Я коротко улыбнулась, показывая, что оценила его чувство юмора.

– И все же, что это за резьба? Это ведь заговор?

– А если и так? – ответил он вопросом на вопрос – манера, которая всегда меня бесила в людях.

– Это заговор, – повторила я уже более уверенно. – Как этот заговор оказался на платье Всемилы? Я ведь помню, тогда, во сне, ты вырезал эти символы, и Всемила спросила, что будет, если она их вышьет, а ты ответил, что будет беда. Почему беда, что за беда?

– Потому что это древний заговор. Священные слова. И тот, кто их использует, должен быть готов принять на себя кару богов. Всемила не должна была его повторять.

– То есть ты считаешь, что ее гибель – это божья кара?

Альгидрас долго смотрел на меня, словно оценивая, ответить или нет, а потом сказал:

– Я не знаю. Знаю только, что ее убили и появилась ты. И это как-то связано с силой, которой не могут обладать люди.

– Ладно. Я о другом хотела спросить. Я сегодня обыскала все покои Всемилы и так и не смогла найти то платье.

– Я его убрал.

– Ты убрал мое платье?

– Оно не твое, это было платье Всемилы. Если ты помнишь, у него был разрезан рукав, оно было в пятнах крови и валялось в сенях дома Радима, и я просто его забрал.

– Что ты с ним сделал? – спросила я.

– Сжег, – пожал плечами Альгидрас.

– Ты сжег целое платье? Из-за какой-то вышивки? Даже не факт, что именно она принесла беду Всемиле.

– Я не хочу проверять это на тебе, ясно? – резко ответил Альгидрас и, оттолкнувшись спиной от колодезного столба, подхватил по пути лежавшую на скамейке книгу и направился к Серому.

– Подожди. – Я вскочила и бросилась за ним. – Что значит, ты не хочешь проверять это на мне? Какое это имеет значение? Это же все просто навеяно!

Альгидрас резко развернулся и открыл было рот, чтобы ответить, но в это время по закону подлости во дворе появилась Добронега.

– Что случилось? – громко спросила она, переводя взгляд с меня на Альгидраса и обратно.

– Ничего, – в один голос соврали мы.

Альгидрас тут же забрал корзину из рук Добронеги и решительно направился к выходу. Добронега провела по моему плечу и последовала за ним.

Я заперла за ними калитку, погладила вертевшегося рядом Серого и усмехнулась. После разговора с Альгидрасом каждый раз происходит одно и то же – появляется куча новых вопросов и не знаешь, над каким начать думать в первую очередь. Оба острова ушли под воду после исчезновения с них Святынь. Нужно было непременно понять, почему так вышло! Но отчего-то думалось мне совсем не об этом, а о том, что он не хотел проверять на мне, вызовет ли вышивка на платье гнев богов. Губы сами собой расползлись в улыбке. Значит, я ему небезразлична, правда же?

Я присела на корточки, и Серый от всей души лизнул меня в нос. Я сморщилась, утерлась ладонью и оттолкнула пса. Тот уселся передо мной, отчаянно виляя хвостом. Я взяла Серого за уши, посмотрела в глаза и спросила:

– Я ведь ему небезразлична, да? Это ведь не только из-за Святыни?

В ответ пес весело тявкнул и попытался лизнуть меня еще раз. Возня с Серым закончилась тем, что я окончательно испачкала платье, и при этом, отталкивая лохматую, счастливо скалящуюся морду, все время ловила себя на том, что не могу сдержать дурацкой улыбки. Все-таки плохой из меня герой и спаситель человечества, если важнее всего для меня не судьба целого народа, а то, что думает обо мне отдельно взятый мальчишка.

Добронега вернулась быстро. Я и успела-то только поиграть с Серым и как следует вымести двор. И пока я помогала ей выкладывать из корзины какие-то травы и свертки, чистить репу для вечерней каши, все ждала, что она заведет разговор об Альгидрасе, и заранее готовилась оправдываться, потому что действительно чувствовала себя виноватой. Ведь я нарушила ее запрет – пусть лишь мысленно, – позволив себе думать о хванце так, как не имела права по всем здешним законам. Однако Добронега делала вид, что ничего не произошло, и это нервировало еще больше.

