- Ну, вот, - Марго осталась довольна увиденным, - Я всегда говорила, что смогу подыскать для Тимочки подходящую пару.

- Добрый день, - робко поздоровалась с ней Маняша, - Полюбуйтесь, какие замечательные помидоры!

- Еще не хватало, - Марго подошла к ней и, властно взяв за руку, потащила в дом, - Для меня вполне достаточно, что помидоры можно купить в магазине. И для начала запомни, стращать людей тем, что некоторые продукты питания выращивают в грязной, недезинфицированной земле сейчас еще не актуально. Это станет открытием, а, следовательно, и прекрасной темой для разговора лет через сто, когда городское общество окончательно забудет, где, что и как произрастает.

- Вы имеете в виду эпоху глобальной урбанизации? – уточнила Маняша.

- Второе, что тебе следует запомнить, так это то, что ругаться в приличном обществе не хорошо.

- Но я… - девушка покраснела.

- Любое незнакомое слово человек воспринимает как оскорбление. Если не прямое, то как намек на его невежество. Мне-то все равно, но другой собеседник вряд ли станет корчить из себя образованного во всех известных университетах, а потому просто пошлет соответственно своим представлениям об этикете. Так что выражайся проще, и тогда у тебя не будет проблем.

- Понятно, - пискнула провинциалка, - Только мне стоит отметить в словаре, какие слова теперь считаются нехорошими.

Марго прервала свое стремительное движение по дому и в упор посмотрела на спутницу:

- У тебя есть словарь?

- Не один. В этом году я с красным дипломом закончила лингвистический факультет Орловского университета, - не без гордости пояснила та.

- Н-да, - Марго вздохнула, - Не могу понять стремление твоей матери поселить тебя на Рублевке. Ты тут затоскуешь. Впрочем, если тебя немножко поднатаскать, то может быть кое-что и выйдет…

***

Андрей Россомахин нервно барабанил тонкими пальцами по полированной глади стола. Пальцы бывшего пианиста непроизвольно выстукивали что-то музыкальное, до боли знакомое, но, к сожалению, позабытое в повседневной суете. Его в наглую, прямо как-то по-пионерски обошли буквально за несколько дней до завершения сделки. И вся нелепость ситуации заключалась в том, что он даже не мог предположить, кто и как это провернул. Откуда неведомым конкурентам стало известно о том, что он собирается предпринять? Бурхасон проболтался? Но такое против всякой логики. Пабло должен был понимать, что совершает противозаконное действие. А когда идешь против государства, вряд ли станешь болтать об этом у каждого столба. Но если не Пабло, то кто развязал свой поганый язык? Всеволод Петрович Звягин? Но его самого уже как год нет в живых. Тихон Ляпин? Тут у Андрея, что называется, сердце ёкнуло. А кто еще мог? В деле их было только четверо. Двое уже мертвы. Сам он никому ничего не говорил. Оставался Ляпин. А ведь этот пропойца мог трепануть. А мог попросту сдать за деньги, в которых он вечно нуждается. Россомахин-то полагал, что у него, как и у всех участников предприятия на языке печать, поскольку дело, которым они занимались, тянет на большой срок. А выходит, ошибался Андрей. Не у всех мозги работают так же, как и у него. «Нужно потолковать с Ляпиным», - быстро решил он. Нужно выяснить, кому проболталось это ничтожество, чтобы хотя бы понять, кто его обошел. Кто растоптал всего надежды на счастливую безмятежную жизнь. Кому он обязан тем, что все его планы разрушились, как карточный домик.

***

Тихон Ляпин открыл мутные с перепоя глаза и уставился в серый с черными пыльными прожилками потолок. Он лежал на старом, продранном и прожженном диване в своей неуютной, прокуренной и пропахшей дешевым алкоголем квартире.

«Вся моя жизнь – это сарай» - декадентки подумал Ляпин.

