Хитрованец стоял на пороге долго, я даже успел привыкнуть к вздохам, которые он издавал время от времени. Но не торопил. Раз пришел, пусть сам решает, когда говорить.

— Вот, Евгений Александрович, раз едете в дальние края, надо вам в дорогу… Народ там всякий, говорят, и злой случается. Неспокойно. Так что от меня. От всего сердца, так сказать.

Он подошел, поставил на пол сидор, который, оказывается, держал в руках незамеченным, и достал подарок. Первой показалась деревянная коробка. Жиган открыл ее передо мной. Надписи на буржуинском «Смит энд Вессон», ну и сам аппарат. Красивый, собака. Вороненый, с матовым блеском, блямбой с красивым вензелем на рукоятке. Покажите мне представителя мужского пола, который, увидев такое, не возьмет игрушку в руки? Даже будь он трижды пацифист? И я не отказался.

Тяжелый, собака, как бы не килограмм. И это без патронов.

— Сорок четвертый калибр, значит, самовзвод. Надо вот тут…

— Я знаю, — оборвал я его. — Сколько потратил?

— Подарок, сказал же. Обидеть хотите? Вы мне жалование платите, на всем готовом тут у вас. Могу себе позволить, — с гордостью сообщил он. — Так, тут всякие прилады для чистки, книжечка по уходу, значит. И вот еще патроны, десять пачек, — он начал выкладывать на стол одну за другой глухо стучащие о дерево картонные коробки.

— Куда мне сколько? На войну собираюсь, что ли? Ну отстреляем сейчас для пробы… Кстати, где?

— Так в подвале, — сразу предложил Жиган. — Там в это время и нет никого.

Поезд двигался с завидной скоростью, заметно опережая черепах, но уступая при этом бегущей курице. Сам видел, так что не преувеличение. На каких-то участках разгонялся посильнее, но все равно — немного подбешивало. Особенно поначалу.

Ехали мы довольно скромно. Не инкогнито, но и без лишней суеты. По крайней мере встреч с населением во время стоянок не предвиделось. И хлеб-соль Лизе не вручали. Так что поездка была сугубо неофициальной. Сама Великая княгиня занимала салон-вагон. Не одна, вместе с племянниками, детьми Великого князя Павла Александровича. Девочке Маше лет пять, наверное, мальчику Диме — и того меньше. Насколько я смог выяснить, единственный язык, который знали эти милые крошки, был английским. Как я ни старался, но заметить в этом симпатичном пацане внешние признаки участника политического убийства, совершенного группой лиц по предварительному сговору, не получалось. Ничего, как говорится, не предвещало.

Детей круглосуточно опекали две английские няньки, типичные для своей профессии краснолицые старые девы, страшные, как атомная война. Подозреваю, что англичане долго занимались селекцией обслуги, которая не представляла бы даже теоретической угрозы семейному очагу.

Во втором вагоне ехали сопровождающие лица. Нет, не личный врач. Более нужная публика — камердинеры, лакеи, служанки, охрана. Третий был обычным вагоном первого класса, я в таком в Петербург ездил. Вот там я и разместился. Кроме меня были еще всякие разные, примерно одного со мной ранга — чуть выше истопника, но ниже фрейлины. Соседи по вагону считали себя почти небожителями, и с выскочкой вроде неведомо откуда взявшегося докторишки общаться не планировали, дабы не случилось урона чести. Я не особо и стремился. У меня была с собой кой-какая литература, позволявшая скрасить неизбежную скуку. Во-первых, «Отчет о путешествии по Кавказу» Николая Ивановича Пирогова. Чтение не для чувствительных. Маленьких детей и беременных просим удалиться. Подзаголовок путевых заметок обещал полную статистику ампутаций, статистику операций, произведённых на полях сражений и в различных госпиталях России с помощью анестезирования. Очень хорошая книга. Некоторые места по три раза перечитал. Кроме того, в моем распоряжении были третий и четвертый тома пироговского же атласа топографической анатомии. Отличное чтение, несмотря на латынь. Великолепные иллюстрации, наводящие на мысли, с одной стороны, о компьютерной томографии, а с другой, вызывающие бесконечное уважение к служителям, которые таскали замороженные трупы и распиливали их послойно задубевшими пальцами. Виделся художник, который делал зарисовки, дыша в сторону, чтобы конденсат не оседал на бумагу и не портил работу. И сам Николай Иванович, имя которого стояло на обложке.

