- Один из кремлёвских лично осматривал товарища Ленина. Арестован по подозрению в симпатиях к ПСР. Двое – осуждены по эсеровскому делу, смертники. Готовы на всё ради сохранения жизни. Мы и сохраним её. Ненадолго, конечно.

- Так, положим. Но сколько врачей – столько и мнений. Никогда им не доверял. Что они наболтали?

Генрих Ягода достал тоненькую папочку с исписанными листками.

- Они подтверждают, что нарушения здоровья говорят о болезни сосудов, снабжающих кровью мозг товарища Ленина. Но что касается причин заболевания и хода лечения, наши арестанты поют чрезвычайно интересные вещи. Первая относится к питанию вождя.

Сталин закурил. Услышав эту подробность, нетерпеливо переспросил:

- Что за чушь! У него же не желудок болен.

- Правильно, Иосиф Виссарионович. Но за время жизни в подполье и эмиграции Ильич скверно питался. Вдобавок, товарищ Крупская никогда не умела и любила готовить. Оттого он приучен к домашней яичнице из четырёх яиц, иногда два-три раза в день, запиваемой молоком.

- Натуральная здоровая пища. Безо всяких буржуазных выкрутасов.

- Вы правы. Но в таком количестве, согласно новейшим исследованиям, в крови накапливаются жирные кислоты, по-научному именуемые холестерин. Они ухудшают состояние сосудов и кровяное снабжение мозга. Врачи это мудрёно объясняют, я передаю, как сам понял.

- Ясно. Дальше!

- В интервале с двадцатого по начало двадцать второго года он стал получать гораздо меньше яиц и в период ухудшения самочувствия решил, что в этом одна из причин болезни. Надежда Константиновна снова его пичкает яйцами, тем гробит сосуды ещё больше. Наконец, по словам кремлёвского эскулапа, Ленин с детства привык не потреблять сладкого. Мама его считала, что мужчине сладости ни к чему. Сахар нужен при интенсивной работе мозга. Но жена Владимиру Ильичу не перечит, сладкого он практически не видит. Даже чай не сахарит.

- Ну, на товарища Крупскую я влияния не имею, - отмахнулся Сталин. – А что про перспективу заболевания?

- Предстоят обследования, товарищ Сталин. Эсеры в один голос твердят, что непременно нужно проверить Ленина на сифилис. Есть такая его разновидность, называется нейросифилис, что поражает мозг.

- Значит – сделают. Результаты анализов я и так узнаю.

Ягода сложил бумаги обратно в папку.

- Дальше начнётся ажиотаж. Троцкий уже поручил Дзержинскому напрячь все оперативные средства, чтобы найти способ улучшить самочувствие вождя хотя бы на год-два. Вплоть до шаманских плясок и цыганских заклинаний.

- Понятно! – Сталин глубоко затянулся и задумался. – Генрих, ты как считаешь – зачем это Троцкому?

Заместитель Дзержинского пожал плечами, желая уйти от ответа. Мол, я маленький человек, чтобы решать такие большие вопросы. Под взглядом Сталина понял, что отмолчаться не удастся. Грузин всегда очень конкретно ставит приближённого в ситуацию, когда тот обязан определиться – с кем он в дальнейшем. А Ягода для себя выбор сделал.

- Ленин боится вашего усиления, товарищ Сталин. Выходит, поддержит Троцкого против вас. Троцкистам Ильич нужен на время – укрепить своё влияние.

Кавказец удовлетворённо кивнул.

- Генрих, Ленин должен жить. Если прямо сейчас выбирать председателя СНК, велика вероятность победы троцкистов.

- Но и возвращение к работе повредит, - понял чекист. – Один из арестантов твердит: есть гипотеза, что оставшиеся в теле пули выделяют свинец, он отравляет организм.

- Он уверен?

- Нет, конечно. Вокруг пули нарастает ткань. Но, во-первых, врачи в Кремле и Горках ухватятся за возможность показать, будто они что-то делают для спасения Ленина. Во-вторых, любая операция продлит его пребывание на больничной койке. У меня есть подходящий хирург. Сделает всё как надо. Останется лишь устроить, чтобы именно он оперировал.

- И чтобы пациент не умер во время операции. Головой ответишь!

- Понимаю, Иосиф Виссарионович.

- Следи за рецептами от гадалок да шаманов, что накопает Дзержинский.

