Он возвращается, сняв презерватив, и снова ложится рядом. Я кладу голову на его плечо и Ральф обнимает меня за талию, притягивая к себе. От него пахнет улицей, лимонной отдушкой и дизельным топливом. Семь часов в машине.
— Ральф, ты с ума сошел...
— Это еще не все. Я купил тебе твой чертов айфон, — сообщает он нарочито мрачно. Словно чувствует, что это все уже не имеет смысла. Просто точка над «й».
Я касаюсь губами его груди, поднимаю голову, пытаясь разглядеть в темноте лицо. Он слегка улыбается. Мы оба тянем, не желая начинать этот разговор.
— Давай покончим со всем, — предлагает Ральф.
— Давай. Что с Филиппом?
— Что с ним?
— Он, похоже, пригляделся к Ульрике. Она написала в «Фейсбук», что он пригласил ее в оперу.
— Врет она все.
— Откуда ты знаешь?
— Филипп не ходит в оперу. Он любит балет!
Все как раньше!
Мы беззвучно смеемся, прильнув друг к другу. Даже мысли не возникает, что тетя услышит и явится сюда, к нам. Просветить по вопросам блуда и созревания. Это Эльке Энгель не имеет права спать с молодыми парнями. Ральф, если это вдруг взбредет ему в голову, может меня по ночам в подвале пытать. Если он, как приличные люди, не собирается афишировать нашу связь, тетя, как приличная женщина — слова ему не скажет.
Мне интересно, приличный ли человек Филипп.
Он спускается к завтраку ровно в восемь. В белой рубашке, при галстуке. Пиджак висит на руке, как щит и взгляд, — суровый, прямой, как у мальтийского рыцаря. Ральф оборачивается и присвистывает.
— Не слишком ли элегантно для нашего скромного круга?
— Я уезжаю, — отвечает Филипп.
Таким тоном, словно это объясняет мазохистскую выходку с галстуком. Каждый приличный мужчина, наверное, должен напялить галстук, если собирается провести за рулем семь часов кряду. Или, пять, учитывая его манеру водить. Ральф закатывает глаза и не спрашивая, достает еще одну чашку. По дороге к шкафчику, он выразительно указывает глазами на широкую, прямую как стенка, спину.
— Девушка, сделай-ка его Сиятельству добрую тарелку овсянки, — говорит он басом, явно подражая какому-нибудь трактирщику из старого фильма. — Да поживей, не видишь? Господин граф не в духе!..
Ответным взглядом его сиятельства можно разрубить пополам бревно.
— Зато ты, в духе!.. Хомяк.
К счастью, Ральф чрезвычайно взглядоустойчив.
— Я бы предпочел «жеребец», — говорит он со скромным достоинством, — «хомяк» — это для таких, как твой новый друг Бауэр.
Он ставит перед Филиппом чашку и пока я вожусь с кашей, спрашивает:
— Какие новости в свете? Говорят, вы собираетесь в оперу. Что станете смотреть? «Отелло»? или, может быть «Аладдин»?
Я не вижу лица Филиппа, но скрип его зубов слышу даже стоя на кухне. Опасаясь, что они подерутся, а я это пропущу, я торопливо бегу в гостиную держа дымящуюся тарелку перед собой.
— «Нотр-Дам», — отрезает Филипп. — Оставь это, Эсмеральда. Я не хочу завтракать.
Ральф улыбается, ослепительный и загадочный.
— Может быть, расскажешь, что на тебя нашло? Вокруг Эсмеральды толклось так много парней, что я не могу так с ходу определиться...
— Вокруг Верены, тоже, как выяснилось, немало, — он снимает с руки пиджак и помахав в воздухе конвертом, кладет на стол.
Конверт фирменный. От доктора Элизабет Мередих, гинеколога. У меня сжимается сердце.
— Поздравляю, отец. Вы станете папой!
У меня настолько явно отлегает от сердца, что Ральф фыркает:
— Из Ватикана, что ли, прислали?
Он-то знает, что будь я беременна, училась бы делать аборт при помощи крючка и вязальной спицы.
— Из клиники.
— Это какая-то ошибка, — говорит Ральф, но конверт берет и разворачивает бумаги. Я заглядываю через локоть и у меня глаза на лоб лезут.
Там целый ворох диагнозов!
— Ну-ка, ну-ка, — говорю я, охрипнув и дрожащими руками разглаживаю бумаги.
