— Когда состарюсь, расскажу тебе про роман с епископом-инквизитором. Но пока что — тсс... Разве что пара, самых невинных намеков. Его звали Ральф и в то время он был обычным священником...

Она не может не улыбнуться.

— Убирайся, маленькая негодяйка.

Заперевшись в комнате, я рассматриваю альбомы. Вот мы все трое — Ральф, я и Джессика. Счастливые. Джессика — ослепительно хороша. Невроз уже затаился в сжатых челюстях и кривоватой улыбке, но еще не сделал пластмассовыми ее огромные, как у Барби, глаза. Ральф — напротив, еще далеко не такой красавец. Тощий, ширококостный, слегка сутулый. Смущенный и гордый одновременно, держит в руках кулек. Что там торчит из пеленок, расшифровать невозможно. Но если верить подписям, это я.

Они много фотографировались первые месяцы. Образцовая пара. Кто кого растлевал? Судья поседел бы в процессе.

Потом — цветные фото. Ральф уже старше, в нем уже угадываются черты будущего мужчины; я — похожа на человека. Джессика — со зрачками в разные стороны и широкой, немного дикой улыбкой. Это как раз период, когда она обнаружила, что если медикаменты запивать алкоголем, то влетаешь выше, чем без него.

Дальше только мои фотографии вновь черно-белые. Мне шесть. Джессика — где-то там, за кадром. Мечется и воет, словно неприкаянная душа. То требует ее отпустить, то не желает со мной расстаться. Вот она — слегка помятая с закрытой прядью волос щекой. Это я, обозлившись, швырнула ей тарелку в лицу.

Много фотографий, где я одна. Сахарная кукла, — так он назвал всю серию. Черно-белые, слегка высвеченные, чтобы подчеркнуть белизну моих кожи, ресниц, бровей и волос; полупрозрачные. Залитые солнечным светом, красивые фотографии хорошенькой девочки в белом, отделанном кружевами, платье.

Девочки, с которой у меня нет ничего общего...

Эти фотографии — последнее, что в альбоме.

Остальные листы пусты.

«Было слишком больно! Я не мог тебя видеть, сама твоя любовь казалась насмешкой, — так он сказал мне в Гремице. — Но я не мог позволить ей увезти тебя. Даже если ты не была моей дочерью, я не мог позволить алкоголичке забрать тебя. Искалечить. Отрубиться где-то и снова тебя забыть. Поэтому позволил ей болтаться поблизости».

Зато он прекрасно смог продолжать притворяться моим отцом перед епископом. Они заключили сделку. Филиппу вручили Джессику, титул и пять миллионов евро. Ральфу — один миллион триста тысяч, сан и меня. Епископ хотел только одного: продолжать считаться бездетным. И еще, чтобы ни один из тех, кто считал себя наследниками, никогда и ни о чем не узнал. Поэтому документами занимался лично...

И все было хорошо, пока в дело, сам не ведая что творит, не вмешался Фуражка. Джессика уже окончательно потеряла сходство не то, что с епископом, но и с человеческим существом. Но документы остались. И его подписи в актах удочерения. Всего одно подозрение. Всего лишь анализ на ДНК и ложь разлететится на куски, погребет под обломками всех их.

Я отодвигаю альбом и ногой придвигаю оставленную Филиппом папку. Все финансовые отчеты. Пусть Антон говорит, что угодно, но когда речь идет о практических вещах, я не такая уж безнадежная. Один миллион превратился в четыре. Драгоценности, которые, как я думала, он покупал себе. Ценные бумаги. «Амазон», «Алфабет», «Эппл»... Начинает больно щипать в носу.

Маленькой, я считала, что Бог поступил ужасно несправедливо, позволив Адаму и Еве есть все, за исключением плодов с Запретного Древа. Зачем он оставил эту яблоню прямо у них под носом, если не хотел, чтобы они их трогали? Я могла часами обдумывать, чего ради Он поступил с ними так сурово. Но Бог не был суров, Он знал, что сделают с его детьми плоды Познания. Знал, что Правда разрушит их идеальный мир. И потому пытался защитить их от правды, как мог.

Теперь я понимала, что все это не стоило понимать буквально. Я и сама жила в Эдемском саду, окруженная заботой, вниманием и деньгами. Защищенная от всего, что могло бы ранить меня. «У меня нет друзей!» — сказала я Лоне. «Мне некому звонить!» — сказала я Филиппу. «Мне даже дебильных видео никто не пришлет!» — сказала я фрау Вальденбергер.

