— Хочу кое-что сказать твоей маленькой принцессе. Здесь лишь одна жертва — я. Это меня снова и снова пытаются продать и перепродать. Так что не строй из себя дарителя, Фил. Роль мудака тебе идет больше. И я не буду молчать. Ты цента от козла не получишь!

КОНЕЦ ВОСЬМОЙ ЧАСТИ.

«ДЗИНЬ!..»

Глава 1.

Филипп, — он читает свои договора чаще, чем я, сидя за компьютером, обновляют Фейсбук, — закрывает папку и кладет ее на обеденный стол. Он не уехал. Без него торжество лицемерия было бы неполным.

На каминной полке гулко идут часы.

В голове гудит от слез и пережитой истерики. Вид у меня, прямо скажем, ужасный. Но кому какая разница? Если бы я сама не сошла, то тетя заставила бы. И плевать, что у меня лицо опухло от слез. Все будут притворяться, что все в порядке. Даже если я сама себя оболью бензином и подожгу.

Вслед за мною, отстраненный и мрачный спускается Ральф. От него слегка несет виски. Глаза чуть-чуть покраснели, но в целом, если он прополощет рот «Листерином», то никто и внимания не обратит. Если его только не остановят на трассе.

— Тетя все еще у себя?

— Да, — отвечает Филипп. — Какие-нибудь новости?

— Нет, ничего...

— Ты врешь, — вмешиваюсь я. — Джессика сбежала... Как только стало известно про епископа.

Улыбка Филиппа, широкая и наглая, словно у Чеширского кота.

— Крошка, — произносит он почти с жалостью, — ты правда думаешь, будто выиграла?.. Она — моя жена, ты — падчерица. А мои родственники с той стороны предпочтут отдать последние серебряные ложки, лишь бы только наружу не выплыла правда о вас.

— Надеюсь, ты успеешь заткнуть Правде рот, — срывается у меня.

В душе я надеюсь, что вырвавшись из психушки, Джессика уже успела в хлам уделать его драгоценную яхту. Как бы я сама сейчас хотела быть там. С ведерком объедков... Теперь я понимаю, что сделало Джессику такой.

Но уже поздно.

— Прекрати, — устало грохочет Ральф.

— Иди ты, — уже привычно, без всякого огня, я отворачиваю голову.

Сегодня я весь день это говорю им. То одному, то второму. Никто никуда не идет. Они затаились, оба. Напряженные и взволнованные, словно сторожевые собаки.

— Ты спрятал оружие? — спрашивает Ральф.

— Да, спрятал, — раздраженно отвечает Филипп. — Ты уже спрашивал меня! Трижды! Или хочешь, чтобы я его у себя в кишке спрятал, как в тюрьмах?!

— Прости, — он трет виски ладонями, отогнув их, как делали египтяне. С тех пор, как стало известно, что Джессика смылась, Ральф не находит места. И я делаю все, что могу, чтобы усугубить его ощущения. — У меня мозг всмятку...

Филипп отвечает молчанием. Лишь желваки вздуваются на гладких щеках. Его самого довольно сильно потряхивает. Одно дело — держать взаперти меня, другое — ожидать со всех сторон оглушительного удара. А Джессика ударит. Это ощущается в воздухе, как ощущается запах озона перед грозой.

— Ты звонил в госпиталь? Как он?..

— Без изменений, — роняет Ральф. — В коме.

— Я начинаю медленно верить в бога, — вставляю я, хотя доподлинно знаю: бог не при чем.

Это Лона, не дождавшись отмашки, отправила второе письмо. Копию того, что отобрал Филипп. Епископ сейчас в больнице, в реанимации. Его оперировали, но гарантий пока еще никаких. Значит, письмо дошло...

— Раджа позвонит, как только что-то узнает, — тихо сплевывает Ральф, обращаясь к Филиппу. И по лицу не поймешь: что именно он так хочет услышать. Епископ умер? Или, что епископ уцелел?

Я знаю лишь то, что он знает, кто за этим стоит. Знает... Но пока не может определиться, как ему с этим знанием поступить. И Филипп знает. И Джессика...

— Если он не сдохнет, — начинает Ральф тихо, но тут же обрывает себя.

— Ральф, прошу тебя! Прекрати так разговаривать, дорогой! — заходит в гостиную тетя Агата и в руках у нее традиционная корзинка с яблоками. Я жду, что она добавит что-то еще, но многолетняя привычка лгать, слишком глубоко укоренилась в ее сознании. — Это от фрау Вальденбергер. Она не может прийти. Плохо чувствует себя.