Поликистоз яичников... Филиппу, быть может и невдомек, но эта болезнь вызывает особые изменения в организме. В частности, лишний вес и еще более лишнюю густую растительность.
— Вот же гадина! — говорю. — Как она вообще посмела!.. Кто на нее вообще залез?!
Предательство Лоны не укладывается в голову. Как и ее беременность. Как и то, что она осмелилась воспользоваться моей страховкой. Неужели, настолько глупая, что не сообразила: я догадаюсь, как только придут счета.
— Кстати, а почему ты...
— Я позвоню в клинику, — перебивает Филипп, оглядываясь в поисках телефона.
— Какого черта ты мои письма вскрываешь?!
— Его сунули в пачку к моим, — как-то неловко врет он.
— Правда?
Я понимаю, что все это — лишь предлог. Он пытается заставить меня напасть, чтобы гордо вскинуть голову, обидеться и уехать.
— Эта «беременность» — единственная причина?
Как приятно иметь за спиной мужчину, который может задать вопрос напрямик. Я с благодарностью передаю эстафету Ральфу.
— Одна из, — признается Филипп. Он тоже все для себя решил и идет навстречу, не пытаясь увиливать. — Вы оба все правильно поняли, поэтому, давайте обойдемся без сцен.
— Говорила же, — я смотрю на Ральфа в упор, — а ты ржал...
— Он же жеребец, — полируя ногти, роняет Филипп.
— Она считает, что ты влюбился в Ульрике, осел.
Рука Филиппа застревает на полпути, подбородок взлетает вверх, а из глаз в мою сторону летят молнии.
— Ты с ума сошла?!
— Тогда в чем дело?
— Ни в чем. Дальше вы — сами.
— Филипп...
Он останавливается. Но лишь потому, что я стою на его пути. Времени в обрез: Филипп уже поднимает руку, чтобы отодвинуть меня с дороги.
— Я знаю, что вы любовники! — выпаливаю я.
У него что-то вспыхивает в глазах. В глубине зрачков. Словно усилием воли, Филипп подавил в себе давний стыд. Он глубоко моргает и когда открывает глаза, то глядит на меня очень ровно, в упор. Так ровно, словно это известие его не смущает. Вот только лицо его выдает; красные крапивные пятна на побелевших щеках. Значит, все еще смущает. Даже если он и пытается примириться с этой частью себя.
— Ви! — тусклым голосом начинает Ральф. — Ей богу, сейчас не время.
— Да все нормально...
Филипп нехотя поднимает ко мне глаза.
— Только не начинай эту псевдотолерантную хероту, хорошо? Трахаться с мужиком — ненормально. Я предпочитаю помнить, что извращенец.
Наверное, ему хочется, чтобы это звучало цинично и холодно, но его пальцы едва ощутимо вздрагивают. Я крепче сжимаю его ладонь.
— Брось, Фил! — вставляет Ральф. — Может, прекратишь гарцевать и ненадолго присядешь?
Филипп подозрительно щурится на него и садится. Так аккуратно, что у меня возникает всего одна, но очень нехорошая мысль. Наверное, я ухмыляюсь. Плотоядно, как людоедка. Он прекращает щуриться и с удивлением глядит на меня.
— Тебя что, это возбуждает? Ее это возбуждает? — его палец нерешительно описывает в воздухе какую-то дугу, — В плане, секса втроем?.. — пауза. — Или... ей интересно... понаблюдать?! Верена, ты не думала пообщаться на эту тему с хорошим врачом? Только не с Хадибом! С кем-нибудь,нормальным.
Смущенная, я опускаю глаза. Одно дело представлять это себе. День за днем, год за годом. Когда все мы в постели, голые, занимаемся этим самым... И совсем другое — стоять тут, глядя в глаза не выдуманному, а живому Филиппу. И отвечать на вопрос, который... надо признаться, не очень лестно звучит.
— У всех людей бывают какие-то фантазии... Но в частности, первое...
— Ты спятила? Ты хоть раз была с двумя мужчинами сразу?! Ты вообще, небось, понятия не имеешь, что это такое!
Я снисходительно поджимаю губы. Ну, да. Понятия не имею. Ребенок, который умеет гуглить, не может долго оставаться в неведении.
— Ральф, ты вообще слышишь, что она говорит? Или ты весь в мыслях о господе?..
— Расскажи ему, — Ральф садится за стол.
— Может, ты?