- Будет сделано.

- Связь держим по-прежнему, тайно.

Сталин хотел добавить – как в большевистские времена, но вспомнил, что Ягода примкнул к большевикам сравнительно поздно и не хлебнул романтики подпольной борьбы. Исполнительный, преданный. На данном этапе – незаменим. Но слишком многое знает, через какое-то время его осведомлённость станет опасной.

С этими мыслями Иосиф Виссарионович пожал руку соратнику и отправился в Наркомат. Борьба с Троцким постепенно переходит в иную плоскость, а ставки возрастают.

***

Советская Белоруссия, 1922 год

- Сегодня день рождения нашего вождя, - весомо произнёс товарищ Кастусь, надеясь вдохновить сей новостью Генрика, который зябко зарылся в поднятый воротник.

Мелкий мерзкий дождь залил повозку и её пассажиров, словно природа в Над-Нёмане противится возвращению в разорённую усадьбу отпрыска семейства Наркевич-Иодко.

- В ознаменование этого праздника мы должны приложить наибольшие усилия, чтобы разыскать полезные рецепты для его выздоровления, - добавил чекист.

- Универсальных рецептов не существует, вам любой врач подтвердит. Чем хоть он болеет?

- Не твоего ума дело. Ищи всего побольше, знающие люди разберутся.

Ну да! Часть отцовских бумаг, не уехавшая из Минска, порчена сыростью, страницы слиплись – их явно не перебирали в последние годы. Описания медицинских опытов перепутаны с метеорологическими наблюдениями и частями какого-то архива, вообще не имеющего отношения к Иодко. Видно, Аарон Моисеевич и его коллеги не столь пламенно сочувствуют коммунистам, как того хочется Кастусю.

Спиной к вознице сидит минский милиционер, невероятно флегматичное создание в суконной куртке и косоворотке, с «Наганом» в поясной кобуре. За всю дорогу он не произнёс и десятка слов, зато непрерывно лузгает семечки, коими набиты его карманы. А когда они опустошаются, человек развязывает солдатский сидор и снова наполняет. Верно, сумел разжиться целым мешком. В бричке по дороге в отчий дом Генрик несколько раз стряхивал шелуху, норовившую прилипнуть к его штанам.

За три года усадьба многое что потеряла, зато приобрела бесценное украшение – красный флаг над въездными воротами. Ниже болталась вывеска «Животноводческий совхоз Над-Нёман», идеологически усиленная полотняным лозунгом «Мы придём к победе коммунистического труда».

Генрик зажмурился. Вдали было легче. Воочию видеть, во что всё превратилось – невыносимо. Он превозмог себя и вылез из повозки, чуть ли не по щиколотку провалившись в жидкую грязь. Не оглядываясь, побрёл мимо дома.

- Эй! Ты куда? – забеспокоился Кастусь.

- На кладбище.

К северу от въёздной брамы сохранились оба фамильных склепа. Там – мама, дедушка, бабушка, брат Томаш… И главный человек в жизни молодого Иодко, оставивший его столь рано. Отец!

Генрик перекрестился и со вздохом поплёлся к дому.

Как не поразительно, он в лучшем состоянии, нежели весной 1919 года. В окнах снова появились стёкла, проёмы закрылись дверями.

Кастусь подтолкнул парня к заднему входу, они вошли на первый этаж со двора.

Внутри уже практически ничто не напоминало интерьер барской усадьбы, исключая винтовую металлическую лестницу на второй этаж. Паркетный пол исчез, разворованный или просто сгнивший от сырости, пока здесь гуляли ветра и дожди. Уцелела пара каминов, лишившихся отделки и решёток. Дощатые двери с табличками превратили здание в обычную контору.

- Что вы здесь рассчитываете найти, пан чекист? Дом отремонтирован, частично перестроен. Спросите у строителей, не находили ли чего?

Очевидно, простая мысль о произошедших изменениях в голову Кастуся не приходила. Он скрипнул зубами и совершенно не обрадовался деловому мужичку в стоптанных сапогах и германском мундире с дырками, будто снятом с убитого солдата. Мужичок пристально изучил мандат ГПУ и преисполнился чувства ответственности, вследствие чего мобилизовал сотоварища меньше рангом. Тот испуганно стащил с головы треух, заслышав про «ЧеКу», и вызвался показать, как оно тут было до ремонта.