— Ты за ним приглядывала, что ли?

— Ну ещё! Случайно узнала. Встала на третий день ранёшенько и потащилась в железный диковиный лес, духом зимы проникаться — ходила я там ходила — страхота, угрюмость одна. И чего, думаю, все на него дивятся? Зашла далеко — всё едино, железные палки из серого снега торчат. Небо чёрное, ровно сажа. Села, спиной в ствол упёрлась, смотрю — понять не могу, где же суть моей стихии? И слышу вдруг — шаги скрипят, подошли двое, встали недалече. Я замерла, дыхание затаила. Один другому и говорит: «Тут никто не услышит», — а голос-то самого Трима! А второй всю историю в подробностях и обсказал. Как я не выскочила да не заорала — сама удивляюсь.

Тут я тоже удивился, бабуля всю жизнь взрывная была.

— Подождала я, пока уйдут они да стихнет всё — и назад в Утгард побрела. Иду, сама реву. Понимаю, что дура, что хитро меня от мужа отодвинули, чтоб нужную бабу ему подсунуть, а ещё понимаю, что другие мыслишки вперёд моих выскакивают да меня уговаривают, что показалось мне всё, и думать я должна о возвышении в стихии — и так настойчиво тот голосок пищит! Такая злость меня разобрала. Бегу, реветь забыла. Думаю: примчусь в свои покои — как пить дать найду, где на меня уговор прилепили! А меня на входе — под белы руки да в пиршественный зал. И сам Трим с предложением в мужья подкатывает!

— Странно было бы, если бы он не поторопился. Тебя ж увести могли.

Умила фыркнула:

— Кому я, кроме Рюрика, в свои годы нужна была? Даже тот чурбан инеистый на силу мою позарился. Попыталась я сказать, что мне подумать надо, а он: «Думай, три дня тебе даю! Если хочешь женой быть, а не служанкой».

— Он не охренел ли?

— Женщина без мужа, без рода… Решил, что добыча лёгкая. А я тоже долго не думала, говорю: «Вели мне украшений всяких приготовить и принести в покои два больших зеркала — хочу волосы в красивую причёску заплести, чтоб быть достойной тебя на вечернем пиру». За чистую монету принял. Решил, что испугалась я.

— Вот же тварь!

— М-гм. А я одно зеркало напротив другого поставила и липуна нашла. С куском шкуры выдрала. Только оказался он с сюрпризом, так в ответ шарахнул, что все мои манопроводящие каналы кренделями скрутило. Да так больно, словно мне снова лев психованный руку откусил. Лежу на полу, слышу — в двери кто-то ломится. Только и смогла что перстень с хрустальным колпачком об пол разбить.

— Зачем?

— Маяк это был. Тревожный. С уговором, что разобью, если окажусь в беде.

— Дед сделал?

— А кто ж ещё?

— Пришёл?

Умила грустно улыбнулась:

— Конечно! Очертя голову… Если б успел хотя бы воев как следует собрать, так ведь рванул на одном драккаре, малой дружиной… Как они летели! Меня как раз из покоев выколупали, еле-еле в себя привели, нарядно обрядили да притащили в пиршественный зал, хотели по-быстрому свадьбу обстряпать, а тут — он. Страшен в гневе был!

— Да уж приходилось видеть.

— Думаю, такого не приходилось.

— И закончилось чем?

— В главной зале Утгарда ступить невозможно было, чтоб не замарать обувь в крови. Сколько порубили, несть числа. И их, и наших. Деда посекли так, что сознание уж потерял. Вокруг нас последние бойцы остались — не больше десятка. Смотрим — из боковых коридоров ещё йотуны валят. Я тогда портал открыла из последних запасов маны — куда уж смогла. До палат Рюриковых. Если б до Байкала сил хватило! Всё бы по-другому сладилось. А так… Вынесли Рюрика — а дворец как вымер! Я туда, сюда — нет никого. Как во сне страшном, веришь ли? Выскочила во двор — смотрю, ключница старая кладовку запирает, я к ней: «Пораня, люди где?» А она мямлит что-то невнятное — вроде приказано было всем уйти куда-то или что… И тут окна в покоях дедовых как вылетят.

— А когда ты прибежала, там нашлась урманская невеста. Поди ещё и со сватами.

— Как угадал?

— Да тут большого ума не надо.

Бабушка неопределённо хмыкнула.