А вечером наконец пришел Радим. Рассказывая ему, как прошел мой день, я заметила, что они с матерью обмениваются странными взглядами. Мне показалось, что им нужно поговорить наедине, поэтому я, сославшись на то, что пора кормить цыплят, подхватила вареные яйца, доску, ножик и побежала во двор. Там я уселась на скамеечку, положила рядом с собой доску и принялась крошить яйца.

Занимаясь этим монотонным делом, я вдруг поняла, что мне остро не хватает в этом мире двух вещей: часов, потому что я так и не научилась определять время по солнцу и прочим местным признакам, и еще чтения. Так забавно – я попала в книжку, и здесь оказалось все что угодно, кроме, собственно, книг. А ведь хороший роман пришелся бы мне сейчас как нельзя кстати, чтобы отключиться от всего происходящего, убить как-то время, занять чем-то голову. Я очень устала думать обо всем и сразу.

Цыплята встретили меня радостным писком, наседка же смотрела так, будто я собираюсь сделать что-то плохое, и то и дело пыталась на меня наброситься. Пришлось зажать подмышкой метлу. Я уже усвоила, что растрепанные прутья сильно сбивают наседку с толку и она переключается с меня на более пугающего врага. Я соскребла с доски яйца, пристроила метлу в угол и села наблюдать за желтыми комочками, которые старательно тюкали клювиками по небольшой дощечке, на которую я ссыпала для них угощение. Тут-то меня и нашел Радим. Он подошел бесшумно и положил руки мне на плечи. Я вскочила так стремительно, что едва не порезалась ножом, который до сих пор сжимала в руке.

– Ты меня испугал.

Не дав мне развернуться, он прижал меня к груди, крепко обнял и устроил подбородок на моей макушке. И в эту секунду, под веселый перестук маленьких клювиков, среди запахов сена и влажной земли, мне впервые не хотелось думать о том, что я всего этого не заслуживаю, что я не Всемила и что краду чужое счастье. Отчаянно захотелось сделать вид, что все так и должно быть и что это в самом деле мое место, потому что мне ведь не суждено вернуться домой. Я так и умру здесь, в этом написанном мною мире. Впрочем, признаться, я уже не верила, что этот мир был написан мной.

– Всемилка, Всемилка, – нараспев произнес Радим, прижимая меня к себе еще сильнее, – как же ты у меня выросла.

– Почему ты так решил? – спросила я, просто чтобы что-то сказать.

– Совсем большая стала, – проговорил Радим. – Замуж собираешься.

Я затаила дыхание, понимая, что ступаю на нетвердую почву. Интересно, о ком он хочет поговорить? А что, если Добронега рассказала ему что-нибудь про Альгидраса?

– И? – спросила я.

– Люб тебе Миролюб? – спросил он.

Я улыбнулась про себя от того, как музыкально прозвучала эта фраза: «Люб тебе Миролюб». Радим, видимо, тоже это заметив, усмехнулся:

– Ну, так как?

– Он славный, – повторила я то, что повторяла здесь уже не один раз.

– Славный… – эхом откликнулся Радим, и по его голосу было слышно, что он отнюдь не разделяет моих мыслей. – Хочешь в Каменицу? – спросил он.

Я снова попыталась развернуться в его объятиях, и он снова не позволил.

– А можно? – спросила я и затаила дыхание в ожидании ответа.

Радим молчал долго, потом тяжело вздохнул. Теплая грудь за моей спиной поднялась, опустилась… Он зарылся носом в мои волосы и шумно выдохнул.

– Можно.

– Правда? – Я все-таки развернулась.

Стоило на него посмотреть, как улыбка сама собой сползла с моих губ. На лице Радимира не было ни тени радости – только усталость и тревога. Меня озарило: ведь он не мог не понимать, что со Всемилой в любой момент может случиться приступ, а его не будет рядом, и все же он меня отпускал. Очень хотелось как-то дать ему знать, что со мной все хорошо, что ничего не будет, но я не знала, как это сделать.

– С тобой поедет Златка, мать будет рядом, – словно прочитав мои мысли, пробормотал он, заправляя прядь волос мне за ухо. – И Олег будет. Ничего не бойся!

– А я и не боюсь. Я боюсь, как ты тут один останешься.