самую нужную минуту, думал Сяо Пэн. Мой названный брат Сяо Ши — доносчик! Приревновал Дохэ, выведал, что у меня в деревне жена и ребенок, и рассказал все Чжан Цзяню.

Дождавшись, когда пройдет состав с болванками, Сяо Пэн шагнул назад через рельсы. Сяо Ши как раз закончил сварку и сбивал с электрода шлак.

— Что, сволочь, иззавидовался? — бросил ему Сяо Пэн. — Какой там рисовый колобок, врешь! Нет, кожа у нее как топленое сало из морозилки: коснись языком — тает!

Сяо Ши самодовольно улыбался, виду него был такой, будто ему совершенно все равно.

— Донес на меня? А еще что знаешь? Она в тот вечер мне все свои секреты раскрыла! — Сяо Пэн расхаживал по оглушительно дребезжавшему стальному листу.

— Какие секреты?

— Такие, что я и за десять блоков «Дацяньмэнь» тебе не расскажу, вот какие!

— А, вон что за секреты, было бы о чем говорить… — Сяо Ши осмотрелся по сторонам. На самом деле их окружали только оглушительные звуки ударов металла о металл, еще эхо от составов, которые то и дело проходили по заводской территории, и свист подъемного крана. Ори они во всю глотку, никто бы не услышал.

— Ты про что? — Сяо Пэн настороженно уставился на Сяо Ши.

— А ты только сейчас узнал? Целый году Чжанов не появлялся, мне-то давно все известно!

Эта женщина каждому встречному плачется о своих страданиях. Оказывается, ему известно ровно то же, что и остальным. Сяо Пэна захлестнуло разочарованием, он понял, как глупа его любовь: Сяо Ши с Чжан Цзянем животики надорвали, потешаясь над ним, это точно.

Сяо Пэн сел на рельсы. Какой же он клоун, романтичный и печальный клоун-неудачник. Наверное, его одного и печалила судьба Дохэ. И теперь все над ним смеются.

Вокруг взметались гроздья слепящих искр, а удары металла о металл звучали мощнее и величественней, чем бой тысячи гонгов и барабанов. Сокрушенный Сяо Пэн, съежившись, сидел на рельсовом стыке. Все празднуют свой праздник, для них горят фейерверки сварочных искр, для них гремят стальные гонги, а посмешище Сяо Пэн сидит здесь, не зная, что делать дальше, куда идти.

Металлическое эхо отдавалось в его сердце, в легких, в печени, в желчном пузыре, в позвонках, в мозге: дин-гуан, дин-гуан! Вдруг на рельсах показался локомотив: вез назад пустые вагоны. Сяо Пэн поднялся на ноги, хотел шагнуть на ту сторону, освободить дорогу.

Но чья-то рука рванула его назад.

— Придурок, ты куда собрался? Жить надоело? — Сяо Ши махнул в сторону поезда, который мчался по соседнему пути, навстречу пустому составу.

Шагни Сяо Пэн на ту сторону — попал бы под встречный поезд, и колеса размололи бы его в фарш для баоцзы.

— Твою мать, — тихо выругался Сяо Пэн, стряхивая с себя руку товарища. Они с Сяо Ши были как братья и рассыпаться друг перед другом в благодарностях не привыкли.

— А я смотрю, что-то с тобой не так. Сидишь там, как чумной! — Сяо Ши все не отставал. — Лечь на рельсы из-за какой-то бабы? Тебе самому-то не противно?

— Противно от тебя! Проваливай!

Сяо Ши знал, что друг ему благодарен: к Сяо Пэну сейчас разом и жизнь вернулась, и душа.

Вечером они пошли в баню, на выходе Сяо Ши сказал, что заглянет к Чжанам, отнесет свинину. В столовой сдохла свинья, мясо раздали рабочим. Он тоже отхватил кусок, пусть дети полакомятся.

— Разве можно детей дохлятиной кормить?

— И-и, поварим подольше! Поди, не отравятся!

— Глянь, мясо уже посинело, вся кровь внутри осталась. От одного вида дурно!