— Так и было. Смотрит на меня, довольная, чуть не облизывается. «Он, — говорит, — сам приказал придать его тело огню после смерти. А я, его невеста, исполнила».

— А дружинники?

— Якобы изъявили желание с ним уйти, — Умила помолчала. — Знаешь, чего они не учли? Что щиты-то на мне остались, зараз не проломишь. И что мечом меня в юные лета Рюрик от нечего делать учил махать — безо всякой магии. Так что дорожку Рюрику кровушкой своей убивцы полили. После я собрала по кладовкам все свои сундуки с артефактами, давным-давно заготовленными впрок на случай большой войны, дождалась большую дружину, села с ними на драккары и полетели мы над Великой Сахарой. И все до единого артефакта я сбросила на владения предательницы Йодлы. Приморозила всё в сплошную ледяную корку. За Рюрика. А вот йотунов не смогли достать. Закрыли они свой Йотунхейм сплошным льдистым панцирем. Я без сил осталась, а в дружине у деда, сам знаешь, вои в основном боевой яростью сильны были. Не пробились.

— А как же потеряли тебя?

— Так. Вернулись мы в столицу, я в ближайшем лесочке на землю спустилась и… ушла. К Кошу пошла. Пешком. Долго он мне пытался манопроводимость восстановить — силой растущих гор да ледяной Байкальской водой… Пока я не заметила, что, как начинается ледостав, мне вроде как получше. И перебралась в старые отцовские пределы. Холодно тут десять месяцев в году. А на лето я вообще на север откочёвываю. Хорошо мне тут. За полтыщи лет и манопроводимость восстановилась, и сила вернулась. Меня теперь одно только беспокоит. Что мерзавец тот, Трим, до сих пор землю топчет. А в Йотунхейме, говорят, оттепелями щиты поплавило, а в магии инеистые сволочи тоже просели — восстанавливать не успевают. Пройти можно. Хочу посчитаться с ним. Поможешь?

ВЗЯТЬ ВИРУ

— Я в Йотунхейме… точнее, над Йотунхеймом только пролётом был. Сверху прыгать будем?

— Да зачем? Я к парадному крыльцу могу тебе портал открыть. Только ненадолго, всё-таки в порталах я не особо сильна.

— Пойдёт, мы шустро проскочим.

— Ну, тогда собрались, ребятки! Бабуля начинает волшбу!

Таких порталов я больше ни у кого не видел: снежный туннель, который закрутился перед нами, словно гигантская труба — и вдруг развернулся вширь и надвинулся, противоположный край моргнул, и картинка в нём сделалась глянцево-чёткой: грязноватый снег, низкое чёрное небо и рубчатые ледяные стены.

— Пошли-пошли! — заторопила Умила, и первыми в туннель устремились волки, а следом и мы с Кузьмой в окружении кхитайцев — прямо верхами на терракотовых лошадках.

Выгрузились мы у подобия ледяной островерхой ограды. За неровными зубцами, напоминающими края подтаявших на солнце сугробов, виднелся главный дворец Утгарда — ледяные конусы и наплывы, подсвеченные зеленоватым. У самого входа (больше похожего на пролом в ограде) в гигантском, почти прозрачном и почти не сером куске полированного льда, стоял до боли знакомый дедовский драккар.

— Ах, мерзавцы! — в сердцах сказала бабушка. — Это они так хвастаются, будто бы Рюрика победили.

— Эту беду мы поправим, — уверил её я. — Показывай, где Трима искать?

— А чего его искать? Сейчас сюда все сами примчатся.

И бабуля угадала. Где-то в вышине над нашими головами протяжно, но надтреснуто задребезжало — сигнализация, должно быть? В проём ворот посунулась льдистая звероподобная рожа с единственным глазом посредине лба, тут же получила от Умилы увесистым ледяным окатышем, охнула и скрылась. Росту в стражнике было с два человеческих.

— У них что — ещё и циклопы? — удивился я.

Что-то мне про холодолюбивых одноглазых великанов раньше слышать не приходилось.

— Да тут кого только нет, — Умила махнула рукой, — чисто зверинец. Нет, в основном-то на людей смахивают, только больно уж обросших да диковатых, но некоторые экземпляры есть интересные — то голов много, то вдруг рога, то глаз вот один. Складывается впечатление, что боги, когда их делали, были преизрядно нетрезвы.