Вот, наконец, и оно. Ржавый, бурый резервуар для воды возносился над гребнем холма примерно на шестьдесят футов, почти полностью скрываясь за деревьями. Наверх уходила лестница, и Джуниор быстро и ловко стал взбираться по ней. Лестница привела на вершину цистерны. Выпрямившись, он посмотрел на северо-восток.

Впереди маячили серые башни Готэм-Сити, а внизу, в долине, виднелись тысячи домов и других построек, которые лабиринтами улиц расходились от центрального города. Казалось, там не было ничего зеленого. Ничего, кроме бетона, кирпича и камня. Между Джуниором и Готэм-Сити располагались заводы, и сегодня смог походил на бледно-коричневое мерцание, стелившееся над самой землей. Одним из тех заводов владела химическая компания, где в прошлом году его отец работал начальником смены. До нервного срыва. Папа по-прежнему служил там, однако теперь он был продавцом, и ему приходилось много путешествовать. У завода имелось шесть высоких труб, и сегодня они выбрасывали в бурый воздух белые ленты дыма.

Взирая с этой высоты, Джуниор ощущал себя королем мира. Однако в кармане брюк лежали косточки, и его ожидала работа, которой следовало заняться.

Он подошел к люку резервуара, снабженному маховым колесом. В своё время маховик оказалось не так просто открутить. Пришлось притащить банку «Ржавоеда» — один из товаров отца — и молоток. И даже тогда колесо удалось ослабить лишь с большим трудом.

Джуниор нагнулся и стал поворачивать маховик. Это все ещё была тяжекая работенка — пришлось поднапрячь плечи. Но вот люк был открыт, и в следующий миг, откинув крышку, он заглянул в отверстие. В пустоту резервуара уходила ещё одна лестница. Джуниору в лицо пахнуло горячим, сухим воздухом. Он выпустил большую часть духоты, а затем нырнул в дыру и начал спускаться по лестнице; его мозг напряженно работал — как маленький разгоряченный механизм, полный смазанных шестеренок.

Какое-то время он был счастлив, усердно трудясь среди своих игрушек.

Он выполз наружу, когда полуденный зной пошёл на спад. В карманах у него было пусто. Он закрыл цистерну, прошёл через лес тем же путём, каким и пришёл, и направился домой.

Эдди Коннорс с приятелями больше не попадались в поле зрения. Красный «Шеви», однако, стоял на прежнем месте. Джуниор остановился у дома миссис Бротон и перегнулся через ограду, чтобы понюхать розу; взгляд его стрелял по сторонам, выискивая Эдди и остальных. Несколько пивных жестянок валялись на мостовой рядом с машиной. Уставившись на них, Джуниор принялся отрывать лепестки у желтой розы. Затем пересек улицу и приблизился к «Шеви». Во дворе Коннорса зачерпнул пригоршню грязи с песком, открыл дверцу топливного бака и как можно быстрее запихал грязь внутрь. Смыв её вглубь бака небольшим количеством пива, оставшимся в одной из банок, он захлопнул дверку и возвратил жестянку в точности на то же место, где она лежала раньше.

Домой он шёл улыбаясь.

И застал там свою маму, ползавшую в гостиной на коленях и скоблившую протертый ковер вокруг кресла, что стояло перед телевизором.

— Он возвращается! — сказала мама, и глаза её дико сверкали на бледном лице. — Он звонил! В районе шести должен быть дома!

Два часа. Джуниор знал правила. На рассусоливание не оставалось времени. Он стряхнул ужас, грозивший расцвести внутри него, и посадил под замок. Затем поспешил мимо матери в свою маленькую темную комнату и начал наводить порядок на полках с книгами, расставляя их все в алфавитном порядке. Если и было что-то, чего требовал отец, так это порядка в этом хаотичном мире.

Ах, ну да… Было и ещё кое-что.

Улыбнись, Джуниор! Улыбнись, женушка!

УЛЫБНИТЕСЬ, Я СКАЗАЛ!

Закончив с книгами, Джуниор взялся за одежду. Синие тряпки — к синим, белые — к белым, затем красные, потом зелёные. Завязать на всей обуви шнурки. Носки свернуть в идеальные комочки. Всему своё место, и все на своих местах.

— Помоги мне! — позвала мама отчаянным голосом. — Джуниор, помоги помыть пол на кухне! Быстрее!

