Я стискиваю зубы: только не хватало сейчас сравнительного анализа с его дядей. Филипп меняет тему.

— Ральф звонил. Сказал, что перезвонит через час, как только освободится. Не уходи никуда.

— Я что теперь, под арестом? Должна сидеть и ждать, пока он перезвонит?

— Нет, но... У тебя же нет сотового.

— Пусть мне на акции позвонит.

— Послушай, чего ты от меня хочешь? Я дал тебе денег. И где они? Утром я видел, как ты рассовывала купюры по тайникам. Почему ты не купила себе айфон, если он так тебе нужен?!

— Ты пробыл здесь всего день, но уже успел придумать три способа безболезненно покончить с собой. Я на айфоне отсюда не улечу. Кроме того, смысл в том, что он обещал мне! понимаешь? Обещал и соврал.

— Опять ты за свое...

— Он отжал у епископа кучу денег, вложил их в ваш милый маленький бизнес и заработал еще. Он ни слова мне не сказал о том, что деньги — мои. Он ни цента не потратил, чтобы доставить мне удовольствие. Пусть скажет спасибо, что я вообще еще здесь, а не в витрине на Рипербане.

— Послушай, дело не в деньгах. Дело в тебе. Это тебя хотят упечь в психушку, как Джессику. И поверь мне, я знаю, насколько легко попасть туда и насколько трудно убраться!.. Твоя задача сейчас — доказать, что абсолютно нормальная. Дело будет закрыто. Епископ перекрестится, впервые за долгое время, искренне. И все. Зачем саму себя изводить? Зачем вспоминать какие-то нелепые ссоры. Купи ты сама себе этот гребаный телефон.

— Самой он мне вообще не нужен.

— Вот именно! Все дело в том, чтобы нагнуть его еще больше, чтобы еще глубже каблук вонзить Ральфу в задницу!

Я угрюмо пожимаю плечами.

— Думай, как хочешь.

Завтра утром Филипп уезжает в Гамбург. А я остаюсь. Потенциально еще опасная, но в то же время — полностью обезвреженная. Как подвешенная за хвост акула. В самом деле, зачем изводить себя, когда можно сосредоточиться на вкусном супе из собственных плавников?

— Хочешь, я тебе куплю? — спрашивает он, нервно скрутив газету трубкой и постукивая ею по столу. Александр Македонский, мать его. Специалист по решению запутанных проблем. Одним ударом распутает годами стянутый узел.

— Я хочу, чтобы он купил. Точка. И извинился.

— Боюсь, что тебе придется здорово пожалеть, когда ты будешь вспоминать этот миг, лет так через пятьдесят.

Глава 3.

«САХАРНАЯ КУКЛА»

— Он стал таким слабым, — говорю я, тасуя колоду. — Поверить не могу, что это все еще он. Все, на что он способен, это из упрямства не покупать мне айфон. Ну и что? Кому от этого хуже? Мне — нет. У меня даже друзей нет, чтобы присылали мне дебильные видео.

Фрау Вальденбергер молча стряхивает пепел.

Филипп уехал рано. Даже попрощаться не удосужился, просунул записку под дверь.

«Будешь убивать себя, постарайся не заляпать дом кровью. С любовью Ф.»

Апатия этого места уже начинает овладевать мною. Пропустив тренировку, помаявшись, побродив по дому, я пошла навестить соседку.

— Самое противное, что я зла не на то, что его обидела, а на то, что он такой слабый.

— У Ральфа только лишь слабость — ты; и ты это знаешь. Так что будь снисходительной.

— Если бы он любил меня саму, то никогда бы не поступил так! Я сейчас про тот трюк с наследством. Он знал, что я ему никто! Как ему совесть позволила?.. — я осекаюсь, вспомнив, что Ральф и его совесть сопротивлялись мне до конца.

— Нельзя жить и по любви, и по совести, — соседка вздыхает.

Темные очки и черная широкополая шляпа, превращают соседку в персонаж какого-то готического фильма. В призрака, знающего все тайны обитателей дома. В монахиню, удалившуюся от мира, когда он перестал предлагать ей те удовольствия, которые она ценила больше всего...

Я останавливаю полет фантазии. С фрау Вальденбергер твердо можно знать лишь одно: с нею никогда ничего нельзя знать твердо. Она, как та Змея в «Маленьком принце». Говорит загадками, не давая на них ответов. Но сегодня она решила говорить напрямик. Без баек, шуточек и фальсификаций.