Всю жизнь я верила, что не желаю ни с кем общаться, потому что в глубине души я боялась: никто и никогда не станет общаться со мной.

И я отгородилась от мира.

Выстроила глухую стену, через которую не проникали насмешки, злобные шуточки и издевки. Но и дружба, хоть какая-то эмоциональная близость — тоже. Я выросла, как яблоня в Эдемском саду. Ровная, красивая и... абсолютно неприспособленная к реальному миру.

Не потому ли, даже сбежав из дома, я сбежала к нему. Под крылышко. В безопасность. И он позволил, скрепя сердце, позволил мне познакомиться и со Змием. Потому что не мог уже держать меня в безопасности от самой себя.

Правда комком поднимается к горлу.

Ральф знал это! С самого начала знал. Я — глупая. Люди сами не желают со мной общаться. Не потому, что завидуют моей внешности, или чему-то там. Дело в том, что я им неинтересна. Вот почему он вышвырнул Андреаса прочь и не позволял другим парням ко мне приближаться. Он понимал, что изголодавшаяся по общению, я пойду за любым. Что влюблюсь в любого, кто пальцем меня поманит. Как за Филиппом пошла. От голода, от неуверенности в себе, из страха, что больше не позовут. Знал и сделал все, что мог, чтобы защитить меня. Чтобы пощадить.

...Ральф был занят, о чем меня довольно сухо уведомляет автоответчик. Дождавшись звукового сигнала, я всхлипываю. Плакала ли Ева, желая забыть о том, что узнала?.. Плакал ли в тоске по навеки утраченной наивности Адам?

Всхлип тонет в неприятном писке автоответчика.

Изгнание из Райского сада, муки родов и непрерывный тяжелый труд, — вот что такое зрелость. Вот, в чем скрытый смысл истории с яблоком. Взросление. Никто из нас не может оставаться ребенком вечно, как бы не старался любящий всей душой Отец.

— Ральф, — шепчу я, каким-то жалким фальцетом, задыхясь от подступающих слез. — Ральф, прости меня за все, что я наговорила!.. Я... я люблю тебя! Приезжай... на мой День рождения, хорошо?

КОНЕЦ СЕДЬМОЙ ЧАСТИ

«РУСАЛОЧКА ДОЛЖНА УМЕРЕТЬ»

Глава 1.

«ОН ЛЮБИТ БАЛЕТ»

Лежа без сна, я никак не могу успокоиться. Почему я не отравила ее, пока был шанс? Не подсыпала ей в кофе крысиного яду?.. Или, еще лучше, ввиноооо. Ульрике и Филипп! Что-то внутри сопротивляется, ворочается внутри, как угорь в кишках.

И все же, я верю ей...

Не потому ли Фил такой закрытый и мрачный?.. Парни способны выброситься в окно, если это избавит от последнего объяснения с девушкой. Мысль о том, что я не нужна ему больше, ранит. И еще больше ранит другая: что Ульрике лучше меня!

За окном останавливается машина. Тихо хлопает дверца. Хрустит под чьими-то подошвами гравий. Показалось?..

Приподнявшись на локтях, я прислушиваюсь к шагам на лестнице. Не показалось! Сердце принимается радостно перекачивать кровь. Чуть слышно скрипнув, открывается и закрывается моя дверь. Ральф останавливается на мгновенье — стягивает с себя футболку с длинными рукавами, ботинки и я откидываю для него одеяло.

Его тело горячее и сухое. Такое горячее, словно у него лихорадка. Взяв в ладони мое лицо, Ральф поцелуем закрывает мне рот. Моя кровь вскипает мгновенно. Забываются и Ульрике, и Филипп, и даже тетя Агата, которая вряд ли спит.

Скинув одеяло на пол, Ральф скатывается вниз и протягивает руки. Я ложусь на него, снова отыскав его губы в кромешной тьме, припадаю к ним, как к источнику. Мы не произносим ни слова. Вопросы заданы, ответы даны. Само его присутствие здесь, сейчас, говорит мне больше, чем могут сказать слова. Он здесь, он приехал, он на меня не сердится. Он любит меня!..

...Я выгибаюсь дугой, скользя затылком по одеялу. Снова падаю, уже ничего не чувствуя под собой. Дыхание возвращается миг спустя. Ральф отпускает меня и я сворачиваюсь клубочком, желая продлить ощущение полета между мирами.