Как вернусь, первым делом заточу Вацлава Адамовича Моровского в самый дальний закуток нашего подвала, обеспечу там едой и питьем по полной, дабы никакого дискомфорта не чувствовал, и в качестве развлечений предоставлю атлас топографической анатомии. Я не садист, распоряжусь, чтобы все тома в наличии были. Через месяц выпущу, конечно. Потому что нельзя своему руководителю в дорогу пихать учебники и рабочий отчет, хоть и художественно оформленный, полувековой давности! Я-то думал, он мне журнальчиков набросает, чтобы я изучал достижения коллег и стратегически мыслил, где еще раз уделать широкую медицинскую общественность.

Выручил меня Кузьма, обитавший в четвертом вагоне. Там собрали всех, кто не подошел для первых трех. В ответ на желание что-то почитать он притащил мне книгу, и я получил возможность впервые после учебы в седьмом, что ли, классе средней школы прочитать сочинение Михаила Юрьевича Лермонтова «Герой нашего времени». Очень вредная книга. Из-за нее может сложиться впечатление, что в армии решительно нечем заняться. От скуки господа офицеры вынуждены воровать местных красавиц, стреляться на дуэлях, и резаться в картишки. Хреновый, значит, командир у него был. Прибыл драный прапор, да еще и после залета в столицах — организуй ему службу так, чтобы у того одна только мечта осталась — поспать вволю и сапоги стянуть. Дежурным по части сутки через сутки, взвод новобранцев ему, да с самыми негодными сержантами, и дрючить каждый день за их залеты. Через месяц уже не то что про красавиц, имя свое забыл бы. А то носятся как дурень с писанкой с этим Григорием. Честное слово, зла не хватает.

Еще я примерно сто раз разобрал, почистил, и собрал свой револьвер. Испытания в подвале, несомненно, войдут в свод легенд «Русского медика». Несмотря на обширность площадей и внушительную кубатуру, убежали мы оттуда после первой серии выстрелов. Сразу видно — Жиган ни разу не стрелок. Руками привык. Зашел в оружейный магазин, ему и продали «самый лучший револьвер для барина». Дымный порох — это, извините, не только громкий звук, но и неплохое химическое оружие. Отличное средство раздражающего действия в закрытых помещениях. Но зато я теперь знаю как заряжать, разряжать, и чистить. Книжечку, кстати, я тоже изучил. После нее к атласу приступил.

Ну и вагонный медицинский пункт организовал. Измерить температуру, давление, послушать легкие, пощупать живот… Я пользовался известной популярностью. И даже назначил два плановых грыжесечения. После возвращения. Так как обе грыжи принадлежали самым рафинированным выпендрежникам, которые считали, что оказали мне большую честь, предоставив возможность исследовать их пах, то их носители будут приятно удивлены ценообразованием на плановые оперативные вмешательства в «Русском медике».

Было произведено аж одно настоящее оперативное вмешательство. Великая княжна Мария Павловна решила проверить правдивость рассказов Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена и сунула себе в нос вишневую косточку. Наверняка планировала вырастить дерево и есть свежие вишни не отходя от кассы. Нам удалось убедить ее Императорское высочество в бесплодности затеи, и я восстановил проходимость правого носового хода. Косточку Маша забрала на память, и удалилась в сопровождении краснолицых церберш, хихикая над моим произношением, весьма далеким от оксфордского.

Собственно, моя медицинская деятельность была единственной возможностью свидеться с Лизой. Количество обслуги, которые постоянно терлись возле нее, превышало все самые смелые фантазии. Если из моего купе на время осмотра эти клуши и выходили, то уши греть не переставали ни на секунду.

Все, что удалось — это однажды вечером вместе постоять у окна.