«Нет! — возразила я. — Не говори так!» Ведь моя Мама была привлекательной женщиной, и лучше никому не говорить, что это неправда. Была и до сих пор остается, я имею ввиду.

В просторном, светлом фойе нас ожидал управляющий. Это был высокий человек в темно-синем костюме с тонкими полосками. Он сказал, что безумно счастлив видеть нас в стенах «Морской арфы» на этих выходных. Но я почти не слушала его. Я осматривала фойе и пыталась прикинуть, сколько таких домов, как наш, поместится сюда. Наверное, штук десять. У нас было только четыре комнаты. Наше жилище прозвали «охотничьей лачугой», и стены там имели серый цвет. Но не в «Морской арфе». Здесь стены сияли белизной, точно облака. Я никогда не видела столько кресел, диванчиков и столиков где-нибудь, кроме мебельного магазина. А ещё там стояли хрустальные вазы, полные свежесрезанных цветов. Я всегда любила цветы. Обычно я собирала нарциссы вдоль русла Ручья, протекавшего неподалеку от нашей задней двери.

— Здравствуйте, — сказал мне управляющий, и я тоже его поприветствовала. — У кого-то из вас чудесные духи.

— Это фиалки, — сказала Мама. — Она всегда душится ароматом фиалок, потому что этот запах идеально подходит для такой красавицы, как она.

— Да, — согласился управляющий, — это, безусловно, так. — А затем щелкнул пальцами. И вам бы почудилось, увидь вы это, что ковер порос коридорными, словно грибами.

Это странно — то, как ты обращаешь внимание на некоторые вещи. Взять, к примеру, моё розовое платье, которое Мама с Папой купили мне. Оно выглядело отлично в сером свете нашего дома. Но в «Морской арфе»… В «Морской арфе» платье выглядело так, словно розовая ткань была старой и выцветшей. Выглядело так, словно долго-долго провисело на вешалке. А на кровати в моем номере были такие прохладные и хрустящие простыни, что казалось, будто они обнимают вас и не хотят, что бы вы оставляли их. Все окна блестели чистотой, солнце светило ослепительно ярко, и вы могли получить горячую воду, когда бы вам ни заблагорассудилось. Ах, это была мечта Золушки, воплотившаяся в жизнь.

Мама сказала, что Папа собирается заглянуть в «Морскую арфу» после того, как закончит работать — даже если это будет в девять часов вечера. Сказала, что Папа гордится мной, также как и она. Ну а все, что делала Энни, — это крутилась и выставляла себя полной дурой. Мама сказала, что собирается прилечь и отдохнуть и что я должна приглядывать за Энни и не позволять ей проказничать. Вместе мы отправились гулять по белым коридорам и наткнулись на лестницу.

Энни сказала, что умеет танцевать лучше меня, а я сказала, что не умеет. Мне было шестнадцать, но внутри меня ещё пряталась маленькая девочка, желавшая показать Энни, кто здесь лучше танцует. Так что мы плясали вверх и вниз по лестнице, как в той сцене, где Ширли Темпл танцует на ступеньках и делает три шага вверх, два шага вниз, четыре шага вверх, два шага вниз, пять шагов вверх…

У меня болит голова.

Временами я очень быстро устаю. Иногда день кажется ночью, а ночь похожа на очень длинный день, и часы ни в какую не желают идти. Я устаю и не могу думать правильно.

Я покидаю свою комнату, в которой прохладные, хрустящие простыни на кровати всегда лежат откинутыми, словно синяя рана, и направляюсь к лифту. Имя лифтера мне известно — Кленси. Это чёрный мужчина с седыми волосами; он тоже знает меня. Кленси приводит лифт туда, где я его жду, и когда он с лязгом открывает двери я, словно розовое облако, проскальзываю внутрь кабины.

— Вечер добрый, Красавица, — говорит Кленси.

Я здороваюсь с мистером Кленси.

— Сегодня в «Морской арфе» очень тихо, — говорит он. Говорит то же самое, что и всегда. Мистер Кленси работает только в тихие часы.

Он захлопывает двери, дергает рычаг, и старый лифт начинает спуск. Я слышу, как тросы и шестерни вращаются над нашими головами. Механизм требует смазки: слишком уж громко он скрипит.

— Какое нынче время? — спрашиваю я мистера Кленси.

