Дохэ отпустила Чжан Цзяня. Тот все гнул свое, повторял, что она сама куда-то убежала, потерялась, а теперь вернулась и вон что устроила! Но Дохэ не слышала ни слова, малыши с самого рождения кричали, как два звонких горна, а сейчас подросли, маленькие горны стали большими, и непонятно было, который ревет громче. Соседи, отсыпавшиеся после ночной смены, теперь с вытаращенными глазами лежали и слушали сияющий латунный рев близнецов.

Дохэ схватила с пола кухонную лопатку и запустила в Чжан Цзяня, он пригнулся, лопатка угодила в стену.

Теперь с ним билась на смерть уже не Дохэ. а жители деревни Сиронами. Их особая дьявольская ярость рождалась как раз из долгого молчания и тишины. Призраки Сиронами вселились в тело Дохэ. а кухонная лопатка стала ее самурайской катаной.

— Пусть стукнет раз-другой, кровь покажется, и делу конец! — уговаривала Сяохуань мужа. Но и ее голос тонул в детском реве. Чжан Цзянь ничего больше не слышал, а услышав, едва ли бы понял. Он надеялся только, что Дохэ еще раз-другой промажет и истратит силы. Улучив секунду, Чжан Цзянь заскочил в большую комнату и придавил дверь, но до конца она не закрылась — с другой стороны на нее всем весом навалилась Дохэ. Так они и застыли: она снаружи, он внутри, а дверь превратилась в стоячие весы, и чаши с двух сторон оказались наравне. Их шеи надулись и покраснели, Чжан Цзяня охватил ужас: женщина, слабая, так деревце на ветру, может сдюжить против него — щель в дверях так и держалась в полчи шириной. Волосы Дохэ разметались по плечам, обожженное солнцем лицо, землистое от недосыпа и голода, сейчас стало лиловым. Она что было сил навалилась на дверь, губы растянулись в две нитки, обнажив давно не чищенные зубы. Сяохуань в жизни не видела ничего страшнее. Крикнула, насколько хватало иссушенного табаком голоса:

— Чжан Лянцзянь, твою ж мать! Ты из отрубей слеплен? Что, вмажут тебе пару раз, на куски рассыплешься? Пусть ударит раз-другой, и баста!

Пальцы на ногах Дохэ почти вонзались в бетонный пол, удерживая нависшее над дверью тело. Вдруг она вышла из битвы, отскочила назад, дверь с грохотом распахнулась, и Чжан Цзянь, словно куча барахла, рухнул на пол.

У Тацуру вдруг пропали и силы, и жажда сводить счеты. Безмолвие жителей Сиронами может быть eme страшнее.

Чжан Цзянь поднялся на четвереньки и уперся глазами в ноги Дохэ. Ноги беженца из голодного края, под ногтями — черная земля, грязь на ступнях змеиными чешуйками ползет вверх и сливается с комариными укусами, густо усыпавшими голени.

Сяохуань выкрутила смоченное в воде полотенце и протянула жгут Дохэ, но та не шелохнулась, так и стояла с остекленевшими глазами. Сяохуань расправила полотенце, протерла Дохэ лицо, приговаривая:

— Пока передохни, наберись сил, как оклемаешься, еще ему наподдашь.

Выбежала из комнаты, отмыла с почерневшего полотенца грязь и снова взялась за работу. Дохэ не шевелилась, и голова ее была как от другого человека: повернешь налево, она так и останется, сдвинешь, оттирая, набок, так и повиснет. Сяохуань болтала, не умолкая:

— Бить его? Много чести! Лучше взять бритву и порезать его на кусочки. Ну не дрянь ли? Здоровый дядя, пошли впятером гулять, одна пропала, а он и в ус не дует! Полюбуйтесь, взрослого мужика из себя строит, а на самом-то деле был он когда в семье за главного? За него всегда все решали — и важные дела, и по мелочи.

Сяохуань подошла, пнула Чжан Цзяня под зад, чтоб немедля нагрел воды помыться. Он вскипятил большую кастрюлю, занес в туалет, выудил из корыта пеленки, а прокуренный голос Сяохуань все нудел:

— Еще на заводе в бригадирах! Двумя десятками мужиков командует! А трех ребятишек и одного взрослого не мог сосчитать!

Сяохуань затащила Дохэ в туалет. Если она принималась за дело с охотой, выходило всегда расторопно и ладно. Прошлась ножницами по космам Дохэ, и они превратились в стрижку, потом усадила Дохэ в корыто и растерла с ног до головы люфовой мочалкой. Змеиную шкуру со ступней и голеней сразу было не отмыть, Сяохуань черпала воду и пригоршню за пригоршней лила на грязные ноги, потом густо намылила, пусть немного отмокнут — Дохэ не иначе смерти в лицо заглянула, потому и стала на себя непохожа. Тем временем рассказывала ей про детей: у Ятоу пятерки по всем предметам. Дахай с Эрхаем услышат из грузовика с громкоговорителем «Да здравствует социализм!» — и уже не плачут. Ятоу в классе выбрали подносить цветы бойцам-добровольцам, возвратившимся на родину. То и дело Сяохуань покрикивала Чжан Цзяню, чтобы нес новую кастрюлю.