— Ничего, вареное, чай, синим не будет! Японские гады, когда голодали, и синее мясо ели. Сырые кукурузные початки ели и сырой гаолян, а еще ловили вьюнов в ручьях и пихали в рот…

— Это Дохэ тебе рассказала? — спросил Сяо Пэн. Дохэ говорила ему, что на пути к убежищу она ела дождевых червей.

Сяо Ши замолчал. Был вечер начала зимы, с их вымытых голов в воздух поднимался пар.

— Она и с тобой про это говорила? — продолжал допытываться Сяо Пэн. — Не расскажи она этих кошмаров, ты бы думал, что японцы все волчьим молоком вскормлены. Что японки — волчицы, растят зверей, которые только и знают, как сеять пожары и смерть. Я раньше тоже к ней… Тоже в общем… А как она рассказала мне про этот ужас, теперь совсем не хочется ее обижать.

Сяо Ши тихо слушал. Потом как бы между делом спросил:

— Так чего же она не уехала в Японию?

— В Японии у нее никого нет.

— А почему у нас ее не арестовали? Японских шпионов много развелось, их ведь ловить надо?

Сяо Пэн мигом вынырнул из своего романтично-печального настроения, вдохнул, выдохнул и перевел взгляд на этого коротышку. Опять остался с носом. Коротышка выведал секрет, который доверила ему Дохэ.

— Твою ж мать, надуть меня вздумал?! — крикнул Сяо Пэн, а сам уже понял, что хитрая обезьяна все-таки взяла над ним верх.

Сяо Ши расхохотался, отступил подальше, чтобы не попасть под взрыв его гнева, и встал в защитную стойку.

— А я смотрю, чего это она такая мякенькая? Японский тофу!

— Сволочь!

— Ну и что, что сволочь? Сволочь, а друзей от врагов отличаю, — отступив еще на три шага назад, Сяо Ши демонстрировал приемы из стиля обезьяны[90]. — Я японского тофу не пробовал, так что я сволочь с национальным сознанием!

— Черта лысого у тебя сознание!

— А у тебя и того нет!

Зная, что чем дольше Сяо Ши веселится, тем больше входит в раж, Сяо Пэн накинул на голову полотенце и решительно зашагал к общежитию. Когда открывал дверь в свою комнату, с темного лестничного пролета послышался свист. Сегодня Сяо Ши не даст ему покоя, пока не выведает историю Дохэ от начала до конца.

Кончилось тем, что они вдвоем и съели посиневшее мясо. Одолжили у соседей керосинку, сполоснули тазик для умывания и сварили в нем мясной суп. Под кошмарную историю Дохэ ушло шесть лянов вина. Так они пили да ели, пока Сяо Ши не вырвало Сяо Пэну на кровать. Хозяин только успел убрать, а Сяо Ши уже залез на кровать соседа из Сычуани и там тоже все испачкал своей блевотиной. Сяо Пэн отхаживал друга, ругая его сволочью и черепашьим отродьем, а про себя думал, что даже этого ублюдка история Дохэ вон как проняла: всего наизнанку вывернуло.

Снег в этих краях выпадал раз в сто лет, а то и реже. Сяохуань улеглась грудью на балконные перила и завороженно глядела на улицу. Сосны на горе стояли белые, и издалека казалось, что это тот самый косогор в деревеньке Чжуцзятунь. Едва научившись ходить, Сяохуань что ни день взбиралась на гору за шишками, боярышником и диким виноградом; там они с отцом ложились в снег и поджидали, когда лиса выскочит из норы. В Дунбэе-то снег хороший, теплый, отец выроет Сяохуань ямку — в ней не замерзнешь. После Земельной реформы, когда семью Чжу причислили к зажиточным крестьянам, Сяохуань всего дважды наведалась в родной дом: первый раз, когда хоронили отца, второй — когда умерла мать. В последние дни мать сетовала, что горше всего болит ее сердце за младшую дочь, Сяохуань: избаловали ее хуже некуда, сначала в родном доме, потом у мужа, а как в старости будет жить? Дети-то не родные кровинки, не из ее утробы, а ну как узнают правду, что за старость ждет тогда Сяохуань? Мать уходила из жизни с неспокойной душой.