— Сестра Глории, Джун, ждёт ребенка, — отвечает он. Ах, мистер Кленси может быть таким вредным! Иногда он ведёт себя так, словно у вас вообще нет голоса! — Имена уже подобраны. Третий ребёнок не должен стать для неё большим событием.

— Сейчас весна, мистер Кленси? — спрашиваю я. — Скажите мне хотя бы это.

— Смити пошёл на повышение. Похоже, меня тоже должны повысить. Знаешь, этот Смити постоянно жалуется то на одно, то на другое.

Я хочу закричать, но это ниже моего достоинства. Сказать по правде, мне нравится слушать, как мистер Кленси разговаривает со мной. Нравится звук его голоса и шум лифта. Плевать я хотела на лестницу.

Лифт прибывает в фойе. Двери открываются, и я вижу сверкающие светильники, чудесные стены и мебель; все на своих местах, точно такое же, как в первый день.

— Ты прекрасно пахнешь сегодня, Красавица, — говорит мистер Кленси, когда я выхожу из лифта, (он всегда это говорит).

Я поворачиваюсь и, глядя в его слепые глаза, говорю спасибо. Затем мистер Кленси садится на свой стул и отдыхает, ожидая моего возвращения. Я бреду по вестибюлю между стенами из облаков. Новые, свежесрезанные цветы торчат в хрустальных вазах. В конце концов, я пришла к выводу, что сейчас, скорее всего, весна. В «Морской арфе» всегда весна.

Вот она, моя мечта Золушки. Я могу петь здесь и танцевать на ковре, который цветом походил на залитую солнечным светом Гавань. Однажды я видела бродившего здесь молодого человека. Этот красивый юноша был старше меня. Ему было, наверное, лет двадцать. Я прошлась рядом с ним. Однако под мышкой у парня торчала газета, и у него не нашлось на красавицу времени. Я проплываю между ваз, и некоторые из цветов шуршат, когда я прохожу мимо. Иногда я слышу здесь другие голоса — слабые, дрейфующие туда и обратно. У Папы имелось старое радио, которое он держал в гостиной, и мы с Энни слушали его. Вот на что похожи те голоса. Они словно бы доносятся из далеких-далеких мест — мест, которые и рядом не стояли по красоте с «Морской арфой».

Чердак мне не нравится. Они содержат его в недостаточной чистоте, и голоса там, наверху, хотят, чтобы вы делали плохие вещи.

Однажды я была в вестибюле — танцевала и пела — и увидела управляющего. Того самого человека. Я узнала его по походке и по тому, как он щелкал пальцами у стойки регистрации, вызывая прислугу. Они скакали перед ним, точно побитые дворняжки. Я приблизилась к управляющему и щелкнула пальцами у его уха. Он резко обернулся и секунду смотрел прямо мне в глаза.

Ах, нет, подумала я. Нет. Это не может быть тот же самый человек. Я ошиблась. Это был старик, с белыми волосами и морщинистым лицом. Человек, о котором я подумала вначале, был намного моложе. Однако старик, похоже, уловил аромат моих фиалок: издав придушенный возглас, он отпрянул от стойки; его глаза стали размером с серебряный доллар.

— Поговорите со мной, — произнесла я. — Кто-нибудь, поговорите со мной.

Однако старик только хрипел. И я двинулась дальше.

Какое нынче время? Голова… Порою она так невыносимо болит. Мама? Кажется, я слышала…

Я очень быстро устаю.

Мистер Кленси отвозит меня в лифте обратно на третий этаж.

— Спокойной ночи, Красавица, — говорит он, и я тоже желаю ему доброй ночи. Мама всегда говорила, что вежливость — это признак благородной крови.

Дверь 301-го номера открыта. Она всегда открыта. Я бы не допустила иного. Если кто-нибудь пожелает войти и поговорить со мной, я хочу, чтобы они знали: им здесь рады. Я захожу внутрь — и вижу женщину, что сидит в кресле; рядом с ней горит лампа с голубым абажуром. Когда я вхожу, она поднимает взгляд, и глаза её расширяются. Женщина слегка дрожит, словно собирается вскочить и выбежать за дверь. Однако она берет себя в руки и остается. Я проплываю мимо неё к кровати с синими простынями.

— Ты здесь, не так ли? — спрашивает женщина. Её голос напряжен, но… Мне откуда-то знаком этот голос.

— Ты здесь, — говорит гостья. На этот раз утвердительно. — Это Энн, Красавица. Твоя сестра Энн.