Обычно с похмелья ему приходили в голову именно такие уничижающе-мрачные мысли. Еще десять лет назад его считали подающим большие надежды художником. Лучший на курсе, лучший во всем училище. Его приятелю и одногруппнику Пашке Бурхасону оставалось лишь завидовать его таланту. Что тот и делал. На Пашку тогда никто всерьез даже не смотрел. А за Тихоном Ляпиным толпой ходили восторженные обожательницы, его работы посылали на международные выставки, откуда они возвращались всегда с первыми премиями. Ему, тогда еще студенту, уже делали выгодные заказы. Он писал для галерей и для коллекционеров. Его везде приглашали, везде уважали, него брали интервью для серьезных журналов об искусстве. ВВС сняло о нем репортаж. Одним словом, у него была блестящая жизнь начинающего гения. Ведь пару раз его талант даже сравнили с самим ДаВинчи. И что? Во что все это превратилось? Тихон с трудом опустил глаза, чтобы обозреть свое распростертое на грязном диване тело. Вспыхнувшая боль, взорвала мозг. Он вымученно застонал и прикрыл глаза рукой. ДаВинчи… Современный ДаВинчи, как писали о нем в каком-то парижском журнале, представлял собой жалкое зрелище разлагающегося человека. Грязный, нечесаный, дурно пахнущий, в старом не понятно откуда взявшимся туркменском халате, из-под которого торчали две тощие ноги с синими острыми коленками. Тихон провел дрожащей рукой по шершавому подбородку и слабовольно всхлипнул. Раньше он был статным красавцем, что вообще-то нехарактерно для художника. Всегда чисто выбрит, одет в дорогие отутюженные костюмы. У него даже была невеста. Катенька? Лялечка? Нет, конечно, Дашенька. Дарья Блистающая. Так, кажется, ее теперь величают. Ведь она солистка Мариинки. Бездарный Бурхасон живет на Рублевке и является модным художником. Да что Бурхасон. Многие из тех, кто в юности и подметки его не стоили, прекрасно устроились в этой жизни. А он, Тихон Ляпин растерял все, что имел. Даже свой талант пропил. Его уже давно никто не вспоминает, ему уже никто ничего не заказывает. Недавно, кто-то из собутыльников, из тех, кто еще окончательно не скатился на дно как сам Тихон, принес ему старую «Нью-Йорк Таймс» со ствтьей, что на известном Лондонском аукционе продали картину Тихона Ляпина, к сожалению, рано ушедшего из жизни. Но не баснословная цена картины, от которой ему, разумеется, ни цента не перепало, огорчила спившегося художника. Его «убило» то, что люди во всем мире думают, что он уже помер. Что он труп! Но, с другой стороны, он и есть труп. Кто же он еще? Ведь он действительно ушел из жизни. Он перестал писать, перестал существовать как художник. От него осталась тощая, пропитая, заросшая грязной щетиной тень. А художник-то умер. Он стал чужим подмастерьем. Халтурщиком и негодяем. Ведь то, что он сделал и за что получил немалые деньги иначе как подлостью и назвать нельзя. Тихон резко сел на диване, и тот противно скрипнул. Он оглядел свою комнату, больше похожую на конуру последнего оставшегося в живых после ядерной катастрофы человека, потому что вокруг валялся всякий ненужный хлам, начиная со старого самовара и заканчивая дешевой ширмой, выполненной в китайском стиле. Все эти вещи появлялись и исчезали в квартире Тихона каким-то непонятным образом. Он просто не помнил кто, когда и зачем все это приносит и и куда кое-что исчезает. Тихон еще удивился, что тахта, стоящая у противоположной стены, такая же грязная и продавленная, как диван, на котором он сидит, сейчас пустует. Обычно в часы похмельных пробуждений на ней спит кто-нибудь из собутыльников. Именно по внешнему виду спящего на тахте человека Тихон делал заключение об уровне своего падения. Сначала на тахте сопели такие же пьяные художники, его бывшие одногруппники или просто товарищи. Теперь же по больше части храпят какие-то неопределенные личности, которые больше похожи на обыкновенных бомжей.

«Я должен все поменять! Я еще молод. Я смогу выбраться!» - неожиданно пришло ему в голову.

От этой мысли он даже вздрогнул. И, правда, он ведь в состоянии бросить пить. Тем более, что алкогольный дурман больше не приносит ему ничего кроме головной боли и тошноты. Нужно снова начать работать. Только работа может вытянуть его из этой конуры. Он начнет писать. Он давно хотел написать ромашковое поле. Обыкновенное ромашковое поле, залитое утренним чистым солнцем, и больше ничего. Гениальность в простоте. Тихон потер руки и с трудом поднялся с дивана. Обшарпанные стены поплыли перед глазами. Нет, он не потащится на кухню искать опохмелку. Он сразу же начнет работать. Только так он покончит с теневым существованием и снова станет человеком. Пусть и не уважаемым блестящим художником, а хотя бы просто человеком. Ляпин принялся шататься по комнате в поисках холста и красок. Конечно, они не валялись на видных местах, они где-то далеко, под ворохом ненужного хлама, наводнившего его квартиру. Нужно найти. Обязательно нужно найти краски как можно быстрее, пока благой порыв еще запрещает ему двигаться в сторону кухни, где непременно заныкан сальный стакан с водкой, благоразумно припрятанный им под раковиной. У Тихона пересохло во рту. Голова раскалывалась, а перед глазами плыли разноцветные круги. Из-за этих кругов он уже не видел, где шарят его руки. Вместо этого, в голове стоял образ стакана, наполненного водкой, дожидающегося его под раковиной. И стакан этот уже не казался ему таким омерзительным, а теплая водка представлялась чем-то вроде амброзии, от единственного глотка которой организм наполнится живительной силой.