— Хороший жеребчик на вид, — она указывает глазами на нашу лужайку, которую косит загорелый красавец. — Но толку? Не способен ни на что, кроме как качать мускулы, да рассчитывать каллории. У него и не стоит небось... Что, прикажешь, делать мальчишке, которому бог дал лишь тело, но сэкономил на потенции и мозгах? Все лето он только и делает, что напрягается у бассейна, а зимой — качает свой пресс. Стрижка газонов — его потолок в развитии. Он даже для проституции слишком самовлюблен... Где будет его красота через пару лет тяжелого честного труда?

Я, может, не самая умная в этом районе, но даже уменя хватает ума понять, к чему она клонит. Это я — тупая красивая кукла. Даже не пластиковая, сахарная. Которая растечется приторно сладкой лужей от первого же дождя. Но если насчет газонокосильщика я согласна, то для себя я вижу другие пути.

— Я — совсем не самовлюбленная...

— Послушай мой совет, детка. Когда тебя любит такой мужчина, как Ральф, это очень ценно. Нельзя добровольно отказываться от этого! Никто, никогда больше не станет любить так, как он любит. То, что ты способна взмахнуть хвостом и уйти — замечательно. Ты доказала, что сможешь жить без него. У меня было много мужчин, — она усмехается, — но Марти, мой обожаемый Марти навсегда остался единственным в своем роде... Он был комендантом в концлагере. Я любила его больше жизни, а он обожал меня. Но то, что он делал... Этого я принять не могла. Он посылал людей на смерть. Он лично проводил казни... Когда он приходил ко мне, я ощущала запах пепла в его дыхании. Это оправдывает меня перед собой. За то, что я сделала. Но иногда... Знаешь, мне кажется, что я не должна была уходить.

Соседка приспускает очки и ее боль глядит в глаза моей боли.

— Мы не выбираем, кого любить, но если бы любим, мы должны иметь храбрость признать, что в глубине души — мы не лучше. Будь я лучше, я не смогла бы полюбить палача. Будь ты лучше, ты не смогла бы влюбиться в Ральфа. Нет, я не осуждаю тебя за то, что ты сделала, чтобы заполучить его. Я осуждаю тебя за то, что сейчас ты трусишь, как я тогда. Ральф — не нацист. Он не посылает людей на смерть и не считает золотые зубы у крематория! Так чем ты объяснишь себе, что ушла? Тем, что он не купил тебе телефон?..

Тяжело вздохнув, она невидящим взглядом смотрит перед собой. Словно погрузилась в прошлое. Далекое и в то же время, ужасно близкое, потому что она постоянно оживляет его в своей памяти. И его видимая близость и недоступность причиняют фрау Вальденбергер нестерпимую боль.

— Оставив Мартина, я поступила по совести. Нет ничего страшнее тех преступлений, к которым он был причастен. Но если бы я могла вернуться назад, — ее голос вздрагивает, словно к Небесам летит в своей исступленной молитве, — я не оставила бы его! Лучше бы я умерла вместе с ним.

Фрау Вальденбергер снова надевает очки. Кончик ее носа предательски вздрагивает, но в остальном она остается совершенно спокойной.

— Я присутствовала на казни. Хотела, быть в толпе среди, кто сумел откреститься. Их там было так много... Некоторые поднимали воротники при виде меня и надвигали пониже шляпы. Но я пришла лишь затем, чтобы Марти знал: он не один... Но он не смотрел в толпу. Вот и вся история.

***

— Ты что, плакала? — подозрительно спрашивает тетя Агата, глядя поверх очков.

— Лизель рассказала мне ужасно красивую историю. И ужасно печальную.

— Снова про своего нациста? — тетя укоризненно хмурится. — Не знаю, как еврейка может рассказывать подобные вещи?! После того, что ей пришлось вынести... И еще меньше понимаю, чем тебя так привлекают ее рассказы!

— Меня прет по злобным маленьким толстякам, — отвечаю я.

Оскорбленная, тетя плотно сжимает губы. Роняет надменно:

— Перезвони Ральфу!

— Да, сударыня. Могу я удалиться в свою девичью спальню, или вы желаете присутствовать при беседе?

— Прекрати кривляться! Я надеялась, что ты изменилась, но тебя ничем не проймешь! Еще хотелось бы знать, с кем ты жила все эти четыре месяца.