— Хорошо, мам, — откликнулся он и прошёл на кухню, где мать оттирала желтую линолеумную плитку, которой никогда не стать совершенно чистой. Никогда-никогда, хоть сто лет её скреби. Пусть даже с «Пятноудалителем».

В без пяти минут шесть они услышали, как его машина сворачивает на подъездную дорожку. Услышали, как заглох двигатель и открылась водительская дверца. Услушали, как он подходит к дому. А затем мама сказала сыну:

— Папочка дома!

Нацепив кошмарную улыбку, она шагнула к входной двери.

— Дорогой! — произнесла она, когда высокий, стройный мужчина в темно-коричневом костюме вошёл в дом, неся чемоданчик с образцами товаров.

Она крепко обняла мужа и тут же, как можно быстрее, отстранилась.

— Как прошла поездка?

— Прошла, и ладно, — ответил отец. — Благодарю. Это единственная работа из мне известных, на которой можно позавтракать в Линчтоне, пообедать в Гаррисбурге и получить несварение в Фремонте. — Его более тёмные, чем у сына, глаза изучали их лица. — Шучу, — сказал он. — Как насчёт парочки улыбок?

Мама разразилась веселым, натужным смехом. А Джуниор уставился в пол и улыбался до боли в челюстях.

— Подойди и обними меня, — сказал папа. — Знаешь, что такое «объятие»? Это приятное прижатие.

Джуниор подошел к отцу, и облапил его непослушными руками.

— Хороший мальчик, — сказал папа. — Знаешь, кто такой «мальчик»? Обтянутый кожей аппетит. Что у нас на ужин, женушка?

— Я собралась поставить в духовку несколько порций индейки.

— Порция индейки. — Папа кивнул. — Чудесно. Я не против. Отличный вечер для веселья. Индейка — это птица, которая расхаживала бы куда менее важно, если бы могла видеть будущее.

Их улыбки появились недостаточно быстро. Отец швырнул чемодан в кресло, и раздавшийся шлепок заставил мать и сына подпрыгнуть на месте.

— Черт возьми, куда запропастилась ваша радость? Здесь ведь не похоронное бюро, верно? Да я у мертвецов видел более широкие улыбки! И это не удивительно, ведь им не нужно платить налоги! Что с вами обоими не так? Вы не счастливы?

— Счастливы! — быстро ответила мама. — По-настоящему счастливы! Ведь так, Джуниор?

Джуниор заглянул отцу в лицо. Это было узкое лицо с острыми, суровыми скулами. Глаза — тёмные, глубоко посаженные. И на дне той темноты затаилась, свернувшись кольцами, ярость. Выскакивала эта ярость безо всякого предупреждения, но большую часть времени покоилась в голове отца, варясь там в рагу из бесконечных шуток и зубастых ухмылок. Когда она появилась на свет и почему, Джуниор не знал и полагал, что этого не знает даже сам отец. Ну а шутки были его доспехами и оружием, и он носил их, словно металлические шипы.

— Да, сэр, — ответил Джуниор. — Я счастлив.

— Вспомни, о чем я тебе говорил. — Отец уперся пальцем в грудную клетку сына. — Людям нравятся улыбки. Если ты заставишь людей улыбаться, тебя ждёт успех. Люди всегда рады услышать шутку-другую. Они обожают смеяться. Знаешь, что такое «смех»? Это взорвавшаяся улыбка.

Палец переместился к уголку рта Джуниора и подтолкнул его вверх. Затем сделал то же самое со вторым уголком.

— Вот, — сказал отец. — Просто глаз радуется.

Мама отвернулась и прошла на кухню, чтобы поставить в духовку три замороженных ужина из индейки. Потом отец приступил к еженедельному обходу: бродил из комнаты в комнату, фонтанируя шутками и комментариями, которые считал забавными, и заглядывая между делом в шкафы и выдвижные ящики. Весь оставшийся вечер он проведет с Джоном у телевизора. Будет смотреть комедийные шоу и записывать в свой желтый блокнот шутки и остроумные ответы, которые ему особо приглянутся. Сырье для фабрики улыбок — так он это называл.

Шучу, Джуниор.

Улыбнись.

Иногда между третьим и четвертым вечерним сериалом, Джуниор открывал дверь и по лестнице спускался в подвал с грязным полом. Включив лампочку, он брал фонарь, который всегда лежал на своём месте, и направлялся в заднюю часть подвала, в дальний его закуток. Он поднимал картонную коробку и наблюдал, как в луче фонаря суетятся тараканы.