Молодой Гленнон держался так, как и следовало ожидать от бездельника, чей отец сколотил состояние и планировал, что его сын начнет заниматься делами только после его смерти. Короче говоря, и сноб, и осел. Но был ли он убийцей? Это был худощавый молодой человек лет двадцати пяти. С маленькими руками. Судя по первому впечатлению, он не был способен приложить достаточно сил, чтобы сломать кости пальцев, даже с помощью подходящих кусачек. Нет, я понял, что он точно не моя добыча… и все же, должна была быть какая-то связь. Когда я объяснил ему, зачем пришёл, и показал пуговицу, он вспомнил, что несколько месяцев назад играл в клубе «Гринхоллс» в Лаймхаусе — одном из многих клубов, которые он посещал еженедельно и в которых проигрывал значительную часть отцовских денег, — и в какой-то момент, оставшись без денег, поставил на кон серебряные пуговицы. И быстро их проиграл. Кому, спросил я.
Он заявил, что не знает имени этого человека, но несколько раз видел его в «Гринхоллс». Я попросил описать его, и он сказал, что это был высокий элегантный мужчина с крепкими руками. Хорошо одетый. По его мнению, ему было около сорока пяти лет. В глазах его блестел хитрый ум. Мужчина был молчалив и сдержан, а также оказался очень азартным игроком.
Я почувствовал всем своим существом, сердцем и душой — хоть это оказался более пожилой и утонченный человек, чем я подозревал, — что это точно был Билли Резак!
Следующим моим вопросом к Дэйви Гленнону стало: когда будет следующее собрание в «Гринхоллс»? В пятницу вечером, сказал он. Я спросил, не сможет ли он пойти туда со мной и указать на человека, который выиграл серебряные пуговицы, если этот человек, конечно, будет там присутствовать.
Он хотел знать, что ему за это будет, поскольку убийства в Лаймхаусе его не интересовали. Я сказал, что, если этот человек действительно окажется Билли Резаком, я позабочусь о том, чтобы Дэйви был признан героем Лондона как в «Глоуб», так и в «Булавке», и тогда он сможет получить от города какую-нибудь награду — медаль или деньги. Конечно, «Булавка» была способна возвысить его имя до небывалых высот, и Мидас не имел бы к этому никакого отношения. Как я и предполагал, мысль о том, чтобы возвыситься над именем отца, привела его в восторг — так я заручился его согласием.
Можете себе представить моё разочарование, во время встречи в «Гринхоллс» он не увидел за игорным столом того самого человека? Мы оставались на месте до трех часов ночи, тогда была брошена последняя карта и последняя игральная кость. Билли Резак так и не появился.
Самое обидное… он был где-то там. Кажется, он видел, как мы с Дэйви Гленноном встретились у входа в здание. В тот момент он хорошо знал меня по внешнему виду, потому что, я уверен, следил за мной. Он знал, что у меня есть серебряная пуговица. Он точно знал, почему я был там с молодым Гленноном. Он знал, что я приближаюсь к нему. Он знал.
Все это… побудило его ударить меня побольнее, в самое сердце. Возможно, потому, что я прервал его игорный вечер. Возможно, потому, что он почувствовал угрозу своей удаче. Возможно, потому… что он просто не хотел, чтобы я победил.
— Ваша жена? — рискнула спросить Кэтрин.
— Жертва номер тринадцать. Простите… моя трубка.
Да. Это была она. Моя Лора. Как он уговорил её зайти в тот переулок, когда она возвращалась домой с работы в «Брикстоне», ума не приложу! Это была не пустынная улица, и ещё не совсем стемнело. Как? Это мучило меня. Может, он просто окликнул её, сказав, что у него есть новости от меня? Его лицо было скрыто в тени, или она его видела? Мог ли он просто сказать: «Идите сюда! С Джоном случился несчастный случай!» — и в тот момент она забыла об осторожности, хотя я её предупреждал? Что её туда потянуло? И почему я не встретил её и не проводил до дома, ведь мы жили всего в нескольких кварталах от брикстонской фабрики канатов? Я же делал это в прошлом. Почему не в тот день? Потому что в тот день — в следующую пятницу после моей предыдущей вылазки — я снова наблюдал за дверью клуба «Гринхоллс» вместе с молодым Гленноном, ожидая прибытия игроков. Как убийца, должно быть, и предвидел.