Вода трижды почернела, пока в корыте не появилась Дохэ, хоть немного похожая на себя прежнюю. Темнокожая, исхудавшая Дохэ. Ее длинные волосы Сяохуань состригла, голову завернула в полотенце, под полотенце насыпала средство от вшей. Ятоу что ни день таскала из школы вшей, и у Дохэ всегда лежал порошок про запас.

Тут снаружи крикнули:

— Мастер Чжан!

Не успели подойти к двери, а гость уже заглядывал в окошко на кухне. Как и во всем доме, кухня у Чжанов выходила окном на общую террасу, сейчас там стоял Сяо Пэн. Его определили учить русский в техникум рядом с домом Чжанов; когда у Сяо Ши день перед ночной сменой был свободен, друзья приходили в гости к Чжан Цзяню. Если заставали дома хозяина, играли с ним в шахматы или в «прогони свинью»[51], а когда Чжан Цзянь был на заводе, парни перебрасывались шуточками с Сяохуань. Если и Сяохуань не было дома, друзей ждал безмолвный прием Дохэ: две чашки чая и пара самодельных конфет из кожуры помело. Поначалу они не могли привыкнуть к этим конфетам, не то кислым, не то сладким, не то соленым, но прошло время, и теперь, садясь пить чай, гости сами спрашивали Чжан Цзяня и Сяохуань: а что, конфеты из помело закончились?

Увидав синяк на щеке хозяина, друзья поинтересовались, кому из шанхаишек на заводе он задал трепку. Если отвечать не хотелось или сказать было нечего, Чжан Цзянь пропускал вопрос мимо ушей. Сяохуань ответила за мужа, мол, это ее рук дело: если супруги на кане что не поделили, тут уж держись! Сяо Пэн и Сяо Ши теперь заметили и царапины на руках Чжан Цзяня, словам Сяохуань они не поверили, но подыграли: сестрица Сяохуань умеет подраться, физиономию мастеру Чжану не попортила. Сяохуань, прищурившись, хохотнула: конечно, попорчу — одной мне, что ли, на кане куковать?

Потеряв терпение, Чжан Цзянь глухо рыкнул:

— Замолчи!

— Это ведь наши братишки, чего испугался? А? — она глянула на Сяо Пэна и Сяо Ши. — У нас в деревне парни к двадцати годкам и детей имеют! — Договорив, Сяохуань обернулась и позвала: — Дохэ, чай готов?

Но Дохэ не вышла, как прежде, легкой неслышной поступью, с широкой улыбкой и низким поклоном. Не поставила на стол деревянный поднос с блюдцами, на которых лежали конфеты из помело или другие диковинные сладости, все на пол-укуса, а рядом чашки и зубочистки — подцеплять угощения.

Сяохуань сама пошла на кухню, плеснула чаю по чашкам и брякнула гостям на стол. Сяо Ши и Сяо Пэну всегда казалось, что семья у мастера Чжана немного странная, а сегодня в доме было еще чуднее, чем обычно.

Когда мужчины сели в большой комнате за шахматы, Сяо Пэн. наблюдавший за игрой, увидел, как мимо них прошла смуглая худая женщина. Присмотрелся получше — а это Дохэ! Узел с ее затылка пропал, голову Дохэ обернула в разноцветное полосатое полотенце, а оделась в костюм с синими полосками по белому — на худой, как жердь, свояченице одежда колыхалась, словно бело-синее знамя. Месяц не были они дома у мастера Чжана, что же за это время стряслось?

— О, никак Дохэ? — воскликнул Сяо Ши.

Дохэ замерла на месте, перехватила поудобнее близнецов: Дахай сидел на руках, Эрхай на спине. Глядя на гостей, свояченица что-то неслышно напевала. Еще не хватало, чтоб она сама с собой разговаривала, испугался Сяо Ши. Они с Сяо Пэном слышали от соседей Чжан Цзяня, что у его свояченицы не все дома.

Спустя пару дней Сяо Пэн и Сяо Ши снова зашли к Чжанам скоротать воскресенье и заметили, что теперь Дохэ смотрит на них как раньше. Она подстригла себе челку до бровей, ворох густых черных волос убрала за уши, ее лицо потемнело, похудело, но смуглость и худоба даже шли Дохэ, теперь она походила на молоденькую студентку.