— Пойду, схожу к ней.

— СТОЙ! — их голоса сливаются в один, отдающий эхом, как у Смерти из книг Терри Пратчетта.

Тетя смущенно ставит корзинку на стол и, не осмеливаясь поднять на нас глаз, выходит.

— Ты никуда не пойдешь, — шепчет Ральф. — Ты сейчас отправишься в свою комнату, сделаешь все, чтобы снять отек до прихода парикмахерши и всю ночь будешь танцевать, как гребанная Русалочка на свадьбе своего Принца. Иначе, клянусь, я тебе ноги переломаю.

— А кто из вас двоих — Принц? — спрашиваю я преданно.

До ног он еще дойдет... Но если не прекратит так скрипеть зубами, они сломаются и осколками попадают на пол. Как разбитое стекло из оконной рамы. Не в силах просто так выдержать, никого не убив, Ральф неосознанно хватает яблоко и так сжимает, что лопается кожица.

Я молча втягиваю воздух. О, эти яблоки! Их аромат наполняет комнату и я чувствую, как под платьем сжимаются в тугие комочки соски. Веки Ральфа чуть вздрагивают и он отводит глаза. Он действительно ничего не помнит. Просто запах яблок, просто еще один сентябрьский день.

— Ты этого не помнишь, — говорю я Ральфу, — но когда мы в первый раз занимались сексом, в гостиной вот так же пахло яблоками. И кофе. И ты был пьян. Ты спросил меня, буду ли я любить тебя, когда стану взрослой. И я ответила, что буду любить тебя, пока не умру.

Он снова стискивает зубы; предательская влага серебряной пленкой затягивает взгляд.

— Зачем ты это сделала, Ви? Зачем?..

— Чтобы освободить тебя.

Ральф качает головой и кривится. Как тогда, в подвале, когда я сказала ему, что избавлю его от Джессики. Он шагает ко мне навстречу. Чистый, ничем не стесненный порыв. Прижимает к себе, обхватив ладонью за шею и я в последний раз прижимаюсь щекой к подрагивающему плечу.

— Я должен ехать, — шепчет Ральф. — Прошу тебя. Прошу, не делай глупостей больше.

Я киваю. Последний взгляд, последний поцелуй. Если епископ пытается отбросить коньки, требуется, чтобы присутствовали оба секретаря. Ральф собирается сесть на самолет в Нюрнберге. Филипп — удостовериться, что я ничего не вытворю.

Не знаю, чего они так боятся? Что я подсыплю в жаркое крысиный яд? Я разжимаю руки и отвожу их за спину.

— Я люблю тебя! — шепчет Ральф, держа в ладонях мое лицо. – Я вернусь... Обещаю тебе, Верена. Я добьюсь перевода назад в Баварию. Я вернусь к тебе.

Почти умоляюще, словно пытаясь напитать меня своей верой. Я молча киваю и распятая на скулах улыбка слегка дрожит. Ральф поднимает голову, чтобы посмотреть на Филиппа.

— Если Джессика вдруг объявится, — говорит он в тысячный раз и сладкий запах греха превращается в серную вонь Ада.

Джессика. Вот и все, что его волнует. Всегда только Джессика. Я наклоняю голову и плотно закрываю глаза.

***

На подъездной дорожке уже слышны голоса. Я с трудом отрываюсь от зеркала. Ральф был прав: в этом что-то есть. Филипп смотрит, как завороженный.

— Как кровь на снегу, — говорит он, делая попытку коснуться пальцем алой, в цвет платья, помады.

Я отдергиваю голову. Что за циничная сволочь? Неужели, не может спокойно выиграть и сесть в углу со своим трофеем? Обязательно лезть ко мне?

— Ты на самом деле такая белая, или это такая краска для волос?

— Я поседела от горя!

На этот раз он принимает меня всерьез. Коротко кивнув, отступает. Я провожу ладонями по жесткому корсетному лифу. Грудь стоит — высоко и гордо, словно два варенных яйца в подставках.

— Гости, Виви, — бормочет тетя Агата, коротко, но громко покосившись на мое платье. — Как блудница вавилонская, господи помилуй!.. Только у Лизель могло хватить ума подарить тебе подобное платье!

— Это правда, — с готовностью соглашаюсь я. — Ни у кого и толики нет ее вкуса.