— А как же…

— А если тебя лишат этого места, мы переделаем флигель под маленькую лечебницу, будешь там принимать.

И у нас всегда будет нескончаемый запас самой убийственной энергии, вот это поворот!

Ирина немного потерянно взяла деньги и развернулась обратно в палату, а я подошёл к Кузьме:

— Ты чего у меня? Очумел, что ли?

— Есть немного с непривычки. Глаза не чёрные?

— Ну-ка, на свет глянь. Не-е-е, серые, как обычно.

— Ну и ладушки. У одной там такой был… — он покачал головой.

— Большой сильно зародыш смерти?

— Нехороший. Думал, не удержу. Но камешек Марварид отличный дала, прямо всю мёртвость втягивает, плотно внутри себя укладывает. Если перерывчики небольшие делать, таких палат в него можно штук пятьдесят, наверное, вместить. Куда только потом эту энергию девать?

— Это мы придумаем. Идти-то можешь?

— Вполне, — Кузя пошевелил плечами, разминаясь. — Я бодр, в меру зол и готов к поединку.

СНОВА АРЕНА

На входе во двор Академии меня ожидал Талаев.

— Какие новости?

— Салтыковы от мировой отказались, ваша светлость.

— Замечательно! Во сколько посыльного с ответом прислали?

— Около двух часов дня.

— Прилично, — оценил я. — Думали, значит, ну-ну. Скажи-ка мне, тебя как по имени звать? А то всё по фамилии…

— Игорем.

— Хорошее имя, сильное. Что ж, Игорь. Сейчас подойдём — их доверенный должен к тебе подойти. Будут торговаться — не уступать. Больше скажи: после поединка условия сдачи будут совсем другие. Чтоб до седьмого колена жалели, что на Пожарских полезли. Если кто жив останется.

К Арене мы подошли за десять минут до назначенного времени — не рано, не поздно, вполне достаточно, чтобы выполнить необходимые формальности. Кузьму я нёс в руках. До сих пор нам удачно удавалось разделять в глазах общества разумный меч и странноватого «младшего» помощника князя Пожарского. Пусть как можно дольше так и остаётся.

«Вот теперь я понимаю: вернулась былая слава!» — саркастически отметил Кузя, завидев собравшуюся вокруг Арены толпу.

«Ну, пожалуй, не вернулась, а только возвращается, — возразил я. — Вспомни-ка, какие мы стадионы собирали!»

«И всё же это лучше, чем пять человек, согласись?»

«Это — да, согласен».

«Похоже, здесь почти вся наша группа. Даже ниппонки!»

«Беловой не вижу. Подозреваю, живёт она под жесточайшим контролем».

«Ну, если она Фёдора дочь — что ты хотел?»

«Зато перс пришёл».

«Сегодня Марварид получит привет».

Мы дружно усмехнулись и перепрыгнули через борт. Руку на песок: «Здравствуй!» Пока ждём, можно и вражин поподробнее разглядеть.

Со стороны Салтыковых явилась преизрядная толпа. Помимо всех, кого имел неудовольствие в суде наблюдать, ещё с пару десятков новых рож. Настька Салтыкова вон, сверлит меня злыми глазами.

Талаев с Салтыковским юристом переговорил. Понятно, извиняться они не хотели. Вон, расходятся. А Салтыков через борт лезет. Доспехи приодел, щиты навесил. Движения резковатые — лечилок, должно быть, выпил штуки три.

— А меч-то у него непростой, — пробормотал Кузя.

— Это проблема?

— Да нет. Просто отметил. Дорогой по нынешним временам меч, видел я его в схроне.

— А не по нынешним?

— А по нашим с тобой, бать, с таким мечом каждый третьекурсник бегал.

— Шелупонь, одним словом.

— М-гм. Ты не передумал — быстро делаем, как договаривались?

— Конечно. Ты только помни, что я сейчас букашка, щитов нет.

— Помню, обижаешь. Двигаемся вместе, прикрываю полностью. Ты только слушай, если я тебе что-то орать буду.

— Хорошо, сынок, сегодня ты командир.

— И ещё у меня просьба.

— Говори.

— Должок у меня есть неоплаченный. Можно я посвящение скажу?

Я подумал, что прощальное посвящение сиськам Салтыковой будет звучать чрезвычайно глумливо.

— Валяй!

Но Кузя удивил меня не меньше, чем всех остальных. Меч взмыл над моей головой, заблестев обсидианом. Над Ареной разнеслось, словно гул колокола:

— МАРВАРИ-И-ИД!!!

