— Куда?

— К нам, я же писал!

— Не хочу стеснять. Твои же приехали?

— Да.

— Ну вот, представь — малолетние баламуты и так по стенам бегают, а тут еще и я мешаться начну. Давай лучше в гостиницу. Чтобы с телефоном, и попристойнее.

— Даже не знаю, — Дмитрий Леонидович задумался. — Слышал, в «Англии» очень хорошо, но и просят там… Или может, не такую дорогую?

— Нет уж, желаю нежиться в роскоши, — улыбнулся я.

Кузьма с Тубиным ехали в пролетке попроще за нами, а я просто занимался тем же, что и все туристы — глазел по сторонам. Вот приживусь немного, начну взирать на окрестности с равнодушием, не замечая красот вокруг нас. Разговоров никаких не вели — так, про погоду и поездку на воды, сравнивая наши впечатления.

Поначалу я на название и внимания никакого не обратил: у нас любой клоповник если не «Париж», то «Берлин», на худой конец — «Варшавская». И только когда извозчик повернул на Исаакиевскую площадь и остановился у входа, я внутренне ахнул. Это же «Англетер»! Вот так символ!

Роскошь сразу же бросилась в глаза. И швейцар здесь выглядел не меньше чем вице-адмирал флота, и мундир у хлопчика, который моментально выскочил за моими чемоданами, явно не в лавке готового платья приобретен был, а подогнан по фигуре. За стойкой восседал молодой человек, который на парикмахера, наверное, больше тратил, чем я. И на лице не дешевая услужливость, а достойное джентльмена желание помочь.

Сразу начали интересоваться, какой вид из окна предпочитаю, да надолго ли. Короче, прием оказали, в стиле хорошей пятизвездной гостиницы. Приветственный бокал разве что не принесли.

— А номер пятый свободен? — вдруг брякнул я совершенно спонтанно.

— Очень хорошее расположение. Извольте, во второй этаж, — показал на лестницу портье. — Вас проводят.

На английский манер — белл-бой. А по-русски как? Носильщик? Или багажист? Короче, вот этот парень на пару с Кузьмой притащил чемоданы к двери, и распахнул ее передо мной.

— Добро пожаловать!

И начал процедуру ожидания копеечки — распахивать и закрывать двери, шкафы, демонстрировать наличие воды в нужных трубах, и прочее. Я прервал экскурсию полтинником и сел в кресло напротив Дмитрия Леонидовича.

— Не против, если я тоже сюда на время перееду? — улыбнулся он. — Всю жизнь мечтал пожить во дворце.

— Это сколько ж уборки тут? — подал голос с другой стороны баррикады Кузьма. — Пыль протирать замучаешься с этих финтифлюшек.

Впрочем, в комнате для прислуги, куда заселялся мой слуга, обстановка была существенно скромнее. Да и безопасника поселили не в люкс.

— Это ненадолго, — успокоил я компаньона. — Надо искать место для постоянного жилища.

— Можно занять один из флигелей в нашем здании.

— Посмотрим, что там. В конце концов, мы еще сделку не завершили. Давай так — пообедаем, потом займемся делами.

— Обед у нас! — сообщил Романовский. — Лида там затеяла что-то грандиозное!

— Тогда дела, возможно, придется сдвинуть на завтра, — улыбнулся я.

Я подошел к окну, вгляделся в непривычную синь питерского неба. Никакого тебе дождя, привычных серых облаков…

Листья уже начали желтеть, на улице извозчики подбирали за лошадками конские яблоки. А ведь в этом самом номере Есенин умер! На автомате произнес:

Гой ты, Русь, моя родная,

Хаты — в ризах образа…

Не видать конца и края —

Только синь сосет глаза.

И тут же само собой из меня полилось:

Как захожий богомолец,

Я смотрю твои поля.

А у низеньких околиц

Звонно чахнут тополя.

Пахнет яблоком и медом

По церквам твой кроткий Спас.

И гудит за корогодом

На лугах веселый пляс.

Побегу по мятой стежке

На приволь зеленых лех,

Мне навстречу, как сережки,

Прозвенит девичий смех.

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: 'Не надо рая,

Дайте родину мою'…

Оглянулся. Увидел ошалевшие глаза Романовского, да и Кузьма рот открыл.