Игра. Вот чем все это было для него, дамы. Просто игра.
— А потом? — спросила Кэтрин, когда Джон Кент погрузился в раздумья и снова принялся раскуривать трубку. — Что было дальше?
— Ах. Дальше. Дальше было… то, что, я уверен, он планировал сделать со мной с самого начала, ибо я слишком близко подобрался к нему. Он чувствовал это. А ещё… я мешал ему посещать «Гринхоллс», и, думаю, это усилило его желание прикончить меня. Я все время был настороже — знал, что он наблюдает за моими действиями и ждёт удобного случая.
Прошел месяц. Потом ещё один. Каждую пятницу вечером я дежурил у «Гринхоллс», хотя молодой Гленнон уже покинул меня. Я рассчитывал, что смогу узнать этого человека по описанию и видел четверых, которые могли бы подойти. Но в глубине души я знал, что Билли Резак не предстанет передо мной так легко, и четверо мужчин, которых я выделил, хоть и не были ангелами, но все они жили далеко за пределами Лаймхауса, а один — так и вовсе был очень приличным членом парламента. Я был твердо уверен, что Резак живёт в Лаймхаусе, по-другому и быть не могло, просто потому, что он знал обо мне и знал то, что я опрашивал местных.
Я всегда был начеку, когда делал обход. Когда же я возвращался в свой домик на Нерроу-стрит, тот, что в тени высоких мачт, я порядком снижал бдительность. Это случилось как раз перед петушиным криком утром четырнадцатого октября 1696 года. Я отпер дверь и вошёл в дом, держа перед собой лампу. Усталость буквально валила меня с ног, и, возможно, поэтому я был вял и телом, и разумом. В любом случае, я учуял его прежде, чем он ударил меня сзади. От него исходил запах лекарств… нет… не то… запах хищного зверя. Наверное, у него пот выступил от предвкушения.
Я очнулся в полумраке собственной кухни, где мы с Лорой так часто ужинали. Моя лампа констебля все ещё горела и стояла на полке. Я был привязан веревками к кухонному столу за талию и бедра. Мои руки были раскинуты в стороны и привязаны за запястья, так что ладони оказались полностью открыты. Кусок ткани торчал у меня изо рта. Я не мог закричать. Странно, однако, на чем останавливаются мысли в такой момент. Помню, я страшно разозлился, потому что почувствовал холодный сквозняк из разбитого окна, того, что в дальнем углу комнаты, и подумал, сколько же будет стоить отремонтировать его до наступления зимы.
Ну, в тот момент я на самом деле наполовину обезумел.
И вдруг… он предстал передо мною, вышагивая из стороны в сторону в конусе света.
Я смог немного приподнять голову и получше его рассмотреть. В его правой руке что-то поблескивало. Одет он был весьма изысканно: в серый костюм, рубашку с оборками и чёрный галстук. Я подумал: да… это и есть убийца! Он был весь из себя такой денди — вот почему ему удавалось заманивать своих жертв в переулки, и вот почему он носил серебряные запонки. Даже в его манере ходьбы, в этих плавных движениях и легкой поступи, было нечто аристократичное. Возможно, когда-то он был спортсменом. Видите ли, я продолжал изучать его, рассматривать, но в то же время у меня в голове звенела мысль, что игра подходила к концу, и я проиграл.
Но такова уж человеческая натура, дамы, и я продолжал цепляться за надежду, что как-нибудь выберусь оттуда. Пот градом катился у меня по лицу, а сердце колотилось, как угорелое, но какая-то часть меня оставалась спокойной. Бдительный. Эта часть думала о том, как бы, в буквальном смысле, изменить ход игры, отнять ведущую роль у этого монстра, и отомстить ему не только за мою жену, но и за всех моих умерщвленных подопечных.
Он склонился надо мной.
Как я уже сказал, на нем был серый капюшон с прорезями для глаз. Он провёл кончиками своих металлических кусачек по моим щекам. Помню, в тот момент я подумал о том, как они сияют чистотой, хотя столько повидали.
— Джон, — сказал он, и я никогда не забуду шелковистый тембр его голоса, как будто со мной говорил сам смертельный холод, — вот и конец. — Он щелкнул кусачками у меня перед глазами. — С какой руки нам начать?