В ушах у меня загрохотало: «Я несу тебе зеркало!!!» Я успел заметить перса, судорожно тыкающего что-то в своём магофоне и разворачивающего его так, чтобы кто-то с той стороны видел происходящее на Арене.

— МАРВАРИ-И-ИД! Я ЗНАЮ, ТЫ СЛЫШИШЬ! СПАСИБО ЗА ЖИЗНЬ! ЭТУ БИТВУ Я ПОСВЯЩАЮ ТЕБЕ!

Салтыков не выдержал и ударил — молнией, которую Кузя перехватил и скинул в сторону, превратив круг песка в красное стекло. И мы побежали.

Хорошо быть стихийником с разными стихиями. А если она одна, да и та рассчитана на максимальный урон без особой фантазии — ну, такое себе. Трещит громко, толку мало. Поняв, что тормозить мы не собираемся, Салтыков нас всё-таки развлёк парой заготовленных артефактов — стаей самонаводящихся сосулин, которую Кузьма превратил в ледяную взвесь, закрутившись вокруг меня сплошной стеной, и огненным валом — тоже ерундовина. И тут мы добежали.

Салтыков рубанул мечом — хорошо так вложился, от души. А Кузя тупо отсёк его клинок, почти у самой рукояти.

— Уно*!

*Меч считает по-итальянски.

Много разных щитов было у Салтыкова. А вот от мёртвой энергии не было. Да и те, которые были, против Кузиной силушки не играли никак.

Кузьма мелькнул вокруг Салтыкова:

— Дуэ!

На красный песок Арены упала половинка эфеса от боярского меча и несколько разом почерневших пальцев в чешуйках латной перчатки.

Салтыков оскалился и попытался выбросить культей молнию. А ещё его лечилки заработали, потому что я почувствовал текущую в мою сторону ману. Ну, не может обычное ле́карство мёртвой энергии сопротивляться. Тут живая нужна, а специалистов по ней и в прежнее время по пальцам пересчитать было…

Кузьма блеснул антрацитовой петлёй.

— Тре!

Теперь у Салтыкова не было кисти. Обрубок чернел из рукава, прижжённый мёртвостью. Боярин отступал, придерживая левой рукой культю, рыча и плюясь сквозь ощеренный рот. Толпа ревела. Девчонки визжали.

— Тебе не сможет помочь ни один лекарь, — холодно сказал я. — Так же, как маленькому Диме Пожарскому, которого ты не пожалел.

— Куаттро!

Следующий пласт отрубленной руки с несколькими пальцами левой полетел на песок Арены. Заблестели срезанные металлические ошмётки доспеха.

— Мой меч хорошо считает. Ты будешь умирать долго.

— Чинкуэ!

От предплечья правой руки осталась совсем короткая культя. Меч развернулся, ударил боярина яблоком рукояти в скулу и завис над тушкой, скребущей по песку ногами:

— Сэ́и?

Меч издевательски засмеялся, и это сломало Салтыкова.

— Я сдаюсь! Сдаюсь!

— Что ж, — я подошёл и встал над ним, — значит, настало время Салтыковых-младших. Кто там первый? Иван?

— Нет! Не надо! Отступные заплачу! Ка… как до… говаривались.

— А мы договаривались? Что-то не припомню. Прощения проси за род свой гнилой, мразь вонючая.

Честно говоря, смотреть, как боярин ползает и бьётся лбом в песок Арены, было отвратительно. Да и плевать я на его извинения хотел. Это была картинка для тех, кто ещё подумывал клюв на мой род разинуть.

Когда Салтыков в своих излияниях пошёл на второй круг, я оборвал:

— Хватит! Мои условия. Первое и главное. Покаяние за грехи рода чтоб завтра же во всех газетах были прописаны. Второе. Возврат всех Суздальских земель Пожарских, со всем имуществом. А теперь вира. За тебя и за каждого из твоих вымесков — по деревне в триста дворов, со всеми людьми, и по двенадцать талантов серебра. Чтоб вы, сквернавцы, дальше землю могли топтать. А не согласен — всех щенков твоих по очереди на твоих глазах на лоскуты порежу. Считаю до трёх. Раз… Три!

— Согласен, — сквозь скрежет зубовный выдавил Салтыков.

— Тогда на ноги поднимайся да к борту ступай, зови своих людишек. Покуда серебра и бумаг на зе́мли не увижу — поединок наш не завершён, а лишь приостановлен.