— Это ваши стихи⁈ — спросил Дмитрий Леонидович, вытаскивая записную книжку, карандаш. Ой, ой… опять на бабочку наступил. И ведь не схватишь Романовского за руку — тот очень быстро записывал стихотворение.

— В молодости баловался.

— Как пронзительно! Про Родину, про крестьянский быт… Вы же из тамбовской губернии?

— Оттуда.

— Можно я зачитаю стих гостям на ужине? Это же как сказано! «Не надо рая…».

В этом месте я как раз «пронзительно» и понял. Нет, не уеду, не сбегу. Буду с моей Родиной вместе во всех ее бедах.

— Почему бы и нет? — пожал плечами я. — Только не надо меня вызывать на поклоны, хорошо? Анонимно.

Романовский в сомнениях покивал.

Хороший обед. Не потому что обильный и с кучей перемен блюд, а потому что домашний. Атмосфера добрая. Вот это ценно, а не разносолы. Повезло моему компаньону с женой. Лидия Михайловна просто будто создана быть рядом со своим мужем.

Присутствовал и начальник Романовского, директор Императорского клинического института Великой княгини Елены Павловны. Заодно и мой старый знакомый — Николай Васильевич Склифосовский. А еще парочка врачей, которых явно позвали на меня поглазеть — никакой другой причины их появления я не уловил. Я и фамилии их не стал запоминать, чтобы память всяким мусором не грузить. Поулыбался, произнес стандартное «Рад знакомству» — вот и всё общение.

— Большое дело вы затеяли, — начал Николай Васильевич тост как старший по возрасту и званию. — Хочу пожелать вам только удачи. Но если вы, Евгений Александрович, надумаете сманить у меня лучшего микробиолога, то не посмотрю на ваши заслуги!

— Рекомендую запомнить эти слова и процитировать, когда пойдешь к Николаю Васильевичу просить прибавки к жалованию, — сказал я своему компаньону.

Потом уже, во время перерыва, я спросил Склифосовского про Манассеина. Время уже подошло, можно и ко второму этапу приступить. Вернее, нужно.

— Я осматривал Николая Авксентьевича недавно. Чувствует он себя… неплохо, с учетом его положения. Поправился немного. Когда вы будете готовы?

— Ну завтра точно нет, сами понимаете, хлопот много будет. Давайте проведем консилиум… через три дня. Вам удобно?

— Найдем время. Я возлагаю большие надежды на операцию, — тихо втолковывал мне Николай Васильевич. — Хоть Манассеин вроде и вышел в отставку, но связи никуда не делись. Для вашей же пользы будет хорошо проведенное вмешательство. Потому что завистников у вас сейчас появится…

Когда мы перебрались после обеда в курительную комнату, Романовский зачитал стих. Разумеется, он вызвал фурор, слушатели слова переписали, даже Склифософский. Все хотели знать имя автора, но Дмитрий Леонидович держался. А после того, как его начальник попрощался и отбыл — я понял смысл присутствия двух оставшихся врачей. Их Романовский «сватал» нам в клинику. Но брать на себя ответственность за раскрытие секрета лечения сифилиса не хотел — предоставил эту честь мне. И правильно.

Оба врача — выпускники Санкт-Петербургского университета, оба начинали у Склифосовского терапевтами. Они даже похожи друг на друга — низенькие, рано облысевшие. Баранов носил усы и бороду, Бекетов был гладко выбрит, даже благоухал каким-то импортным парфюмом. Я для себя их назвал «Два Бэ».

Ничего, поводов тесно познакомиться будет предостаточно. Пора демонстрировать кнуты и пряники. Речь я произнес коротко, как на митинге, рублеными короткими фразами.

— Господа, раз Дмитрий Леонидович за вас ручается, у меня повода не доверять вам нет. В любом случае вы, как и все сотрудники нашей больницы, подпишете договор о неразглашении с очень серьезными штрафными санкциями. С другой стороны, и жалованье у вас будет всем на зависть. И участие в большом деле, как вишенка на торте. С вашими обязанностями я вас познакомлю. Учебные занятия будут проведены. О времени их начала мы вам сообщим.